Читать книгу Флаг миноносца - Юлий Анненков - Страница 17

Генерал Назаренко разрешил оставить дивизиону морскую форму. Это было большой радостью для Арсеньева. Не зря ему сразу понравился этот моложавый, подвижный генерал с проседью на висках. По своему положению Назаренко подчинялся непосредственно командующему фронтом. Ему ничего не стоило отстоять свое мнение в штабе армии. Но, что было удивительнее всего, в самом дивизионе нашелся человек, который, как выразился Яновский, «решил перекрасить моряков в защитный цвет». Это был майор береговой обороны Будаков. И надо сказать, аргументы его казались вполне убедительными. С наступлением теплых дней, когда подсохли прифронтовые аэродромы, авиация противника наведывалась все чаще. Двухфюзеляжный корректировщик, прозванный на фронте «рама», появлялся по нескольку раз в день. Проходили цепочкой хищные «юнкерсы» с черно-желтым поджарым брюхом, рыскали над дорогами пары увертливых «мессеров», выискивая себе легкую поживу.

– Черная форма демаскирует нас! – горячо уверял Будаков. Это было правильно. Арсеньев и Яновский скрепя сердце разрешили выдать всем летнюю солдатскую форму. Фланелевки и бескозырки не отбирали. Они оставались как бы выходной формой. Все командиры по-прежнему ходили в мичманках, составлявших непредусмотренное никакими уставами сочетание с хлопчатобумажными гимнастерками, «Там будет видно! – отмахивался Арсеньев от армейского интенданта. – Начнутся бои – тогда посмотрим».

Именно в этой смешанной форме дивизион вышел на выполнение первой боевой задачи на юге. Рассвет застал батареи в степи. Боевые машины, врытые до половины в землю, были готовы к открытию огня.

Расчеты отдыхали после работы. Всю ночь матросы рыли аппарели для машин и боезапаса, укрытия и ходы сообщения.

– Дождались! – ворчал Шацкий. – Из моряков стали землекопами! – Его мозолистые ладони не впервые держали лопату. Кочегар почти не чувствовал усталости, в то время как многие лежали вповалку на росистой степной траве. Но Шацкому казалось унизительным рыться в земле.

– Пехота – ей положено. А наше дело: сыграли залп – и отдать швартовы!

Залп дали, когда совсем рассвело, но машины оставались в аппарелях. Лейтенант Рощин с наблюдательного пункта пехотного полка передал по телефону: «Снаряды легли точно. Комполка просит еще один залп».

После второго залпа появилась тройка «юнкерсов». Они шли прямо на дивизион, выстраиваясь на ходу в цепочку. Сомин не отрывал бинокля от самолетов. «Когда видишь врага и знаешь, как его поразить, – думал он, – самая серьезная опасность не кажется очень страшной».

Головной «юнкере» накренился на левое крыло и с воем пошел в пике. Расчеты боевых машин скрылись в укрытиях. Только зенитчики оставались на поверхности земли.

Сомин почувствовал сильное желание лечь плашмя на траву. Ему хотелось стать плоским, как лист бумаги. Он сделал над собой усилие, взглянул на Земскова. Лейтенант стоял во весь рост, высоко подняв руку:

– По пикирующему – огонь!

Дружно заработали все три автоматические пушки. Трассирующие снаряды прочертили воздух. В это время из самолета вывалилось несколько черных комочков. Они были видны только какую-то долю секунды. Когда загрохотали разрывы, Сомин вздохнул с облегчением. Бомбы легли далеко позади.

Второй самолет спикировал левее огневых позиций, но, вместо того чтобы устремиться снова вверх, он окутался дымом и почти отвесно упал на землю. Черно-багровый костер взметнулся на том месте, где самолет врезался в степь. Третий «юнкере» отвернул и ушел, сбросив бомбы куда попало. Земсков и его бойцы с удивлением наблюдали эту сцену.

– Что за номер? – сказал Сомин. Он снял каску и вытер ладонью холодный пот со лба. – Ведь мы сейчас не стреляли.

– Мы здесь не одни, – ответил Земсков.

Дивизион уже вытягивался на дорогу. Машины Сомина и Клименко, как обычно, встали в хвост колонны. Земсков вскочил на подножку. Когда они проехали метров сто, лейтенант тронул Сомина за плечо:

– Видал, Володя, как нужно стрелять? Вот кто сбил «юнкерса»!

У самой дороги торчал из глубокой аппарели тонкий ствол с небольшим раструбом. Это было такое же 37-миллиметровое орудие ПВО – ПТО, какие были у моряков, но только не на машине, а прицепное. У орудия стоял горбоносый темнокожий человек с орденом Красного Знамени на гимнастерке. Он помахал пилоткой и крикнул:

– Заезжай в гости, товарищ моряк!

Дивизион остановился неподалеку. После ужина, когда стемнело, Сомин сказал Клименко:

– А что, сходим к тому зенитчику?

Клименко – младший командир срочной службы – всегда слегка подтрунивал над Соминым. Ему казалось несправедливым, что мальчишка, да еще вчерашний студент, занял без труда то положение, какого сам он достиг за годы упорной и тяжелой армейской службы. Старший сержант Клименко твердо знал все уставы, умел быстро собрать и разобрать любой механизм орудия, но никакой культуры – ни общей, ни военной – у него не было. Невежественность всегда идет в паре с самонадеянностью. Это и мешало Клименко подняться выше трех треугольничков на петлицах.

– Чего я там не видел? – сказал он, пожимая плечами. – Пушка обыкновенная и елдаш обыкновенный. Тебе, конечно, в новинку сбитый самолет.

– А тебе не в новинку? И не все ли равно – русский ли он или, как ты говоришь, елдаш?

Клименко пожал плечами. Он тоже не сбил в жизни ни одного самолета, но самодовольная ограниченность службиста, который считает, что он добился очень многого, возвысившись на две ступеньки над равными себе, не позволяла ему восхищаться теми, кто не выше его по положению в армии.

– Елдаш есть елдаш, – глубокомысленно заметил Клименко. – Послужишь с мое – тогда узнаешь. А самолет – дело случайное. Подвезло ему – значит, попал.

– Не везение, а умение! – сердито сказал Белкин. – Разрешите мне пойти с вами, товарищ сержант?

Сомин пошел с Белкиным. Лейтенант охотно отпустил их.

Командир орудия очень обрадовался гостям. Это был средних лет азербайджанец, говорливый, шумный, стремительный, с быстрыми и точными движениями темных рук. Ахмат Гаджиев имел уже на своем счету одиннадцать самолетов. Восемь из них были сбиты при пикировании. Сегодня он сбил двенадцатый самолет.

– Пикировщик – хорошо! – говорил Гаджиев, усаживая Сомина на устланную травой ступеньку окопчика. – Фашист видел зенитчика. Думает, сейчас его уничтожим. Зенитчик испугается, – Гаджиев забавно скорчился, закрывая лицо руками, – забудет стрелять, а мы, как молния, упадем, шарахнем ему бомба прямо в морда. Да?

– Конечно! – смеялся Сомин. – Именно так он думает.

Гаджиев вскочил, и лицо его сразу стало злым и напряженным.

– Пускай думает! Смотри сюда. Сам садись за штурвал! Сам обязательно! Ни на секунда не выпускай из коллиматор! Упреждение не надо, курс не надо, скорость не надо…

– А что надо?

– Крепкий нервы надо, верный глаз, как у горный орел, – вот что надо! «Юнкере» свистел, пугал, прямо на нас летел, а ты сидел, как сталь, – ты и штурвал, больше ничего. Вот вошел в пике, – Гаджиев показал рукой, как входит в пике самолет, – сейчас бомба пускать будет. Уже нога на педаль держит. Да? А ты тоже держи нога на педаль и как раз нажимай раньше, чем он. Только не спеши! Близко подпускай. В тот самый секунд, как ему надо бомбы бросать, выходить из пике, сбивай его к чертовой матери, матрос!

Сомин и Белкин поняли секрет старшего сержанта Гаджиева. Но понять было мало.

– Погоди, Ахмат, – Сомин сел за штурвал пушки, – вот я держу его в перекрестии, жду, не стреляю, а если пропущу момент, что тогда?

– Тогда крышка тебе. Понял? И очень хорошо. Никому плохой зенитчик не надо. Для Родина – не надо. Для командир полка – не надо. Для твоя девушка – не надо.

Артиллеристы дружно хохотали.

– Нэ лякай хлопця, командыр! – сказал пожилой украинец.

Гаджиев понял его слова. В этом расчете все хорошо понимали друг друга, хоть были тут и русские, и азербайджанцы, и украинцы, и евреи, и даже один цыган.

– Разве я пугай? – Гаджиев удивленно поднял брови. – Учим. Понимаешь? Хороший парень – учить надо. Ты, Сомин, так считай: не он меня, а я его буду сбивать. Да? Первый раз страшно, второй – тоже страшно, сто раз – все равно страшно, а ты сердце в кулак держи. Сам себе доверяй. Не ногой – сердцем нажимай на педаль! Теперь понял?

– Теперь понял, Ахмат, буду твоим учеником.

Гаджиев порывисто обнял его:

– Будь здоров, матрос! Много фашист сбивай! Скоро война кончать будем, тогда приезжай Азербайджан – все вспоминать будем.

Сомин и Белкин шли по степи, без конца повторяя слова нового знакомого. В траве курлыкала какая-то ночная птица. Молодой месяц подымался из-за бугра, а над ним с тонким комариным звоном в недосягаемой высоте шел «мессершмитт».

– Хорошо, что пошли, – сказал Сомин.

– Хорошо, товарищ сержант. Правильный человек Ахмат Гаджиев. Людей надо учить. Вот я нашу пушку знаю неплохо, мне любая машина дается. А корректировать огонь не умею. Ты бы поучил меня, пока есть время, командир?

Сомин кивнул головой:

– Ладно. Все, чему меня учили, расскажу и покажу. Только я и сам не очень-то…

Белкин остановился и пристально посмотрел на своего командира:

– Я знаю, и тебе трудно. Только никому из подчиненных никогда не показывай виду.

Сомин ничего не ответил. До орудия дошли молча. Сомин улегся на зарядных ящиках, накрылся шинелью. Он заснул быстро, и приснилась ему Маринка. Она была в белом полушубке и в валенках, но без платка. Золотистые волосы падали на ее воротник, а рядом стоял Ахмат Гаджиев, и Маринка показывала ему своей тонкой ладонью, как пикирует самолет.