Читать книгу Прощай, солнце. Книга вторая - Василий Варга - Страница 3

Маленький Володя, будущий прокурор Москвы, воспитывался у тетки Прасковьи, родной сестры отца. По доносу соседа отца забрали работники НКВД в 1952 году незадолго до смерти вождя народов Иосифа Джугашвили.

Мать Володи постигла та же участь. Ей сохранили жизнь, но послали на перевоспитание в духе преданности великому учению, на испытательный полигон ядерного оружия. На полигоне было пятьсот женщин и пятьсот мужчин – женихи и невесты. Им после окончания смены разрешалось проводить время вместе, поощрялось зачатие и возможное деторождение. Ученые пытались выяснить, как влияет радиация на потомство и будет ли вообще продолжение человеческого рода после всемирной ядерной войны. В загнивающих странах такое испытание проводилось на собаках, крысах, на мышах, а в советском союзе на людях, на человеческом материале согласно указанию вождя народов. После очередного взрыва атомной бомбы в Семипалатинске в учебных целях, им, как подопытным кроликам, разрешали абсолютно все. Хорошо покормили, дали по стакану вина и разместили попарно на нарах. Ангелина, мать Володи, после близости с одним крепким сибиряком, как будто зачала и должна была родить малыша, да вот беда: начала слабеть, и эта слабость набирала обороты, мешок с цементом уже не могла поднять, а затем и вовсе слегла, а через три месяца отдала богу душу, и была похоронена в общей безымянной могиле.

Мальчику исполнилось всего три года, и отца с матерью он помнил очень смутно, как неяркий сон, но все же задавал тетке, а звал он ее матерью, один и тот же вопрос: а где папа?

Прасковья Ивановна произносила дежурную фразу:

– В командировке, дитя мое, – и отворачивалась к окну. Что-то сжимало ей горло, давило на ушные раковины, прокалывало мышцы щек, сотрясало губы, увеличивая количество морщин. Кончиком выгоревшего на солнце платка вытирала слезы, а они текли снова и снова; когда лицо высыхало, звала его к себе, поднимала на руки и сильно прижимала головку к своей груди.

– А когда я вырасту, я тоже буду в командировке? – не унимался Володя.

– Дай Бог тебе вырасти – сам дорогу найдешь, хоть она и трудная будет, ибо нет пощады детям врагов народа. А от такой командировки, как у папы, храни тебя Господь Бог.

– Тогда не поеду в командировку, всегда буду рядом с тобой, мама.

В сельской школе мальчик учился на круглые пятерки, и как бы учителя ни усложняли вопросы, он отвечал четко и правильно, да еще сам тянул руку, просился к доске.

И вот как гром среди ясного неба, прогремели слова Хрущева на двадцатом съезде партии о культе личности и о беспощадных сталинских репрессиях. Тысячи безвинных людей, томящиеся в ленинско-сталинских концлагерях, (ячейках коммунизма) стали возвращаться к родным очагам, а отец Володи не вернулся: кости его, видимо, давно гнили в далекой сибирской тайге. Родной матери тоже не суждено было увидеть землю, на которой она родилась и выросла.

Володя тяжело переживал, но отношение к нему со стороны учителей резко изменилось. Да и власти стали теплее относиться к семьям врагов народа.

Окончив среднюю школу с золотой медалью в городе Ровно, он подался в Харьков, где был принят в юридический институт. Ему, как круглому сироте, лишенному отца и матери по вине родной советской власти, выделили койко-место в общежитии и назначили стипендию в размере 18 рублей в месяц.

Его однокурсники, в основном выходцы из восточных областей Украины – Харьковской, Донецкой, Запорожской и Днепропетровской называли бандером, западником, чьи взгляды не соответствуют духу времени. Западники это люди второго сорта, они никогда не симпатизировали советской власти и вообще ориентация у них…, какая же у них ориентация? На этот вопрос никто ответить не мог, да и не пытался: если в газетах написано об этой ориентации, значит, это так и есть.

– Ты неправильно выговариваешь букву «г», – сказал ему Толя Яковенко, с которым Володя сидел за одной партой. – И вообще акцент у тебя сугубо западный, а значит, бандерский. Так ты хороший парень, скромный, вежливый, но бандер. А бандер – это бандер, сам понимаешь. Но я хочу тебе помочь. В свободное время ты будешь мне читать «Исторический материализм» вслух. А я стану делать тебе замечания, поправлять. Букву «г» надо выговаривать твердо, а не мягко, как это делаешь ты. И вообще надо прощаться с украинским языком: на украинском говорят только в деревне. Хочешь слыть деревенщиной, балакай на родной мове. Я лично от этого давно отказался.

– Трудно отказаться от языка, который ты впитал с молоком матери. Мы же с тобой украинцы, почему мы должны отказываться от родного языка? Институт это одно дело, а здесь, в комнате, где мы проводим свободное время, где ночуем и готовимся к семинарам, почему бы нам ни общаться на родном языке?

– Ты, Дупленко, отстал от жизни. На каком языке общался Ленин? Что сказал товарищ Сталин о русском языке, помнишь? Ну, так вот. Русский язык это язык межнационального общения, на котором общались гении всего человечества Ленин и Сталин. Ты-то комсомолец?

– Да, вступил недавно, а куда деваться?

– Что значит, куда деваться, ты что – не рад?

– Радости полные штаны, – сказал Володя и осекся.

– Сразу видно, что ты бандер. Тебе срочно надо перевоспитаться, иначе… словом, мне тебя просто жалко. У тебя ни отца, ни матери, помочь некому, но из института тебя вышибут в любое время. Будь кто—то другой на моем месте, тебе пришлось бы сматывать удочки.

– Я все учту, спасибо, Толя. Мы же земляки: ты хохол и я хохол, два сапога пара, – сказал Володя. – А потом Хрущев, он же Сталина того, подвинул и раскритиковал. Теперь Ленина нельзя сравнивать со Сталиным.

– Так-то оно так, но курс партии остался прежним. Восточные хохлы это люди преданные советской власти, разделяющие идеи КПСС, а западные, все, кто западнее Киева – бандеры, люди второй категории. Они, они… ну как бы тебе сказать, у вас тяготение к западу, или еще неизвестно к чему, к кому. И партия это поддерживает.

– А откуда ты знаешь? – спросил Володя.

– Все говорят, все так думают, и я так думаю.

Володя понял, что спорить бесполезно, слепому не докажешь, что этот цвет белый, а этот серый. Он только никак не мог понять, почему Украина разделена как бы на два враждебных лагеря. Есть восточные, и есть западные украинцы. Восточные это особая каста, а западные люди второго сорта. Кому выгодно это разделение и почему украинцы стыдятся своего родного языка? Вроде никто не принуждает общаться только на русском, говори, на каком душа желает, ан нет, украинцы сами, добровольно отказываются от родного языка. В Харькове он просто не слышал родной речи, будто он жил не на Украине, а в России. И только, когда в первый раз собрался на колхозный рынок, хотя колхозным его назвать было трудно, это крестьяне несли картошку в авоськах, чтоб получить сорок копеек за килограмм: им никто не платил за тяжелый труд ни копейки, – только тогда Володя услышал родную, певучую украинскую речь.

Действительно в восточных областях Украины родная речь звучала более музыкально и гораздо чище, чем на западе. Это и понятно. Хотя восточные украинцы и жили по соседству со своими старшими братьями россиянами, россияне не испортили им язык в таких масштабах, как это сделали поляки и австро-венгры на западе.

«Я действительно не знаю чистого украинского языка, – подумал Володя, – а потому у меня один путь: учиться русскому. Какая разница, на каком языке общаться? на русском или на украинском выражать свои мысли? Важно как мыслить, что говорить: правду или ложь. Ложь на любом языке есть ложь».

Окончив юридический институт, Володя подался в Москву искать счастья. В его пустых карманах звенела только мелочь. Днем он бродил по городу, а на ночлег уезжал на Киевский вокзал, пристраивался на свободную скамейку и дремал всю ночь.

В одно из воскресных дней Володя отправился на улицу Горького, так тогда назвалась Тверская. Это центр города. Если идти от метро «Пушкинская» в сторону Красной площади, то вскоре перед вами Исторический музей, а за ним огромные пятиконечные рубиновые звезды Кремля. Даже если ваши глаза не привычны к красоте, и ваша душа равнодушно воспринимает восход и закат солнца, то Кремлевские башни и сверкание звезд в любое время суток не оставит вас равнодушным. От Тверской, рукой подать до Красной площади. Отсюда не видно кладбища, где захоронены коммунистические ортодоксальные вожди и потому ничего не напоминает вам о кровавом прошлом.

Не доходя до Центрального телеграфа, Володя громко произнес:

– Какая красота!

Две девушки, шедшие рядом с ним, он просто не замечал их, замедлили шаг, он тоже едва передвигал ногами, и одна из них спросила:

– Вы, видимо впервые в Москве, не так ли?

Володя посмотрел на них, приветливо улыбнулся и произнес:

– Вообще-то, да. Но я здесь уже четвертый день. Говорят, что три города самые красивые в СССР – Петербург, Москва и Киев. Вы согласны с этим?

– Только не Петербург, а Ленинград, город Ленина.

– А что Ленин сделал для Петербурга? Крякнул один раз: да зд… гаствует социалистическая …еволюция, а потом сбежал в Москву лечиться от сифилиса. Не так ли?

– Постойте, постойте! – сказала одна из двух, та, что повыше ростом и вероятно постарше своей подруги. – Это что за рассуждения такие в наше время? Хотя это очень любопытно. Я, можно сказать, слышу это впервые. Вы иностранец? кто вы?

– Я советский человек, окончивший советский вуз, к тому же комсомолец.

– У вас Прибалтийский акцент. Вы из Прибалтики?

– Я – бандер.

– А что такое бандер? Я это слышу тоже впервые.

– Чудно. На Украине «бандер» это ругательное слово. Я из Ровенской области, это западнее Киева, а все, что западнее Киева – это край бандеровцев, исключая Винницкую область, конечно. Бандеровцы это последователи Степана Бандеры, воевавшего в конце войны против советских войск за независимую Украину. Чекисты с ними уже покончили.

– Вы историк? – спросила Валя. – Как вас зовут?

– Владимиром.

– А меня Валентиной звать. А мою подружку Аллой.

– Что ж, бандер, расскажи нам что-нибудь еще. Ты так много знаешь.

– Если я вам начну все рассказывать, у вас заболит голова.

– У нас крепкие головы, не переживай.

Валя с подружкой направилась в Александровский сад, и теперь Володя не отставал от них ни на шаг. По пути девушки переморгнулись, после чего Алла, извинившись, оставила их вдвоем.

– Возьми меня под руку, кавалер, не будь таким робким, – сказала Валя, заглядывая в серые широко раскрытые не то от страха, не то от восторга глаза Владимира Павловича.

– Валя, вы верите в судьбу? – спросил Володя.

– Как бывшая комсомолка, я не должна верить, но, поскольку с комсомолом все кончено, пожалуй, да. А что?

– Мне кажется, что наша встреча, в какой-то степени тоже судьба. Кто знает, чем все может кончиться, не так ли? Вы так добры ко мне, а говорят, что москвичи черствые, равнодушные и даже грубые люди. Я так этого боялся. А, выходит, это не совсем так. Признаюсь, это радует меня. Даже, если вы распрощаетесь со мной и не оставите мне ни адреса, ни телефона, я не забуду вас и вашего доброго отношения к… людям.

– Ты не поэт, случайно?

– В душе немного да. У меня было нелегкое детство. Казалось бы, оно должно было ожесточить меня, настроить против всех и вся, но, как это ни странно, вышло все наоборот. Я очень добр и очень раним. Я отношусь ко всему живому, как к самому себе.

– Ты здесь в командировке?

– Как сказать…, не совсем так. Если быть откровенным до конца, то я приехал в Москву искать… счастье, если оно вообще существует на этой земле. Сейчас я, конечно, гол как сокол, и совершенно не представляю для вас интереса.

– Зато я для тебя представляю …очень большой интерес. Я москвичка, у меня есть площадь. Если я выйду за тебя замуж, ты сможешь прописаться, пустить здесь корни, а потом найдешь другую, моложе меня, а я останусь с носом.

– Вы обижаете меня, Валя. Я никогда корыстолюбивым не был и зла никому не делал. Если честно, то я и не знал, что, женившись на москвичке, я могу быть прописанным в городе. А разве нельзя устроиться на работу без прописки в Москве?

– Едва ли, – сказала Валя, теснее прижимаясь к нему. – Вообще, давай не будем говорить сегодня об этом. Проблем у каждого человека хоть отбавляй. О твоих проблемах поговорим как-нибудь в другой раз, а сегодня…, вообразим, что мы давно искали друг друга и неожиданно встретились. А в таких случаях празднуют. Что если и мы отпразднуем нашу случайную встречу?

– Я вынужден вас разочаровать: на ресторан у меня нет денег, – виновато произнес Володя, с тревогой ожидая ее реакции.

– Что-нибудь придумаем. Не в деньгах счастье.

– Вот золотая девушка. Где же вы были раньше? – живо спросил Володя.

– Ждала рыцаря на белом коне… все двадцать восемь лет. Где твой белый конь?

– Его только откармливают и готовят, но на это уйдет какое—то время. Если мадонна, которая идет рядом со мной, наберется терпения, я обязательно на белом коне выйду ей навстречу. И посажу ее рядом, и мы помчимся в сторону золотой горы.

– Мечты, мечты, где ваша сладость? Подожди меня.

Валя зашла в телефонную будку и набрала номер подруги АД6—46—50. На том конце Нина подняла трубку.

– Я с кавалером, – сказала Валя, – если мы к тебе приедем, посидим?

– Не объясняй долго, приезжайте и все тут. Интересный парень?

– Рыцарь на белом коне, только карманы пустые.

– Любит бухать? – спросила Нина.

– Да, вроде не похоже.

– Ну, тогда веди.

Валя вышла из телефонной будки, слегка улыбнулась и теперь сама взяла кавалера под руку. Они поднялись на Красную площадь, напротив которой стоял ГУМ – самый крупный магазин в городе, где можно было купить все, кроме дедушки и бабушки. Этот поход был слишком унизительным для Володи, и то изобилие всего, что светилось на витринах, не радовало. Он не мог купить ничего, кроме французской булки за шесть копеек. А необходимо было около пяти рублей потратить на бутылку вина и на недорогой торт к чаю. Если Валя живо рассматривала вина и торты, то он старался стоять в стороне с кислым выражением лица.

– Ты что такой хмурый? – спросила Валя. Она так хотела, чтоб он улыбался и восторгался ее фигурой, симпатичным личиком и черными, пусть и крашеными волосами, а он был скуп на улыбку и на красивые слова. А если и говорил что-то приятное, то с усилием. Валя внутренне не принимала его настроения, но ум подсказал ей, что мужчина рядом с женщиной хочет чувствовать себя рыцарем, быть щедрым, а у ее кавалера ветер гуляет в карманах, откуда у него возьмется хорошее настроение? – Ну, выше голову, – прибавила она, вручая ему пакет с вином и бутылкой шампанского.

– Я должен найти работу, – сказал он вдруг, – мне бы ее только найти. Я буду трудиться день и ночь, как черт…, на двух, на трех работах, и тогда… вы сможете брать ящиками шампанское. А пока… выходит, что я на вашем иждивении. Это очень обидно.

– А ты об этом не думай. У нас равноправие. Да и получаем мы, бабы, одинаково с вами, мужиками. Конечно, эта уравниловка к добру не приводит. Мужчины чувствуют себя не в своей тарелке, переживают, как ты вот сейчас, а это ведет к тому, что вы свою неудовлетворенность глушите в вине. Мужчина, если он закладывает за воротник, ни на что негож. И в результате мы же и страдаем.