Читать книгу Прощай, солнце. Книга вторая - Василий Варга - Страница 8

Матильда Звездычева была четвертым и последним ребенком в семье. Ее две сестрички и братик, так же, как и она, жили с матерью, худощавой, доброй и заботливой матерью. А отец Звездычев Леонид, строитель по образованию, работал прорабом на стройке в городе Львове и напоминал о себе с каждым годом все реже и реже. Что касается своих обязанностей по отношению к семье, то эти обязанности были пущены на самотек, или, проще говоря, семья, жена и четверо детей, оказались в условиях само выживания. Если отец и присылал письмо раз в полгода, то в этом письме речь шла о трудностях, о скромной зарплате, тяжелых бытовых условиях и терпеливом ожидании повышения по службе, но в письме не было ни слова о том, как живет семья.

Мать Матильды, Вероника Семеновна, женщина чрезвычайно добрая, тихая и скромная, и не думала о том, что она могла бы подать на алименты, и ее муж Леня выплачивал бы половину зарплаты принудительно, по решению суда. Но в этой тихой и доброй женщине под маской врожденной скромности жила чисто славянская гордость, присущая далеко не всем представительницам прекрасного пола. И эта гордость помогла ей вынести все тяготы жизни и сохранить свое достоинство. Она сразу поняла, что сосредоточиться только на переживаниях, связанных с охлаждением мужа и его бездушном отношении к семье слишком непредусмотрительно и даже опасно: можно попасть в больницу, как попадают подобной ситуации, но которые никогда не теряют надежду, а если никакого выхода нет, нещадно мстят.

У нее был только один путь: идти в уборщицы и работать в этой должности в нескольких местах. Ставка уборщицы до смешного скромна. Но и рабочее время не восемь часов как у остальных. Управиться на одной работе можно в течение двух—трех часов, а потом беги в другое место. Была еще одна важная привилегия: уборщицам давали разрешение на совместительство в нескольких организациях.

В советский период хлеб был дешевый, крупы тоже стоили недорого. Суп из овсяных хлопьев, да кусок хлеба, плюс молодой организм, который от воздуха может быть сыт, – все это давало возможность выжить в трудных условиях. Когда подросли старшие дети, Нина и Люся, они обе уехали в Мурманск и там вышли замуж. Братик Алексей ушел в армию. Мать по-прежнему весь день отсутствовала, как и раньше она работала в нескольких местах.

Младшая дочка Матильда скучала по отцовской мужской ласке и когда увидела Бориса, сразу прилипла к нему как банный лист. Называла его папой, висела на шее, целовала в щеку и в руки, и ждала, когда он вернется с работы, как путник ждет восхода солнца.

Эта любовь не проходила и тогда, когда Борис учился в университете и очень редко навещал их. И вот теперь в седьмом классе с какой-то непонятной недетской тоской она вспоминала Бориса и хотела его увидеть, хотя бы мельком. Она считала, что она уже вполне взрослая и хотя смутно, но все же представляла себе другие игры с дядей Борей, в которого она, еще в шестилетнем возрасте, влюбилась.

И вот, совершенно неожиданно, такое бывает только в сказках, на имя ее матери приходит почтовое извещение на умопомрачительную сумму в пять миллионов рублей, а через день и письмо. Письмо короткое, суховатое, но содержание его трудно укладывалось в голове матери.

«Уважаемая Вероника Семеновна! примите от меня скромный денежный подарок. Это вам на мелкие расходы и на одежду Матильды, ей я думаю, уже пятнадцать лет. Если вы не возражаете и Матильда согласна, привозите ее в Москву, я устрою ее в английскую школу, где ряд предметов преподаются на английском языке. Если она будет хорошо учиться, я пошлю ее в Англию через год. Все расходы я беру на себя, – должен же я когда-то отблагодарить вас и ее за доброту, и ласку ко мне в один из самых трудных периодов моей жизни. Мой адрес и телефон…, звоните мне, как только решитесь, и у вас будут билеты на руках, я выйду вас встречать. С уважением и любовью к вам Борис Громов».

– Мама, я еду! – воскликнула Матильда и захлопала в ладоши. – Давай собираться, а то прозеваем. Борис Петрович может передумать, либо там, в школе, место займут другие. Где мое платье? я оденусь. Мама, ну что ты молчишь? Говори! Ты согласна, мама? Ну конечно ты согласна, если это не сон. Я снова увижу дядю Борю, я хочу его увидеть, я все время думаю о нем. Мои мысли о нем передались ему. Это телепатия, точно, мама, – лепетала Матильда, целуя мать то в одну, то в другую щеку.

Поведение дочери напугало мать. В самом деле, раньше она очень редко заикалась о Борисе Петровиче, а теперь, получив известие о нем, она совсем рехнулась. А что будет дальше? Она подрастет и добровольно станет подстилкой у этого Бориса, а он давно уже женат и у него трое детей.

– Доченька, мы должны благодарить Бориса Петровича. Он действительно наш отец. Тысяча долларов в такую трудное время для нас просто спасение, но ты растешь и через каких-то три года ты уже будешь девушкой способной стать… женщиной. Не думаешь ли ты, что тебе за все придется расплачиваться своей невинностью. У Бориса Петровича, конечно же, есть жена и куча любовниц, как у всякого зажиточного человека. Я говорю с тобой, как со взрослой.

– Мама, если Борис Петрович никогда не потребует от меня благодарности, он относится ко мне как к ребенку и будет всю жизнь так относится. Кто я для него. Я некрасивая, мама. Худая, кости торчат, живот провалился, колени выпирают и вся кривая какая—то, – сказала дочка и стала вытирать личико полотенцем. – Ты переоцениваешь меня, мама. Я и в школе никому не нравлюсь.

– И ты переживаешь?

– Да. Я очень, очень несчастна. Каждый день смотрю на себя в зеркало и нахожу, что уродлива. А так…, если бы Борис Петрович намекнул на такую благодарность, о которой ты говоришь, я была бы просто счастлива.

– О, Боже! о чем ты говоришь, дочка? Нет, нет, никуда мы не поедем. Сиди дома, – строго сказала Вероника Семеновна.

– Мама, но ты только представь: возвращаюсь я домой после школьного вечера, либо из дискотеки одна темными закоулками, переулками и меня встречает группа волосатых мальчиков, все пьяные от спиртного, либо от наркотиков. Что им от меня потребуется? Известно, что. И я не смогу избежать насилия и поругания над собой. И будет это помнится мне всю жизнь. Не так страшно потерять невинность, как перенести издевательство, поругание над собой. А человек, которого ты любишь и потеряешь с ним свою невинность, – это счастье, мама.

– Но у него таких, как ты – много. Ты можешь стать одной из них и не более того.

– Мама, не переживай. У него, конечно много и я ему не нужна для постели. Человек, который делает тебе добро – никак не может обратить это добро во зло. Если как ты говоришь, у него много, то я, уродливая, мало его интересую и совершенно не гожусь для него в качестве подстилки.

– Да, в твоих доводах что-то есть, и тут мне тяжело возразить тебе. Но давай подумаем, зачем так торопиться. Я сейчас сбегаю на почту и позвоню ему, спрошу, что да как. А ты доставай мой паспорт и мы получим перевод.

На ближайшем почтамте сказали, что такую сумму можно получить только на Главпочтамте, в центре города. А что касается звонков, то в центре существуют переговорные пункты, и только оттуда можно позвонить в другое государство, каким является Россия.

Матильда захлопала глазами, она впервые услышала, что Россия, а, следовательно, и Москва – город в чужой стране. Кто их сделал чужими, если в городе все общаются на русском языке, да и для нее русский – родной язык. Она ничего не сказала матери, боясь усложнить и без того сложное положение.

– Я сама спрошу Бориса Петровича, может, нужна виза.

На переговорном пункте она быстро связалась с Борисом, и ей казалось, что он рядом – такая хорошая слышимость была в трубке. Она долго щебетала, как сорока и только в конце спросила, может ли она приехать в Москву или на это нужно разрешение.

– Да? очень хорошо, я так рада. Мама возражает, но я уговорю ее, а если нет – сбегу. А вы никуда не уедете, а то… Да, да, я дам телеграмму, или нет, позвоню, когда будут билеты на руках. Борис Петрович, мне кажется, что вы рядом, и я вижу вас. Я так…

Но там повесили трубку. И Матильду не смутило это.

Она побежала к матери на Главпочтамт и помогла пересчитать деньги. У матери была полная сумка неденоминированных рублей.

– Ты стой тут, а я возьму такси, – сказала Матильда матери, – нам нельзя добираться на городском транспорте: ограбят.

– Какая ты умная, дочка. И как я без тебя останусь одна, если ты все же уедешь от меня?

– Все будет хорошо, мама. Я вот разговаривала с самим Борисом Петровичем и…

– Что он тебе сказал?

– А я уж не помню. В основном говорила я. А он сказал только: приезжайте с мамой вдвоем, никаких проблем не возникнет, только тебе паспорт надо взять, а мне свидетельство о рождении и табель успеваемости из школы. Завтра, а может сегодня, я отправляюсь за билетом на аэровокзал. Самолетом быстрее, не более двух часов и мы – там. Только я должна сообщить Борису Петровичу. Он нас будет встречать.

Матильда тут же оставила мать и выбежала на улицу, дав понять матери, что вопрос уже решен и обсуждает его просто бесполезно.

Они впервые возвращались домой на такси. Это было непривычно и оттого необыкновенно хорошо. Они с матерью сидели на заднем сиденье. Матильда вспомнила, что у них нет купонов, и спросила водителя:

– Мы можем с вами рублями рассчитаться, а то мы купоны израсходовали?

– Ух ты, умница, конечно можете. Рубли это деньги, хоть и не доллары, а купоны – пустые бумажки. Вот когда будут гривны – другое дело.

– И сколько же мы должны заплатить?

– Двадцать пять тысяч рублей. Это пять долларов, – ответил водитель.

– Как много— двадцать пять тысяч, ого! Мама, у тебя есть двадцать пять тысяч рублей?

– Найдется, дочка. Двадцать – точно есть, – сказала мать, радуясь, что дочь такая сообразительная.

– Пущай будет двадцать, – буркнул водитель. – Куда везти, скажите точнее.

– Улица Веселая, 5, – сказала Люда.

– Это на той стороне Днепра.

– Так точно.

На сборы в Москву ушло три дня. Вероника Семеновна купила дочке новое платье, туфли и сапоги и даже зимнее пальто. В Москве они были 28 августа. Борис встречал их во Внуково.

Спускаясь по трапу самолета, Матильда почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, и дрожит что-то внутри. Она никогда так не боялась встречи с Борисом, как сейчас.

– Мама, мне дурно, – шепнула она матери, – я просто не знаю, что со мной. Ты крепко держи меня за руку, а то я упаду и будет очень и очень стыдно, ты слышишь, мама. Лучше бы мы никуда не уезжали из дому. Борис Петрович может и не прийти, он человек занятой, у него дел много, зачем мы ему две провинциальные клуши? А, вот он, мама, стоит за оградой, улыбается. Это он смеется над нами, правда, мама? Ты как думаешь, мама? Мне тяжело идти, и дышать мне тяжело.

– Успокойся, дочка. Держись достойно, будь мужественна.

– А где взять это мужество, мама? Я дура, пигалица, как ты говоришь, и меня встречает такой человек! Да он все может, ему все позволено и если он уведет меня к себе, где больше никого не будет, кроме нас двоих, что мне делать, мама?

– Не говори глупости.

На выходе Борис протянул руку Матильде и сказал:

– О, ты уже большая, тебя не узнать. Сколько же времени прошло с тех пор, как я от вас уехал? Вы, конечно, не помните, да и я уж не помню. Но это не так важно. Ну, здравствуй, маленькая красавица! где твои косички и широкая юбка, в которой ты всегда кружилась передо мной? Ты первый раз в Москве, правда? Не грусти, все будет в порядке. Папа Боря будет о тебе заботиться.

Матильда молчала и только глаза, которые светились совсем иначе, говорили: папа Боря, я вас еще сильнее люблю, чем тогда когда вы у нас жили, и мне было всего шесть лет. Мне просто не верится, что вы передо мной, вернее, я перед вами.

Наконец, она протянула руку, но рука у нее была как веревка, вялая, гибкая и вместо радости на молодом лице, у нее сохранялась все та же печаль, смешанная со злостью, как у обиженного ребенка.

– Вы извините ее, она растерялась, – сказа мать. – И, кроме того, ей уже не шесть лет, когда она запросто кидалась вам на шею.

– Мама, не говори ничего. Я все такая же и ничуть не изменилась. Я так же буду любить… детей Бориса Петровича, наверное, у него их много.

Борис Петрович только улыбнулся и ничего не сказал по этому поводу.

– Я вас отвезу в гостиницу «Севастополь», номер заказан и оплачен, – сказал Борис, сидя за рулем. – Я выдам вам деньги на мелкие расходы и на питание. Если вы, Вероника Семеновна, сможете остаться при дочери, это будет очень хорошо, а если нет, вы меня предупредите. Тогда я позабочусь, чтобы Матильда жила в школьном интернате, либо у моих друзей.

– А ваши друзья хорошие люди? – спросила Вероника Семеновна.

– Мама, нельзя задавать такие вопросы Борису Петровичу. Как можно? – не выдержала Матильда.

– Я думаю: да. Во всяком случае, у Матильды мой телефон, она может мне позвонить в любое время. Но кажется, ей лучше пожить в этом интернате. Там воспитатели, строгие дамы, там же много всяких кружков.

– Борис Петрович, – начала Вероника Семеновна уже в гостинице в роскошном номере на шестом этаже, – я не могу не спросить у вас: за что нам такая благодать от вас, чем мы могли заслужить все это?

– Я довольно часто вспоминаю вас и вашу дочь Матильду. Сколько нежности было в этом ребенке. Я и сейчас хочу ее видеть в этом возрасте. Я ее только так и представляю, хотя она давно уже не та. Пройдет еще три—четыре года, и она выйдет замуж, и мы будем хорошими друзьями. А что касается средств на ее обучение, в том числе и за рубежом, то поверьте, для меня это копейки. Я сейчас очень богатый человек. Содержание и обучение Матильды мне обойдется в двести тысяч долларов, я уже прикинул, но у меня миллионы, вы понимаете? миллионы. Денег полно, а счастья кот наплакал. Детей нет, а жена… жена тяжело больна. Пусть Матильда будет моей старшей дочерью. Она же меня называла отцом. Вот и выходит, что так оно и есть, ведь не тот отец, кто способствовал ее рождению, а тот, кто воспитал и дал ей хорошее образование, не так ли?

– Я верю вам, и очень рада этой вере. Я все время буду думать, что моя младшая дочь родилась в рубашке. Мне спокойнее на душе. Знаете, мать есть мать и порой ей всякие глупости лезут в голову.

– Можете ни о чем не волноваться, положитесь на меня. За добро злом не платят. Кроме счастья вашей дочери я ничего не желаю. Когда она вернется из Англии, а это будет лет через пять, а возможно и через шесть, я введу ее в круг так называемых новых русских, она сама сможет выбрать себе спутника жизни. Пожалуй, в этом смысл всего того, что я затеял. Пять—шесть лет пройдет как сонное видение, и мы не заметим, как они прошли. Вы не сможете привыкнуть к этому, как следует, а уж надо будет готовиться к свадьбе.

– Я не буду выходить замуж. Никакой свадьбы не будет, – пробурчала Матильда, недоверчиво поглядывая на Бориса Петровича и явно не одобряя его прогнозов.

– Ну, это покажет время. Наши представления об окружающем нас мире так быстро меняются. Словом, когда тебе будет девятнадцать лет – поговорим. Влюбишься в кого-нибудь, потеряешь голову, и начнешь петь совсем другую песню.

– Не влюблюсь. Никогда не влюблюсь.

– Хорошо, хорошо, моя маленькая Матильда, – смеясь, сказал Борис.

– Я не маленькая.

– Как ты разговариваешь с Борисом Петровичем? – недовольно спросила мать.

– Как надо, так и разговариваю.

– Ну-ка укуси меня за пальчик, – предложил Борис Петрович.

– Укушу, только не сейчас, – произнесла Матильда и отвернула лицо.

– Она вас …любит, Борис Петрович. И всегда любила, с шестилетнего возраста.

– Это очень хорошо. Детская любовь так искренна и непосредственна, позавидовать можно. Если бы так у взрослых. Но, мне пора. Завтра, Матильда, мы с тобой наведаемся в школу и там определимся, хорошо?

– Как вы скажете.

В гостинице Севастополь мать с дочкой устроились в хорошем двухместном номере, их покормили шикарным ужином, но Матильда кушала мало и вообще стала для матери какой—то неузнаваемой. В ресторане, когда они ужинали, к ним подходили молодые парни, предлагали потанцевать, но Матильда всем отказывала, ссылаясь на плохое самочувствие и неумение танцевать.

– Мама, пойдем отсюда, – сказала она и поднялась с места.

– Дочка, рассчитаться надо.

Но когда она обратилась к официанту, тот сказал, что ужин оплачен, посетовал на то, что они так скоро уходят.

– Мама, я так счастлива, сердце мое разрывается, голова кружится и мне хочется петь, плясать. Не во сне ли все это. Я никогда не ждала от жизни ничего подобного. И ты должна быть счастлива, мама. Мы с тобой покорили Москву. А это может быть только во сне, мама. Обними меня.

Матильда бросилась на грудь матери и залилась слезами. Это были слезы счастья, слезы радости.

Мать Матильды уехала второго сентября. Она побывала на первом звонке, убедилась в том, что ее дочь будет жить в интернате, где живут подростки обеспеченных родителей, познакомилась с жестким распорядком дня и со спокойной душой вернулась домой.