Читать книгу История книги от ее появления до наших дней. История книги на Руси (сборник) - А. А. Бахтиаров, Э. Эггер - Страница 9

Рукописи и переписчики. – Орудия каллиграфа. – Этимология слов «рубрика» и «миниатюра». – Дипломы времён меровингов и другие рукописи VIII и X веков на папирусе. – Скудость пергамента в VI веке нашей эры. – Палимпсесты. – Драгоценные открытия, сделанные при их разборе.

Несмотря на мрачное впечатление, производимое на нас картиной нашествий варварства и следовавших за ними раздирающих сцен, вы уже видели в предыдущей главе, что средние века были не бесплодны и не без литературной славы, что промышленность и торговля книгами далеко не исчезли; только кажется, что эта деятельность сосредоточивалась по преимуществу в монастырях и в руках монахов, сделавшихся почти единственными представителями науки, единственными наставниками молодежи.

Войдём же в склад рукописей в одной из наших больших библиотек; мы изумляемся, как многочисленны ещё, как прекрасны ещё иной раз рукописи на весьма различных языках, особенно на греческом и латинском, поступившие к нам по наследству от средних веков. Мы увидим там или карманные книги для употребления студентов, или громадные тома, в которые любитель, не обладавший ни критическим взглядом, ни вкусом, без разбора сшивал тетради, принадлежавшие произведениям нескольких авторов и написанные разными переписчиками. Или это роскошные тома, написанные безусловно красивым и тщательным почерком, книги любителей по преимуществу, в которых точность текста пострадала только от почти неизбежных оплошностей со стороны самых добросовестных переписчиков. Нередко каллиграф подписывал свой труд, поручая себя, «бедного грешника», снисходительности и молитвам своих читателей; иногда (но это редко лишь встречается в латинских рукописях Запада) переписчик, – будь то монах с необразованным грубым умом, или продажный писака, – после своей последней строки прибавлял довольно грубый стих, мысль которого можно перевести таким образом: «Здесь оканчивается моя книга; ради Христа, дайте мне на чай».

Explicit hie totum, per Christum da mihi potum.

Многие рукописи носят следы критического просмотра, сделанного с большей или меньшей тщательностью самим владельцем, или грамотеем по профессии; в таком случае этот просмотр нередко удостоверяется подписью, свидетельствующей о времени просмотра. Таким именно образом имели возможность расположить по порядку веков рукописи не помеченные, сличая их почерк с почерком книг, время писания которых обозначено, так как естественно предполагать, что сходство почерков указывает на рукописи одного и того же века.

Особенную трудность для переписчиков представляло переписывание книг с цитатами на греческом языке. Почтенный писец нередко не знал греческого языка. Тогда из двух вещей одно: или он делал с большим трудом снимки с букв греческого письма, и эти снимки, несмотря на своё несовершенство, очень полезны для нас цитатами греческих авторов, которых до нас не дошло ни одного оригинального списка, или же он выходил из своего затруднения тем, что выбрасывал цитату и заменял её двумя буквами gr. т. е. grecum; формула, которую обычай распространил в четыре слова grecum est, non legitur, сделалась почти пословицей для обозначения незнания греческого языка. Под названием «Аттические ночи» мы имеем очень интересную компиляцию римлянина Аула-Гелла, библиофила, весьма сведущего в обеих литературах, в которых он черпал чрезвычайное разнообразие анекдотов и интересных извлечений. Некоторые рукописи этой любопытной книги лишены греческих цитат, которые автор прибавил туда; в те времена и в монастырях, в которых они переписывались, греческий язык был почти совсем неизвестен. Иногда также переписывание греческого текста невежественным писцом показывает (что тоже небезынтересно), каким образом произносился тогда язык Гомера и Демосфена.

А на каком веществе, какими орудиями занимались своим ремеслом все эти переписчики, все эти каллиграфы? Об этом мы имеем свидетельства, восходящие к первым векам христианской эры. Сборник мелких греческих поэм, известный под названием «Антологии», содержит в себе семь небольших статей, однообразное содержание которых представляет приношение каллиграфа какому-то божеству, приношение, упоминающее о всех орудиях, необходимых для его профессии; приводим прозаический перевод одного из этих стихотворных произведений, очень грациозного в оригинале:

«Этот мягкий свинец, определяющий движение моих пальцев; это перо, мягкое для иных искусных поворотов; этот ножик, расщепляющий и утончающий его; камень, на котором заостряется тростник; наконец, всю свою сумку, с лощилкой, губкой и чернильницей, когда-то бывшими орудиями моего смиренного ремесла, я приношу тебе, о бог, потому что, ослабленные возрастом, моя рука и мои глаза отказываются от работы».

Мягкий свинец был или кружок, или стержень из этого металла, которым, как у нас, водили по линейке для того, чтобы начертить линии, едва заметные для глаза, и тем доставить некоторым образом точку опоры для руки переписчика и получить одинаковое число строк на каждой странице. Карандаш заменял их для торговых списков, для школ и для повседневного употребления лиц, хлопотавших о правильности своего почерка. Ещё больший прогресс представляет употребление очень бледных чернил, положенных с помощью особого прибора на бумагу, которая в торговле носит название «линованной бумаги».

Перо (calamus) или палка для писания, как мы видим, была очиняема и расщепляема, конечно, перочинным ножом, а затем ещё полируема и заостряема на камне; лишь в VII веке нашей эры мы находим первое упоминание о пере, заменяющем calamus. Но этот последний в руках каллиграфа достигал, конечно, тонкости, близкой к тонкости нашего воронова пера, или наших стальных перьев.

Папирус, на котором написаны стихи греческого поэта Алкмана, имеет на полях заметки, писанные почти микроскопическим почерком; существует также речь, писанная греческим ритором на папирусе; оригинал её находится у автора этой книги, но уже в сильно попорченном виде; наконец, чудо, представляемое «Илиадой», написанной так, что она могла уместиться в ореховой скорлупе (чудо, о которых мы уже говорили), служит отличным доказательством того, на что был способен греческий каллиграф ещё задолго до того, как вошли в употребление гусиное и вороново перья.

Лощилкой служил кусок пемзы, пористое и несколько шероховатое вещество которой слегка объедало края свернутого папируса и выравнивало поверхность его краёв, подобно тому, как у нас резец переплётчика обрезает концы полей в книге.

Чернильница греческих переписчиков, по-видимому, содержала только чёрные чернила. Слово, означающее чернила, melan, значит просто «чёрное», а латинское слово atramentum означает также употребление черной жидкости; но египетские папирусы и некоторые древние палитры, найденные в Египте, указывают на употребление чернил различных цветов. Римские и греческие каллиграфы одинаково любили разнообразить цвета чернил, особенно для названий сочинений или глав, для начальных букв этих глав. Роскошь простиралась даже дальше: отыскали средство разводить в подходящей жидкости золотой и серебряный порошок, и таким образом получали золотые и серебряные буквы, блеск которых ласкал глаз, особенно на пергаменте, окрашенном в пурпурный цвет, чему мы имеем несколько примеров. Minium, или сурик, представляющий красную свинцовую соль, обыкновенно употреблялся для заголовков законов в списках уложений; оттуда к нам перешло употребление для заголовков названий рубрика (rubrica по-латыни «буквы красного цвета»). Кроме того, от слова minium (сурик) произошло слово миниатюра, искусство которой, постепенно совершенствуясь, превратилось в оригинальную и чрезвычайно богатую отрасль живописи. Но какая бумага могла воспринимать столь богатые и столь тонкие украшения? Папирус или пергамент? Вы заметили, что каллиграф, набожное приношение которого мы перевели выше, не говорит определённо о своей бумаге. Это потому, что бумага не относилась к принадлежностям его профессии; её давали автор или книгопродавец. Писавший это посвящение не имел надобности приносить богу образец своей бумаги. Для рукописей хорошего качества, но без тщеславных украшений, папирус годился вполне. В Египте писали даже на холсте, а также и делали весьма разнообразные рисунки. Римляне также знали холщовые книги (libri lintei), содержавшие сибиллины предсказания или религиозные обряды. Однако пергамент, более твердый, чем папирус, и воспринимающий более совершенную полировку, должен был рано или поздно вытеснить этот продукт египетской промышленности. Революции, опустошавшие Египет в V веке и последующих, в особенности после занятия его арабами, должны были сильно повредить производству папируса. Долго думали, что калиф Омар, по взятии Александрии, приказал сжечь в ней библиотеку, под тем предлогом, что в ней не заключалось ничего полезного для учеников Пророка. Эта легенда утратила всякую веру. Известно, что после стольких предшествовавших опустошений солдатам Омара осталось очень мало книг для сожжения. Но если и не истребляли в то время старых книг, Египет всё менее и менее доставлял материала для приготовления книг новых. Эта промышленность существовала ещё несколько веков после арабского завоевания. На папирусе написаны многие дипломы времён Меровингов. В числе свёртков, принадлежащих египетскому вице-королю и хранящихся в музее Булак, находится один содержащий Жития святых на коптском языке (это новейшая форма египетского языка и письменности) и оканчивающийся греческой подписью, помеченной 450 годом Диоклетиана (эра мучеников) или 752 годом христианской эры, т. е. временем детства Карла Великого. В Италии папские буллы долго писались на папирусе; из числа их известна одна, помеченная 998 годом; но, по всей вероятности, в те времена подобная роскошь допускалась лишь в некоторых канцеляриях.

Даже в свежем виде, тотчас по выходе из рук рабочего, эта растительная, легкая, ломкая, не совсем плотная бумага должна была легко разрушаться; она подвергалась многим шансам изменения. Это мы видим даже на той бумаге, которая лучше всего сохранилась в Египте; листья при малейшем давлении склеиваются между собой; если только свёрток не сохранялся тщательно в цилиндрической форме, на складках папируса делались разрывы. Когда эта бумага была разрезана на страницы и последние составили книгу нашей формы, а не свёрток, эти страницы было трудно перелистывать; они не обладали упругостью; поэтому некоторые книгопродавцы прибегали к следующему средству: в одной и той же книге они за папирусными страницами поочередно вставляли пергаментные листы, как это видно в прекрасной рукописи святого Августина, хранящейся в парижской национальной библиотеке.

Пергамента, в свою очередь, иногда не хватало для удовлетворения всего спроса. С V или VI века он сделался редким в некоторых местах на Западе. Эта скудость заставила довольно часто прибегать к прискорбному обычаю, впрочем, как будто восходящему даже к классической древности; благодаря этому дурному обычаю мы лишились множества сочинений. Для написания актов какого-нибудь собора или даже плохих стихов какого-нибудь поэта времён упадка, проводили губкой по пергаменту, содержавшему, например, речи или философские трактаты Цицерона, и затем писали новый текст, или между строками ещё заметного старого текста, или на тех же самых строках, если считали их достаточно смытыми, или же, наконец, в поперечном направлении. Этого рода рукописи называются палимпсестами (подчищенными), хотя, говоря правду, эта операция производилась губкой или же пемзой, а отнюдь не ножом. Новейшие филологи поздно хватились сделать опыт разбора первоначального текста палимпсестов; для этого нужны очень хорошие глаза, а иногда и употребление химических реактивов, которые, восстанавливая первоначальный текст, сильно изменяют вещество пергамента. Но открытия, сделанные этим способом, вполне оправдали его. Какое сокровище составляет для нас палимпсест Гайя, возвративший нам классический труд этого великого юрисконсульта, хотя, конечно, и изуродованный в некоторых частях! Какое сокровище составляют открытые таким образом прекрасные страницы «Республики» Цицерона! Какой драгоценный оригинальный документ представляет переписка ритора Фронтона с его учеником, ставшим впоследствии императором Марком Аврелием!

Почти всегда в палимпсестах представляются произведения языческой литературы, которые были покрыты христианскими произведениями, писанными на том же языке. Иногда второй язык отличен от первого, как, например, в рукописи библиотеки британского музея, где сочинение на сирийском языке скрывает от нас самый древний известный нам список некоторых песен «Илиады». Тут нет открытия, собственно говоря, но действительно любопытно знать, каково было состояние в IV или V веке нашей эры этого дорогого для нас текста, подвергшегося стольким переделкам со времён Гомера до времени его александрийских комментаторов.