Читать книгу История книги от ее появления до наших дней. История книги на Руси (сборник) - А. А. Бахтиаров, Э. Эггер - Страница 16

Замечания об　орудиях письма. – Металлическое перо. – Новейшая каллиграфия. – Тироновские знаки и　стенография. – Стенография в　Англии. – Читаем　ли мы речи греческих и　римских ораторов в　том виде, в　каком они были произнесены?　– Милоновская речь Цицерона. – Электрический телеграф и　телеграфический язык. – Новые потребности книгопечатания. – Преимущества и　неудобства механического приготовления бумаги. – Сетования библиофилов.

Можно сказать, что в течение одного столетия орудия ума человеческого, если можно так выразиться, преобразились на всех ступенях и во всех направлениях.

В начале средних веков гусиное перо, а, может быть, и вороново перо заменили calamus или тростниковую палку древних писцов. В XVII столетии мы уже находим упоминание, у монахинь Порт-Рояля, об употреблении металлических перьев. Это изобретение, подобно многим другим, как будто заснувшим тотчас же, не произведя надлежащего действия, развилось только в наши дни, и вы все знаете, до какого разнообразия форм. Металлическое перо, может быть, и не улучшило письмо, почерк, но, наверное, оно сберегает время у всех пишущих, потому что они получают его из рук фабриканта совсем расщеплённым и очинённым. Впрочем, нельзя не признать, что письмо много утратило своего значения со времени изобретения книгопечатания. Некоторые дела, в общественных или частных учреждениях, требуют ещё руки искусных каллиграфов; таким образом, текст мирного договора, текст закона и многие другие подлинные документы, само собой разумеется, должны быть написаны чётким и даже приятным для глаза почерком. В одном греческом циркуляре, на папирусе времён Птолемеев, рекомендуется чиновникам птолемеевской канцелярии «писать четко», и такой совет иногда даётся ещё и ныне в наших министерствах. Министерство иностранных дел в особенности нуждается в опытных каллиграфах. При своих сношениях между собой, канцелярии обязаны оказывать друг другу такую любезность и отвечать только бумагами, написанными тщательным почерком; текст международных договоров, само собой разумеется, осуждённый на хранение в архивах, обыкновенно исполняется с истинной роскошью; это некоторым образом последнее убежище великой каллиграфии. В обыденной жизни, и в особенности для дружеской или коммерческой переписки хороший почерк – дело также не безразличное. Но всякая рукопись, текст которой поступит в обращение между публикой только в виде печатного произведения, не нуждается уже в каллиграфическом переписывании её автором или переписчиком.

Равным образом сбережение времени и труда обеспечено нам стенографией или способом сокращённого письма. В этом ещё видно странное неравенство народов. Тироновские знаки, настоящая стенография, о происхождении которой было уже сказано выше, постоянно употреблялись в средневековых канцеляриях. После возрождения наук и литературы они были почти забыты. Затем мы видим их снова появившимися в Англии, в начале XVII столетия. Укажем один достопамятный пример их употребления: стенограф записал речь, произнесённую на самом эшафоте несчастным королём Карлом I, перед плахой, на которую он должен был положить свою голову. С того времени англичане не переставали пользоваться стенографическим письмом для записывания речей, произносимых их ораторами в собраниях. А теперь стенографы вообще играют важную роль у всех свободных наций. Раз один путешественник, войдя в залу палаты общин в Англии, выразил удивление, что видит только депутатов и никаких мест для посторонних слушателей; депутат, которому он высказал это удивление, указал ему в ложе стенографов, занимавшихся записыванием всего, что говорилось в собрании. «Завтра, – прибавил он, – благодаря этим людям Англия узнает все, что мы говорили, все, что мы сделали для ее интересов и для ее чести». Имея своим назначением воспроизводить слово во всех случаях, когда оно произносится публично, стенография сохраняет для истории массу драгоценных документов, которые иначе погибли бы для неё. Подхваченная на лету ораторская импровизация, со всеми её красотами и почти неизбежными погрешностями против языка, воспроизводится в ежедневных газетах, откуда она, более или менее исправленная, переходит в собрания речей, издаваемые ораторами. Историк находит там важные материалы. Литературная критика с интересом следит за работой ума великого оратора; она любить следить за усилиями, которые делает мысль, чтобы вылиться речью.

В этом отношении нет ничего интереснее, как сравнить напечатанный таким образом по стенографическому отчёту текст с переделками и поправками, сделанными оратором в своих речах, если он желает сохранить текст их для потомства. Такого сравнения мы не можем сделать относительно древних ораторов. Когда Демосфен говорил с кафедры, ни один писец не записывал его слов, и потому он является пред нами ныне лишь со всей отчётливостью слога, исправленного на досуге, долгое время спустя после совещаний, на котором блистал его ораторский талант. В Риме, может быть, один только раз (это было в сенате, во время знаменитых прений о Катилине и его соучастниках) были приглашены стенографы для записывания речей Катона, Цезаря, Цицерона. Двух первых Саллюстий сохранил для нас. Без сомнения, очень красивый разбор, но слишком короткий и слишком точный, чтобы он мог казаться нам верным; что же касается до катилинарий Цицерона, то хотя они и дышат жаром его благородного патриотизма, но мы очень ясно чувствуем, что он переделал их в тиши кабинета со вниманием и знанием опытного писателя.

Один весьма хорошо известный анекдот лучше всего показывает нам разность импровизации и сочинения, просмотренного на досуге. Когда Цицерон защищал своего друга Милона, обвинявшегося в убийстве Клодия, он был несколько взволнован воинственной обстановкой, царившей в тот день в суде, и на его речи, как известно, сильно отозвалось его волнение; но в дошедшей до нас речи за Милона нет и следа этих погрешностей. Рассказывают также, что Милон, осуждённый вопреки усилиям своего защитника, по получении в ссылке экземпляра речи, исправленной Цицероном после заседания суда, написал ему с дружеской иронией: «Если бы ты защищал меня так хорошо на суде, то не едать бы мне сейчас таких хороших устриц». Импровизация Цицерона была записана стенографами, и она находилась ещё в руках Аскания, комментировавшего речи этого оратора в середине первого века христианской эры.

Стенография напоминает нам о другом способе, имеющем некоторое отношение к книгопечатанию: мы разумеем телеграф и главным образом электрический телеграф, единственный употребляющийся ныне.

Электрический телеграф в случае надобности может передавать целые страницы письма, но такого рода передача обходится очень дорого: надо рассчитывать слова, так как каждое лишнее слово увеличивает стоимость телеграммы. Поэтому всякий пишущий телеграмму старается сжать её в несколько слов, безусловно необходимых для выражения его мысли. Таким образом составилось что-то похожее на краткую грамматику для подобного рода письменных сношений; телеграфный слог не всегда отличается ясностью не только вследствие своей чрезмерной краткости, но и потому, что он всего чаще обходится совсем без знаков препинания; а между тем знаки препинания всегда были и остаются необходимыми для ясности письменного языка. Вот и ещё успех в промышленности, не особенно благоприятно влиявшей на выражение наших мыслей.

Приготовление бумаги также подверглось значительным переменам. Раз приняв за основу приготовления бумаги жидкое тесто, пришлось думать о применении различных веществ для приготовлений этого теста. В 1765 году в библиографиях говорится об одной странной в этом отношений книге, изданной в Регенсбурге типографом Шеффером; каждый лист был напечатан на бумаге различного вещества: из хлопка, мха, различных пород дерева, виноградных ветвей, соломы, тростника, капустных кочерыжек и т. д., и т. д. Современная промышленность сделала выбор в этой роскоши разнообразий. Для получения бумажной массы, или теста она употребляет несколько растительных веществ, смешанных в различных пропорциях; но она продолжает всё-таки оказывать предпочтение тряпке, дозволяющей получать самый лучший и самый прочный предмет. Впрочем, чрезвычайно большой спрос и лёгкость, с которой возобновляются книги по мере того, как изнашиваются, делают потребителей менее требовательными относительно прочности бумаги. Во времена Альдов Мануциев и Этьеннов издания выходили в небольшом числе экземпляров, вот почему многие книги того времени составляют теперь чрезвычайную редкость. Ныне же издания достигают цифр, которые испугали бы наших предков; это сделалось возможным благодаря новейшим усовершенствованиям типографии.

Эти усовершенствования двоякого рода: одни – в приготовлении и употреблении букв, другие в механизме печатных станков.

Но истинные любители не совсем довольны всеми этими успехами, наносящими некоторый ущерб изяществу книг; не только основное вещество бумаги не так хорошо, как прежде, но оно ещё изменилось вследствие примеси минеральных веществ, делающих бумагу менее долговечной. Некоторые книги времени Альдов и Этьеннов спустя четыре столетия сохранили всю свою свежесть, между тем как ныне в книгах, не существующих ещё и пятидесяти лет, бумага покрывается пятнами, разлагается и рвется без малейшего усилия. Чтобы достать бумагу, столько же прочную, сколько и красивую для какого-либо особенно изящного издания, приходится поневоле платить за неё очень дорого, и фабриканты, постоянно побуждаемые лихорадочной конкуренцией понижать цены на свои фабрикаты, снабжают типографов лишь в исключительных случаях бумагой, могущей соперничать с бумагой, которую производили их прежние собратья.