Читать книгу Флаг миноносца - Юлий Анненков - Страница 9

Перед отбоем курили на лестничной площадке. Это было приятное время, когда день уже закончен и еще остаются свободные полчаса.

После вручения дивизиону флага миноносца Сомину хотелось услышать подробный рассказ о гибели корабля.

– А что рассказывать? – Снайперски точным щелчком Косотруб послал окурок в урну, стоявшую на другой стороне площадки. – Задание выполнили, отбивались, пока могли. Потом… словом, потопили наш корабль.

– Но ты-то как спасся и другие?

– Сам не понимаю! Когда от взрыва лидер переломился, я был на кормовой надстройке. Видел, как упал командир. Бодров тут же надел на него пробковый пояс. А лейтенант Николаев все еще стрелял из зенитного автомата. Тут снова все загудело кругом. Очнулся уже в воде, и мерещится мне вдали шлюпка. Знаю, что мерещится, а плыву. Доплыл все-таки, вцепился в планширь, как черт в грешную душу. Эту шлюпку Бодров заметил. Если б не он – погиб бы капитан-лейтенант. Как закон! И флаг тоже Бодров спас.

– Ну, и дальше?

– Что дальше? Дальше, говорят, уши не пускают! – внезапно рассердился Валерка, но тут же снова успокоился и добавил обычным своим тоном, не то в шутку, не то всерьез: – Вот жаль, гитара моя пропала!

Ваня Гришин расхохотался:

– Вот досада – гитара!

Шацкий, мрачный и неразговорчивый после злополучного выстрела, стоял в стороне и слушал. Его допросили в особом отделе, а потом, по решению Арсеньева, послали наводчиком на ту же боевую машину, где он раньше был командиром.

– Так, значит, об одной гитаре жалеешь? – спросил Шацкий, гася окурок.

Сомин вступился за Косотруба:

– Ни черта ты, Саша, не понимаешь! Души у тебя нет. Тут такой подвиг, что даже говорить о нем трудно…

Лицо Шацкого перекосилось.

– Ну и молчи, если тебе трудно, а мы – морские люди – меж собой договоримся. Пехота ты задрипанная!

Сомин вспылил:

– Сам заткнись! Думаешь, если моряк, то уже герой. Видели твое геройство…

Удар под челюсть отбросил Сомина к стене. Он упал, но тут же вскочил и, не помня себя, кинулся на Шацкого. Валерка Косотруб никак не ожидал от Сомина такой прыти. «Убьет его Шацкий!» – подумал он и бросился под ноги матросу с криком:

– Тикай, Володька!

Но Сомин не собирался убегать. Он рвался из рук Белкина и Гришина, а Шацкий в ярости молотил кулаками куда попало. Валерка вертелся вокруг него ужом, осторожный Лавриненко, отойдя в сторонку, наслаждался зрелищем. Он один видел, как в конце коридора показался лейтенант Земсков с повязкой дежурного по части на рукаве.

Почувствовав на своем плече чью-то руку, Шацкий резко повернулся, замахиваясь на нового противника. Земсков был вдвое тоньше матроса и чуть пониже ростом. Под взглядом лейтенанта Шацкий опустил руку. Его губы дрожали.

– Вы меня лучше не троньте, товарищ лейтенант.

На висках Шацкого вздулись вены. Казалось, он сейчас накинется на лейтенанта, сомнет его, бросит на землю.

Косотруб схватил Шацкого за руки:

– Опомнись, громило! Сейчас дров наколешь!

– Отпустите, Косотруб! – приказал Земсков. – Что здесь за драка?

Лавриненко поспешил доложить.

– Вон тот, товарищ лейтенант, – он указал на Шацкого двумя пальцами, между которыми был зажат обсосанный окурок, – ни с того ни с сего заехал сержанту по морде. Мало ему дела с выстрелом!

– Бросьте папиросу, когда обращаетесь к командиру! – Земсков отвернулся от Лавриненко и встретился глазами с бледным Соминым, который стирал платком кровь с разбитой губы.

– Я сам виноват, товарищ лейтенант, – шагнул вперед Сомин, – у человека на душе кошки скребут, а тут я наговорил ему всякое такое…

– Ладно. Разберемся. Пойдемте со мной, Шацкий.

Земсков быстро пошел по коридору. Шацкий вразвалку побрел за ним.

– Вот горячка! – засмеялся Косотруб. – Теперь заработает. Парень не в себе. Ну да черт с ним, умнее будет. А ты, Володька, имеешь шанс стать моряком.

Минут десять курили молча. Снова появился Шацкий. Он подошел к Косотрубу:

– Дай-ка махорки.

Косотруб протянул свой кисет:

– Ну как, морячило? Я думал, ты уже на губе! Сколько суток огреб?

– Не! – мотнул головой Шацкий. Больше он не сказал ничего.

Пробили третьи склянки: двадцать три часа. В кубриках, в коридорах раздались крики вахтенных: «Отбой!»

Уже лежа на койке, Сомин пытался восстановить в сознании сцену, которая произошла на площадке. Зла против Шацкого не было. Действительно, не так-то уж он виноват. А Земсков молодец! Хорошо, что он не арестовал Шацкого. Справедливый человек! Сомин вспомнил, как Земсков провел занятие по огневой подготовке. Лейтенант командовал, а Сомин поочередно замещал все номера расчета. Потом краснофлотец садился за штурвал или становился к прицелу, а командовал Сомин. Лейтенант терпеливо объяснял, заставлял много раз повторить одну и ту же установку данных. Потом занятия шли всей батареей. А после занятий Сомин и Земсков долго разговаривали, пока бойцы чистили орудие. Лейтенант расспрашивал об университете, а Сомин узнал, что Земсков родом из Ленинграда, что мать его – учительница, а где она сейчас – неизвестно.

«Повезло мне, – думал Сомин, – с таким комбатом не пропаду. Только бы не опозориться перед ним. Случай с Шацким – чепуха, а вот когда вступим в бой… Нет, ничего! Теперь все будет нормально. И в конце концов, не такой уж я плохой командир».

Ровно в четыре часа ночи одновременно во всех подразделениях, в кубриках и на камбузе, в санчасти и на стоянке автомашин, в штабе и в каптерке зазвенели звонки, и тут же раздались резкие выкрики дневальных: «Боевая тревога!»

Эти слова обрушились как шквал. Все, бывшее только что неподвижным, в какое-то едва уловимое мгновение перешло к бурному целеустремленному движению. Не успел отзвучать сигнал, как во дворе уже загудели моторы. Едкий дым из глушителей, запах снега, пропитанного бензином, мгновенные вспышки электрических фонарей, двери, распахнутые прямо из тепла казарм в двадцатиградусный мороз…

По лестницам бежали люди. Все – вниз, на улицу, и никто наверх. Узорчатые протекторы шин врезались в блестящую корку снега. Одна за другой боевые машины трогались с места, вытягивались в колонну. Штабисты грузили в свой фургон папки и ящики, железный сейф, пишущую машинку. Зеленый автобус с красным крестом осторожно выруливал из-за угла здания. Впереди шел военфельдшер Юра Горич, указывая путь шоферу. Арсеньев и Яновский стояли посредине двора, пояса поверх шинелей, бинокли на шее. Мимо них проходили машины боепитания – полуторки, тяжело груженные ящиками со снарядами. Следом двигалась летучка – походная ремонтная мастерская. За рулем сидел Ваня Гришин. Ловко развернувшись, он поставил свой громоздкий фургон в хвост грузовикам.

– Все готовы? – спросил Арсеньев у начальника штаба.

Будаков, невозмутимый, как обычно, доложил:

– В первой батарее не заведена одна машина. Не вышло в колонну одно зенитное орудие. На складе заканчивается погрузка.

– Камбуз?

– Готов. – Он указал на походную кухню, которая на прицепе у полуторки заходила в хвост колонны. В кабине сидел Гуляев. Кок собрал свое хозяйство раньше всех. Даже белый поварской колпак и накрахмаленный передник были уложены в машину. Теперь, в черной шинели с гранатами у пояса, с карабином через плечо, кок ничем не отличался от других моряков.

Арсеньев сказал начальнику штаба:

– Флаг на первую боевую машину. Через две минуты – сигнал движения!

У своей боевой машины стоял Шацкий. Теперь ею командовал старшина 2-й статьи Дручков. Ему передали затянутый в чехол флаг миноносца. Дручков тщательно укрепил древко у правой дверки кабины и виновато взглянул на Шацкого: «Не моя, мол, вина, что не ты командир орудия». Шацкий понял, но, чтобы Дручков не подумал, что ему – Шацкому – горько и обидно, начал с безразличным видом обмахивать снег с крыла машины.

Зенитно-противотанковые орудия тоже стали на место. Последней тронулась со стоянки машина Сомина.

Когда раздался сигнал тревоги, Сомина словно подбросило на пружинной койке. Каждую ночь он ждал этого сигнала, ждал и боялся, что не успеет собраться, что растеряется, не сможет своевременно вывести орудие в колонну. Так оно и получилось. Пока Сомин наспех натягивал сапоги, фланелевку, ватник, его бойцы уже побежали во двор, одетые кое-как. «Преподобный» Лавриненко додумался захватить с собой волосяной матрац. Писарчук последовал его примеру и потащил на орудие свой.

С трудом натянув шинель на ватник, Сомин выбежал во двор. Зенитчики уже взобрались на машину. Вещевые мешки, котелки, матрацы лежали навалом на платформе орудия.

– Заводи машину! – крикнул Сомин, но водителя не было. Сомин кинулся обратно в кубрик. Шофер спал на своей койке. Лицо его было иссиня-красным, на руке, безжизненно опущенной до пола, надулись жилы.

– Пьян! – яростно воскликнул Сомин, наклонясь над тяжело отдувающимся водителем, но алкогольного перегара он не почувствовал. – Что за черт? И надо же мне было вчера просить лейтенанта, чтобы этого дурня отпустили на вечер к тетке!

Во дворе ревели десятки моторов. Сомин снова побежал к своему орудию. В растерянности он даже не заметил, что машина заведена.

Из кабины выскочил лейтенант Земсков:

– Где водитель?

Сомин безнадежно махнул рукавицей в сторону казармы:

– Лежит без сознания.

Полуторка разведчиков уже вышла за ворота. За ней скользнула голубая «эмка» командира дивизиона. Тронулись боевые машины. Лейтенант крикнул Сомину:

– Сейчас пришлю водителя. Приводите орудие к бою.

– К бою! – закричал Сомин срывающимся голосом.

Борта откинулись, но платформа орудия не поворачивалась.

– Вещи мешают, – сказал Белкин. – Товарищ сержант, прикажите выкинуть из машины барахло!

Снова Белкин помог Сомину. Конечно, вещи! Сомин ухватился за матрац, но Лавриненко не выпускал его из рук.

– Брось, говорят тебе!

Полосатый матрац полетел в снег. Второй матрац выбросил Белкин. Вещмешки положили на место, и платформа легко повернулась. Колонна дивизиона уже вышла за ворота, когда прибежал водитель, посланный Земсковым. Это был, к радости Сомина, его дружок – Ваня Гришин.

– Порядок! – заявил он, усаживаясь за баранку. – Поехали!

Сомин сел рядом с Гришиным. Тронулись.

– А летучка? – спросил Сомин.

– Там по штату два водителя. Комиссар велел мне перейти на твою. Не против?

– А может, насовсем останешься? Моя ж боевая!

– Я так и понял, что насовсем.

…С погашенными фарами машины морского дивизиона шли по заснеженной улице мимо темных замерзших окон, сугробов, завалов и обледенелых противотанковых ежей. Призрачный в морозном тумане, возник за поворотом Крымский мост. Его ажурные переплетения, покрытые инеем, казались висящими в воздухе над невидимой рекой. Остановились. Дивизион ушел через мост, а орудие Сомина, спустившись на набережную, заняло позицию для отражения воздушного налета.

Ждали долго. Замерзшие артиллеристы топтались вокруг машины. Когда рассвело, Сомин увидел, что под продольными балками моста подвешены деревянные ящики. Очевидно, мост был подготовлен к взрыву.

Каким веселым и праздничным казался всегда этот мост! Через него шла дорога в Парк культуры имени Горького. Сколько раз вместе с Маринкой они проходили здесь! «Посмотрела бы она сейчас на меня. Толстый ватник, шинель, белый маскхалат, огромные валенки. Хорош!»

В своем громоздком снаряжении зенитчики едва двигались. Пояс тяжело оттягивали гранаты, подсумки и штык в ножнах. На боку висел противогаз, через плечо – карабин, на шее – бинокль. Все это связывало движения, болталось, цеплялось за выступающие частя орудия. Чтобы взять в руки карабин, нужно было сначала снять каску, надетую на шерстяной подшлемник, оставляющий открытыми только глаза. Спереди подшлемник превратился в ледяную маску, к тому же он плотно закрывал уши. Неудивительно, что бойцы не слышали друг друга. В этом снаряжении, словно специально придуманном для того, чтобы неудобно было работать на орудии, каждое движение требовало усилий.

– Вот зараза! – ворчал «преподобный» Лавриненко. – Даже до ветру сходить невозможно!

Но все это было еще ничего. Сомин решил попробовать, смогут ли его бойцы открыть огонь. Сорвав обледенелый подшлемник, он скомандовал:

– К бою! – И, указав рукой направление цели, начал, как на тренировке, выкрикивать данные: – Дистанция двадцать! Скорость восемьдесят! Курс…

Наводчики изо всех сил налегли на штурвалы, но орудие не проворачивалось. Сомин в сердцах сбросил с себя карабин и противогаз. С трудом взобравшись на машину, он пытался сам повернуть орудие, но тщетно.

– Опять ваши мешки мешают! – закричал он. Но все мешки были аккуратно сложены сзади.

– Смазка загустела, замерзла совсем, товарищ сержант, – тихо сказал Белкин.

Через мост промчалась в обратном направлении машина разведки. Валерка Косотруб крикнул, перегибаясь через борт:

– Эй, на шаланде! Усы не обморозили?

Замерзшие зенитчики не отвечали на шутку. «Этому черту Валерке хоть бы что, – подумал Сомин, – мороз его не берет и снаряжение не мешает».

Вслед за полуторкой разведки шли боевые машины. На крыле одной из них стоял лейтенант Земсков. Спрыгнув на ходу, он приказал Сомину:

– Следовать за колонной.

Через полчаса дивизион был уже в казармах. В кабинете командира части шел разбор учебной тревоги, а в столовой дневальные не поспевали разносить миски со щами и жирной бараниной.

Только теперь Сомин узнал, что произошло с его водителем. В санчасти установили тяжелое отравление, видимо рыбой. Пострадавшего пришлось отправить в госпиталь.

– Отличились, Сомин! – сказал комиссар. – Почему не проследили, в каком виде возвратился из города ваш подчиненный? Вы знаете, что полагается за невыход боевой техники по тревоге?

– Трибунал, – мрачно ответил Сомин.

Рядом стоял лейтенант Земсков. Разговор с комиссаром был у него несколькими минутами раньше. Это видно было по лицу лейтенанта. Когда командир батареи и сержант вышли от комиссара, Земсков не сказал Сомину ни слова. Он пришел в командирское общежитие и, как был в шинели, с биноклем и пистолетом, лег на свою койку. «Недоглядел!..»

А Сомин, забравшись под одеяло, не думал ни о чем. Мысли оцепенели. Потом, уже в полусне, отогревшись, он приподнялся на койке и тихо сказал, глядя на своих спящих подчиненных:

– Никакой я не командир… – Он вспомнил, как Арсеньев принимал от адмирала флаг миноносца, и ему стало совсем горько. Но сон все-таки был сильнее. Сомин хотел представить себе нахмуренное лицо комиссара, но не смог. Он уже покоился в том густом свинцовом сне, который не знает ни мыслей, ни сновидений.