Читать книгу Золотой век русского искусства – от Ивана Грозного до Петра Великого. В поисках русской идентичности - Александр Никитич Севастьянов - Страница 7

Прежде, чем вести речь о национальном русском характере, надо сказать несколько слов о русской нации как едином целом. А следовательно – об образовании русского национального государства на основе русского народа как государствообразующего. Но в таком случае следует правильно понимать, что такое нация.

Надо сразу же твердо заявить: единства по данному вопросу среди этнологов нет16. В целом все обширное разнообразие мнений сводится к двум взаимоисключающим концепциям: «французской» (сегодня ее можно бы именовать «франко-американской») и «немецкой». Французская концепция трактует нацию как согражданство. Немецкая – как государствообразующий этнос, спаянный общим происхождением.

Французская концепция может условно применяться только в таких странах, где государствообразующий народ исторически отсутствует. Например, в самой Франции, в Испании, в Италии, в США, в Канаде и т. п. Там вынуждены под нацией понимать обычное согражданство. Поскольку ничего иного там просто не существует, хотя «нация» и «согражданство» – совершенно разные, взаимно внеположные понятия. Но совсем по-другому обстоит дело в странах, где имеется государствообразующий народ, как немцы в Германии, евреи в Израиле, хань в Китае, поляки в Польше или русские в России.

Отчего пошла такая неразбериха с подменой понятий? Как и многие другие неурядицы – от Французской революции. Франция никогда не была этнически единой, но возомнила себя таковой в результате обретения каждым ее подданным равных гражданских прав. Как это произошло? До нелепого просто. 19 ноября 1789 года у города Валанс собрались 1200 национальных гвардейцев из Лангедока, Дофине и Прованса, чтобы принести присягу на верность Нации, Закону и Королю. И объявили, что отныне они уже не провансальцы или лангедокцы – а все просто французы. Это был почин. Через год такое же признание сделали гвардейцы Эльзаса, Лотарингии и Франш-Конте.

Дальше – больше. И вот уже перед нами, по словам историка Э. Лависса, «нация, которая создала себя сама по собственной воле». Иными словами, конгломерат этносов, формально объединенный равноправием индивидов, попросту присвоил себе статус нации. Социальное единство всех «во Конституции 1791 года» породило иллюзию национального единства. Все этносы, населявшие Францию, наконец-то почувствовали себя равноправными свободными гражданами, как ни один другой народ в мире, – и воодушевились!

Понятно, что при таком повороте дверь во «французскую нацию» оказалась раз и навсегда открыта для всех желающих (начиная с цветных жителей собственных колоний), ибо сущность конгломерата никак не изменится, если вместо 10 компонентов в нем станет их 100 или 1000. Конгломерат – он и есть конгломерат. Идейно оформив эту конгломератную сущность как единую нацию, заложив это понимание в самый фундамент новой государственности, французы оказались в заложниках собственных фальшивых, ложных идей. И сегодня эта идеология, самим ходом истории доведенная до абсурда, заставляет их, белых европеоидов кроманьонского извода, называть и считать «французами» натурализовавшихся во Франции бесчисленных негров, арабов, китайцев, вьетнамцев и еще бог знает кого. Что с точки зрения любого независимого и непредвзятого наблюдателя есть злокачественный бред и полная чепуха, с точки зрения политики – опаснейший просчет, а с точки зрения науки – ересь17.

Парадокс в том, что сама история однажды развенчала весь абсурд французской концепции нации. А именно, в годы Второй мировой войны, когда Франция была оккупирована и ее суверенитет был аннулирован (а следовательно, не могла идти речь ни о гражданстве, ни о согражданстве – то есть «французской нации»), французский народ именно как этнос, не имеющий суверенной государственности, был, однако, представлен в международном сообществе национально-освободительным движением «Свободная Франция», а генерал де Голль был признан руководителем «всех свободных французов, где бы они ни находились». То есть, правосубъектностью вдруг возобладали и стали носителями суверенитета вовсе не «граждане Франции», коих де-юре в тот момент не существовало, а именно французы как таковые, как этнос! Оль и Ромашов справедливо и остроумно резюмируют по данному поводу: «Таким образом, пример Франции, традиционно считающейся родиной этатистской политико-правовой модели нации, продемонстрировал, что модель эта не может рассматриваться как универсальная и работающая при любой политической ситуации»18.

Французская концепция нации, несмотря на то, что определенные силы в мире настойчиво навязывают ее разным странам, в том числе России, не прижилась по-настоящему нигде, кроме Америки и Канады. Это неудивительно – ведь Америка вначале стихийно, затем осознанно, а с 1965 года (с принятия Акта об иммиграции) целенаправленно выстраивалась именно как этнический конгломерат. Джон Кеннеди недаром говорил: «Мы – нация иммигрантов!». Но и там сегодня крах идеологии и политики расово-этнического всесмешения – «плавильного котла» (melting pot) – уже для всех очевиден, и вместо того в моду входит мультикультуральная концепция Америки как «миски с салатом» (salad bowl), в которой сосуществуют многие ингредиенты, не меняя при этом свою природу.

Симптомы грядущего развала страны по национальным границам настолько очевидны, что историк Артур Шлесинджер-младший в 1991 году опубликовал книгу с характерным названием «The Disuniting of America» («Разъединение Америки»). В третьем издании 1998 года тревожные прогнозы этого бестселлера еще усилены. Кампания BLM (Black Lives Matter), мощно продемонстрировавшая рост черного расизма (известного науке как «негритюд») в 2020 году, весьма убедительно показала всем ахиллесову пяту США и подтвердила тревоги Шлессинджера.

В мире, однако, наблюдается большинство стран, в которых нации создавались не под воздействием скоротечного политического момента, как во Франции, и не в результате хаотичного заселения иммигрантами всех мастей, как в Америке, а естественным путем длительного развития того или иного этноса. К таким странам относятся, к примеру, Китай, Россия, Германия, Польша и мн. др.

Именно в Германии вызрела наиболее органичная для таких стран и вообще сообразная уму концепция нации, так и прозванная учеными «немецкой». Ее отцами принято считать И. Г. Гердера и особенно философов-«романтиков», последовательно выступивших против идей Французской революции.

Так, Гердер не случайно поставил во главу угла вопрос о естественных границах государства, а Фихте уже прямо писал, что естественные границы возрожденной Германии – централизованного «национального государства» – должны определяться границами расселения немецкой нации. Этнический приоритет был обозначен прямо и недвусмысленно.

Венцом немецкой мысли в национальном вопросе стали идеи Г. Ф. Гегеля, который, хотя его традиционно числят в идеалистах, определял нацию как общность людей с единым «национальным характером», состоящим из «телесного развития, образа жизни, занятий, равно как и особых направлений ума и воли». Поставить соматику, телесность (т.е. кровь в ее наиболее зримом воплощении) на первом месте – это был вызов и прорыв! И далее Гегель сформулировал свой знаменитый тезис о государстве, которое «есть непосредственная действительность отдельного и по своим природным свойствам определенного народа»19. На мой взгляд, именно Гегель поставил в этом вопросе смысловую точку.

Науке ясно, что ничего третьего в теории нации предложить невозможно. Либо «немецкий» биологический (расово-антропологический) подход – и тогда нация есть высшая фаза развития этноса, государствообразующий народ. Либо подход «французский», этатистский, и тогда нация есть согражданство, безотносительно к этничности, – просто население страны, замкнутое государственной границей, не больше, не меньше. Но тогда французы, проживающие за пределами Франции – скажем, в английском протекторате Канаде или в бывшей французской колонии, а ныне независимой Гвинее – это, якобы, уже вовсе не французы, а всего лишь франкофоны (франкоязычные). Зато настоящими французами приходится признать негров и арабов – граждан Франции…

Сказанного достаточно. Для меня немецкий подход, которого я неукоснительно придерживаюсь, является единственно истинным, а французский – неистинным, абсурдным.

Российскому ученому не столь трудно определиться по поводу нации и ее отграничения от других сообществ, поскольку в России есть достаточно крепкая, сложившаяся научная традиция, подвергать которую пересмотру я не вижу оснований. Как резюмировал, с соответствующими ссылками, в своей докторской диссертации историк А. И. Вдовин (МГУ): «В отечественной обществоведческой традиции советского периода под нацией чаще всего понимали определенную ступень в развитии народа (этноса), историческую общность, результат развития капиталистических отношений, приводящих к экономическому, территориальному, культурному, языковому и социально-психологическому единству определенной совокупности людей, стремящихся обеспечить интересы своего дальнейшего независимого развития непременно с помощью обособленного национального государства»20.

Оставив в стороне историю вопроса, подчеркну, что для современного нам круга российских ученых, за вычетом окопавшихся местами экзотистов-конструктивистов, это понимание вполне утвердилось в своих главных, опорных тезисах – 1) нация есть высшая фаза развития этноса, в которой он 2) создает свою государственность, обретает суверенитет.

Указанные тезисы нашли очень весомую поддержку даже в среде ученых, далеких от этнологии и социологии. Я имею в виду монографию петербургских правоведов-цивилистов П. А. Оля и Р. А. Ромашова, которая так и называется «Нация. Генезис понятия и вопросы правосубъектности» (СПб, Изд-во Юридического ин-та, 2002). Авторы зашли к проблеме нации со своей, юридической стороны, перед тем проработав, однако, внушительный массив этнологической, социологической и социально-психологической литературы. Для нас их позиция весьма важна, ибо юридические формулы, логические, краткие и ясные, способны воплотить в себе в концентрированном и очищенном виде многие тома досужих дискуссий.

Оль и Ромашов пришли к выводу, что нация есть не только «сложная этносоциальная общность», но и «специфический коллективный субъект права», который «может выступать только как общественное образование с формально-юридически закрепленным статусом. При этом неотъемлемым ее свойством, позволяющим выступать в качестве самостоятельного субъекта межнациональных и национально-государственных отношений, регулируемых правом, является национальный суверенитет, обладание которым является основанием правосубъектности национального образования»21. Очень ясно и понятно: есть суверенитет у этносоциальной общности – значит, перед нами нация. Нет такого суверенитета – значит нет у общности и статуса нации.

Логично, четко и понятно и дальнейшее рассуждение. В чем и как проявляется национальный суверенитет? Ответ: «Государство является основной политико-правовой формой реализации нацией своей правосубъектности, и в этом смысле нация может рассматриваться как государствообразующий этнос»22. Таким образом, тождество государствообразующего этноса и нации представляется юридически безупречным. Что и требовалось доказать.

Итак, затвердим: нация есть высшая фаза развития этноса, в которой он обретает суверенитет через создание собственного государства.

* * *

Переходя к русскому национальному государству и русскому национальному характеру, следует предварительно провести размежевание с пересекающимися по смыслу понятиями.

1. Например, возьмем пару «нация – народ». Синонимы? «Да», – скажет большинство западных исследователей, работающих в английской лингвистической парадигме, да и просто обыватель, не вникающий в тонкости семантики. «Нет», – скажу я. Ибо всякая нация есть народ, но далеко не всякий народ есть нация. Нацией он становится только в результате обретения суверенности и государственности. Поэтому, характеризуя Россию, уместно говорить о ее полиэтничности, но неуместно – о многонациональности.

Этнически едиными и однородными не были ни население Киевской Руси, ни население Руси Ордынской и Московской, поскольку они состояли, наряду с восточными славянами, также из финноязычных народов, а также народов тюркского и разного иного происхождения. Но «все эти нерусские народности по численности были маленькими периферийными группами. Население Московского государства в первой половине XVI в. в подавляющем большинстве состояло из великороссов. Это государство было более сильно выраженным русским и православным, чем его наследники, и этнически и конфессионально оно было более высоко гомогенным, чем все его соседи (Литва, Ливония, Швеция, Казанское, Сибирское и Крымское ханства), а также чем Польша и Венгрия – крупные королевства средневековой Европы… С присоединением к России „северских“ княжеств на Десне и Смоленского княжества в начале XVI в. впервые под властью московских государей оказались будущие украинцы и белорусы. Впрочем, источники того времени еще не указывают на этнические различия между восточными славянами, которым давалось обобщенное определение „Русь“»23.

С присоединением Казанского и Астраханского ханств в состав подданных Московского царя вошли также народы Поволжья. С продвижением русских на Урал – народы уральской группы. И т. д.

Но русский характер Московского государства от этого не изменился. Господствующие язык, вера, культура не поменялись. Не поменялся и опорный, государствообразующий народ – русские, без которых данное государство не могло бы ни существовать, ни называться Русским государством (название, принятое у историков). Ни один другой населяющий это государство народ на эту роль претендовать никогда не мог и сейчас не может.

2. Возьмем также иную пару: «нация – национальность». Ясно, что в первом случае речь идет об общности людей, а во втором – о качестве людей. Можно иметь ту или иную национальность, но при этом не принадлежать ни к какой нации, а лишь к народу, народности, племени и т. д. Национальность есть синоним этничности и никак не соотносится со статусом, т.е. фазой развития этноса. (По аналогии: можно обладать интеллигентностью, но при этом не принадлежать к классу интеллигенции, а быть рабочим, крестьянином и т.д.) Причина путаницы тут в том, что «расово-антропологический подход в понимании нации глубоко заложен в общественном сознании людей, на бытовом уровне, где, как правило, отождествляются понятия „нация“ и „национальность“»24. Но люди просвещенные и мыслящие этой путаницы избегают.