Читать книгу История книги от ее появления до наших дней. История книги на Руси (сборник) - А. А. Бахтиаров, Э. Эггер - Страница 8

Нетерпимость христианства к　еретическим книгам. – Что делается с　языческой литературой при суровости Церкви и　невежестве варваров. – Сохранение древних преданий Боэцием и　Кассиодором. – Деятельность первых отцов Церкви по　защите и　распространению христианства. – Многоязычная Библия Оригена. – Уменьшение научных сочинений. – Сокращение некоторых великих произведений до　руководства. – Сохранение некоторых произведений греческих писателей в　переводах на　восточные языки. – Преимущества и　неудобства этих переводов.

После политических страстей следует отдать отчёт также и о религиозных спорах.

В деле религии языческие народы часто отличались терпимостью. У них было столько различных богов, что им ничего не стоило впустить ещё одного лишнего в свои храмы. Общественные власти были строги у них только к заведомым безбожникам. До сих пор мало известно бесспорных примеров этих строгостей. Процессы за нечестивость были нередки, но не видно, чтобы погибло много книг, более или менее не религиозных, вследствие осуждения их авторов. Этого не было даже и после торжества христианства. Христианский догмат, очень рано формулированный апостолами, а затем учёными богословами на соборах, не допускал свободы обсуждения и толкования, которую политеизм дозволял самым смелым из его философов.

Например, Эпикур, решительный отрицатель языческих богов, спокойно и счастливо жил в Афинах, где вокруг него процветали и древний культ, и иные новейшие, иностранного происхождения суеверия. Христианское общество было менее снисходительно как к еретикам, так и к философам, нападавшим на его таинства, на его теологию. Против христианства писали в особенности трое учёных: Цельзий, Порфирий и Юлиан. Строго осуждённые, преданные поруганиям и поношению, их сочинения не могли пережить времени, в которое они появились: от них сохранились лишь отрывки в прозе христианских учёных, писавших возражения против них. Что же касается до знаменитого ересиарха Ария, очень долго колебавшего основы христианского учения, то его книга, преданная анафеме на соборах, исчезла совершенно.

Даже помимо этих преследований, объясняющихся искренней страстью у православных христиан, естественно было ожидать, что торжество новой религии мало-помалу погрузит в забвение многие произведения языческой литературы. Одного папу обвиняют в поощрении уничтожения языческих сочинений; но этот папа, Григорий Великий, нашёл себе защитников в этом отношении, и, кажется, теперь доказано, что его единственная вина заключалась в том, что он советовал членам духовенства ограничивать своё образование латинской Библией и её комментаторами. Великий епископ, святой Василий Великий, двумя веками раньше, советовал, напротив, изучать древних поэтов Греции и доказывал, что подобное изучение, надлежащим образом направленное учителями, спасительно для воспитания сердца и ума. Творение святого Василия об этом предмете сделалось классическим в школах, подобно сочинению Плутарха о воспитании детей.

Теперь мы дошли до времени великого нашествия варваров, которое внесло в цивилизованный мир много других неурядиц, помимо борьбы двух непримиримых религий.

Я не знаю, хорошо ли разъяснили историки, – в особенности те, которые пишут для молодежи, – всё то, что должна была потерять цивилизация вследствие нашествия этих миллионов людей без всякой культуры, без всякой любви к искусствам, без всякого уважения к памятникам, благодаря гению художников размножившимся по всему Западу. Самая промышленность, служившая только удобствам жизни, должна была очутиться в пренебрежении у народов, преданных войне или грубым наслаждениям кочевой жизни. Много времени потребовалось для того, чтобы эти грубые завоеватели почувствовали расположение к тонкостям более цивилизованной жизни. Готы, гунны, вандалы, все эти варвары, ринувшиеся на Европу и не умевшие ни читать, ни писать, могли лишь впоследствии заинтересоваться книгами и библиотеками, имевшими такую большую цену для побеждённых. К счастью, евангелие проникало в их души не посредством одной только проповеди, они должны были мало-помалу научиться чтению священных книг. Впрочем, раз сделавшись распорядителями громадных империй, они должны были иметь для управления делами сколько-нибудь образованных министров; они имели надобность в правильно организованных канцеляриях, и таким образом они начали делаться учениками грамматиков и риторов, которых Рим и Греция предлагали им в большом изобилии. Не один учёный латинского Запада сделался министром короля-варвара: таков был Боэций, переводчик и комментатор Аристотеля, при дворе Теодориха; таков же был и Кассиодор, большой почитатель литературы, большой поощритель всех искусств, облегчавших производство книг, украшение и распространение их. Некоторые короли сами оказывались ревностными поборниками знания; король франков, Хильперик, одно время с удовольствием занимался выдумыванием новых букв для азбуки.

Несмотря на всё это, как в греческом, так и в римском мире школы делались менее многочисленными, искусство письма более и более обращалось к рутине практики, вкус изменялся, язык портился, и понижение знаний было бы не вознаградимо, если бы христианство не придало падавшим обществам могущественный элемент жизни. По истечении нескольких веков все литературные школы сделались христианскими, и обучение новому догмату, поддерживая повсюду деятельность умов, оспаривало мрак невежества и предупредило бедствие, к которому бы привёл совершенный перерыв учёных исследований. Что христианство обнаруживало горячность в спорах, плодовитость в проповеди, об этом можно судить по сочинениям некоторых учёных новой религии. Целыми томами in-folio считаются творения первых отцов Церкви: святого Августина и святого Иоанна Златоуста. Библия одна, сама по себе, потребовала громадных трудов, хотя бы только для перевода с еврейского на греческий и латинский языки и для более лёгкого распространения, таким образом, среди народов Востока и Запада. Вы знаете, что Ветхий Завет в оригинале представляет большой том, даже в самых компактных изданиях. Вообразите же себе, чем должна была быть многоязычная Библия Оригена, собрание шести, расположенных параллельными столбцами, текстов всех канонических творений: текст еврейский, текст латинский, четыре и даже пять различных переводов на греческий язык. Какой громадный труд, какие расходы предполагали подобные книги! Латинский перевод Библии, известный у католиков под названием Вульгаты, принадлежит преимущественно святому Иерониму. Нет ничего любопытнее предисловий этого учёного мужа во главе каждого из произведений, которые он переводил по еврейскому или халдейскому оригиналу. Тут видно, какую страсть к исследованию, какую тонкость толкования обнаруживали эти учёные, как ещё легки были сношения между различными школами, между библиотеками, между книжными торговлями цивилизованных народов.

Вне религиозного обучения наука, правда, начала падать. Естественная история, астрономия и вообще знание физического мира более и более сводились к поверхностным понятиям. Красноречиво прославляли красоты творения – дело шести дней, это было даже любимым предметом христианской проповеди (отсюда название Hexameron, которое, между прочим, носит сборник поучений святого Василия), но мир уже не изучали так, как изучали его знаменитые физики и астрономы греческой древности. Приспособляясь к потребностям менее любознательного общества, наука превратилась в краткие руководства, которые стоили малого труда их авторам, малых расходов книгопродавцам и их покупателям. В некоторых отношениях эта мания кратких руководств была бичом для серьёзной и изящной литературы. В одном труде, в тридцати семи книгах, учёный римлянин Плиний представил картину природы и цивилизованного мира (Historia naturalis). Когда эта энциклопедия нашла себе сократителя (этот сократитель назывался Солином, а его маленькая книжечка называлась Polyhistor), она более и более начала приходить в забвение; однако же, она не исчезла, и для нас ещё представляет богатый склад учёности. Но масса кратких изложений убили большую книгу, которую они резюмировали для невежественной массы читателей. Без сомнения, таким именно образом мы лишились, целиком или отчасти, больших исторических трудов, как, например, трудов Теопомпа и Полибия у греков, Трога Помпея и Тита Ливия у римлян.

Менее известный пример, но мы приведём его, потому что он кажется нам характерным, представляет маленький латинский словарь, составленный во времена Карла Великого диаконом Павлом. Во времена Августа, грамматик Веррий Флакк, бывший в течение некоторого времени наставником внуков этого императора, составил большой исторический словарь латинского языка, содержащий в двадцати книгах все слова, даже самые древние, с цитатами из авторов; словарь этот был настоящей сокровищницей самой разнообразной учёности, но именно вследствие своего богатства он показался скоро обременительным. Три века спустя некто Помпей Фест сделал из него первое сокращение, которое, в свою очередь, показалось слишком длинным для учителей и школ тех варварских времён, когда Карл Великий и Алкуин старались пробудить любовь к наукам; и вот диакону Павлу было поручено сократить, в свой черёд, книгу Помпея Феста. До нас дошёл только этот последний труд, самый короткий и наименее поучительный из всех трёх; первый исчез бесследно; от второго осталось только около половины статей, начиная с буквы М, в рукописи, которую пламя истребило наполовину тогда, когда книгопечатание спасло оставшееся от неё.

Сборники извлечений наделали не менее вреда полным изданиям оригинальных произведений. Таким образом в V веке компилятор по имени Иоанн Стобийский или Иоанн Стобей, собрал по порядку сотни страниц или коротких отрывков наиболее знаменитых прозаиков и поэтов древней Греции. Некоторые из этих писателей нам и известны только по тому, что сохранилось из их произведений в компиляции Стобея. Нельзя, впрочем, не признать, что велико было искушение облегчить немного пользование (для наибольшего числа читателей) бесчисленными сочинениями, накопившимися в библиотеках. Между V веком до христианской эры и VI веком после Рождества Христова насчитывают в одной только Греции более шестисот историков, из числа которых двадцать пять или тридцать были первого порядка или по таланту, или по учёности. Это, конечно, извиняет греческого императора Византии Константина Порфирородного, возымевшего мысль составить в широких размерах и методически свод извлечений из главных историков под таким заглавием: «Извлечения стратагем, сражений, посольств, хороших и дурных примеров…» Редкие рукописи, оставшиеся нам от этого сборника, сохранили для нас много страниц из историй, заимствованных из объёмистых произведений, ныне утраченных; все эти страницы более или менее драгоценны, например, страница историка Николая Дамасского, где рассказан, и притом греческим летописцем-современником, трагический эпизод смерти Юлия Цезаря.

Другую возможность спасти некоторые литературные труды древней Греции представлял перевод на иностранные языки. Армяне, на севере Азии, и сирийцы, в Палестине, очень рано посвящённые в знакомство с греческим языком и почувствовавшие любовь к столь прекрасной литературе, скоро захотели иметь её произведения и на своём языке. В особенности пользовались этой любовью отцы Церкви и философы, и таким образом иное произведение знаменитого учёного Евсевия, например, или святого Иоанна Златоуста, греческий оригинал которого погиб, сохранилось или на армянском, или на сирийском языке. Иной раз даже с сирийского оно переводилось на арабский, а с арабского, в средние века, на еврейский или латинский язык. После такого продолжительного странствия, оригинальный автор доходил до нас в очень искажённом виде. Когда мы, благодаря счастливой случайности, можем сравнить первоначальный текст с этими переводами из вторых, третьих или даже четвёртых рук, нас поражает то, что мысль автора искажена до того, что нередко делается неузнаваемой.

Научный трактат можно таким образом переводить на несколько языков без больших неудобств; одинаковость терминов в различных языках проведена с достаточной строгостью; «Геометрия» Эвклида, «Механика» Архимеда, может быть, даже «Медицина» и «Хирургия» Гиппократа утратили мало в своей ценности при переходе из греческих школ в школы Ассирии или Испании, занятой арабами. Слог имеет лишь посредственное значение в сочинениях подобного рода, и самые идеи, по свойству своему, не сильно могут быть искажены, если только переводчик одинаково хорошо владеет как своим родным языком, так и языком переводимого им автора. Совсем иное дело литература, где яснее обозначается различие гения народов. Арабы, несмотря на богатство своего восточного воображения, не создали и даже не знали ничего похожего на греческую эпопею, на греческую трагедию или комедию. Поэтому-то арабский переводчик «Поэзии» Аристотеля и впадает во множество противоречий и искажений; трагедия, которой у него нет перед глазами ни одного примера, превращается у него в «искусство хвалить», а комедия, которой он не знает, сводится к «искусству порицать». Небольшое произведение Аристотеля о поэзии не всегда отличается особенной ясностью в неполной редакции, имеющейся у нас на греческом языке. Но в латинском переводе, сделанном по арабскому переводу, это почти совершенная бессмыслица, из которой история литературы не может извлечь почти никакой пользы.

Только что сделанные нами замечания переносят нас в средние века. Пора представить, каково было тогда состояние книги в публичных или частных библиотеках, особенно в библиотеках монастырских, и какова была профессия людей, писавших, украшавших или продававших их. Этим мы и займёмся в следующей главе.