Читать книгу Золотой век русского искусства – от Ивана Грозного до Петра Великого. В поисках русской идентичности - Александр Никитич Севастьянов - Страница 9

Предназначение любой национальной культуры – выражать национальную самобытность того или иного народа, его природную внутреннюю сущность, его душу. Теоретически это означает, что исследуя судьбу той или иной национальной культуры мы можем отследить этапы развития этой этнической сущности, этой души. На практике же зачастую получается, что путь национальных культур настолько извилист, настолько подвержен воздействию внешних обстоятельств, что внутренняя сущность порой уходит в тень, становится неясной, сомнительной. Это в высшей степени относится к истории именно русской культуры.

С тех пор, как Рюрик заложил основы русской государственности, русская культура не раз меняла вектор развития под воздействием влияний извне, так что становится порой нелегко разобраться, где та или иная маска, а где же настоящее лицо. Но, поскольку все познается в сравнении, то и мы пойдем этим путем, и в первую очередь сравним русскую культуру с культурой европейских народов, наиболее близких нам по биологическому происхождению, а значит и по своей природной сути.

Сказанное означает, что прежде, чем исследовать искусство Древней Руси в его высшей фазе, необходимо дать хотя бы краткий очерк развития его от истоков, принимая за таковые – весьма условно, разумеется – начало русской государственности и принятие христианства, т. е. VIII—X вв. н. э. Этот период, вплоть до свержения татарского ига (внешнего управления), можно определить как пролог великого действа – возникновения русской нации и русского национального искусства.

Был ли исток общим?

Обращение к истории домонгольской, Киевской Руси обязательно заставляет нас говорить о взаимном соотношении культурных уровней России и Западной Европы IX—XIII вв. Именно торгуя и воюя с нею, русский народ утверждал свою отдельность и самобытность. Конечно, весьма интенсивные отношения развивались также и с Востоком, Югом – недаром наш главный торговый путь именовался «из варяг в греки». Хазария, степь кочевников, Балканы, Подунавье, Византия – все они были активными партнерами Руси в торговле, а нередко и противниками на поле боя. Но, скажем, Польша, Литва, Германия или Швеция находились поближе территориально, да и ментально тоже, до поры до времени, о чем свидетельствует обилие династических браков русских князей именно с западноевропейскими принцами и принцессами на раннем этапе государственности Руси. Несколько позднее в круг русских княжеских семейных отношений войдут и половцы, и некоторые народы Кавказа, но пальма первенства в XI—XII вв. была в этом смысле у европейцев. Да ведь и сам Рюрик пришел не с Востока, а с Запада.

Необходимо прежде всего отметить военное превосходство русских в Европе, что немаловажно. С нами сравниться могли разве что викинги, чей закат совпадает по времени с началом нашего восхода. Во всяком случае, со времен вандалов, готов и гуннов никто из северных народов не позволял себе так потрясать пределы великой Византии, как именно скандинавы, славяне и собственно русские. Отметим еще одну важнейшую традицию домонгольского периода: наступательные, победоносные войны русских с некоторыми народами Запада. К примеру, в 1076 г. Владимир Мономах совершил успешный поход против немецкого императора Генриха IV. Русские войска с боями прошли Богемию и остановились в Силезии, западнее города Глогау. Позднее, в 1254 г. дружины Даниила Галицкого сражались с немцами в Чехии и Германии за Одером, возле города Оппель. Немало было и русско-польских войн, начиная уже с Владимира Святого (Червенский поход, 979 год).

На первый взгляд, эти факты не имеют отношения к культуре, но в действительности военно-техническое развитие во все века служило локомотивом вообще развития любых цивилизаций. Нелишне напомнить, что уже из самых ранних письменных источников по истории Руси известно, что экспорт холодного оружия (мечей и кольчуг, в частности) был постоянным источником дохода русских купцов. И вывозили его не только на Запад, но даже и на Восток, где данная отрасль ремесла традиционно стояла куда выше, чем в Европе41. Так же как иконы, русские домонгольские мечи сохранились в ничтожном количестве (около 150 единиц), другим видам вооружения также не повезло, тем не менее, их качество позволяет сделать вывод об очень высоком уровне древнерусской металлургии и кузнечного дела.

Конечно, Византия – цветущий наследник разложившейся античной традиции – во многом цивилизационно превосходила нашу древнюю родину, но что касается Западной Европы, ориентирующейся на пребывающий в захирении Рим, тут в чем-то Русь уступала, а в чем-то, напротив, первенствовала. Страна была богатой, могущественной и весьма цивилизованной, относительно большинства ее соседей на Западе и Востоке. Что касается Запада, то многие свидетельства говорят даже о превосходстве или, по крайней мере, равноценности русской культуры IX—XIII вв.

Древнюю Русь соседствующие с ней скандинавы недаром именовали Гардарикой – Страной городов. В отличие от Запада, именно города, а не замки и поместья феодалов, не княжеские дворы и монастыри были главными центрами жизни и развития нашей страны. По сведениям, почерпнутым из летописей с Х по середину XIII века, М. Н. Тихомиров подытожил: «Общее количество русских городов… ко времени монгольского нашествия, вероятно, подходило к 300»42. На пространстве всей Европы, как Западной, так и Восточной, Русь в IX – первой половине XIII века вовсе не выглядела пасынком европейской цивилизации. Престиж русских городов (не только Новгорода и Киева) и Руси в целом был на Западе достаточно велик, и никакой духовной пропасти между русским и западным миром в те времена еще не разверзлось.

Известно, что мостовые Новгорода на 200 лет старше парижских и на 500 – лондонских, они появляются уже в Х веке, во время княжения Святослава. Были деревянные тротуары в Киеве, в Суздале. А в XII в. в Новгороде уже были водопровод и канализация. Все эти удобства тоже были деревянные; цельные стволы дубов выжигались и высверливались изнутри, превращаясь в прочные и долговечные трубы, вставлявшиеся одна в другую по принципу «верхушка в комель». Кустарно? Зато остроумно, а в средневековой Европе и таких не было – римские акведуки в Испании и Франции не в счет, ведь это заслуга не кельтов (иберов или галлов), а римлян. К 1133 году относится древнейшее достоверное упоминание Великого моста через широкий Волхов в Новгороде. Не удивительно, что этот город по заслугам входил в состав Ганзы – торгового союза северноевропейских городов. Интересно в данной связи наблюдение историков-экономистов, что в Киевской Руси, как и в Византии, монетарная экономика превалировала над натуральным хозяйством, в отличие от современных им западноевропейских стран. Иными словами, уровень нашего экономического развития был выше на целую фазу43.

В ту далекую пору русским в голову бы не пришло комплексовать перед лицом европейской цивилизации. Ни о каком «догоняющем» характере нашего, и без того передового, развития не могло быть и речи. Характерно, что побывав в Реймсе и Париже, будущей столице мира, русская королева Франции Анна Ярославна имела основания жаловаться в письмах к отцу: «В какую варварскую страну ты меня отослал. Дома здесь мрачные, церкви – некрасивые, а обычаи ужасны…»44. Такую оценку можно было дать только в сравнении, а сравнивала она, понятное дело, с Киевом, с другими русскими городами.

Анна знала, что писала. Ведь именно ее отец Ярослав заложил в 1037 году «город великий Киев», увеличив его территорию более чем в десять раз и выстроив храм св. Софии по образцу цареградского. Как показали раскопки археологов, «Большой Киев» при Ярославе достиг площади в 400 га и был окружен валом высотой 14—15 м и длиной 3,5 км. Недаром выдающийся католический писатель-хронист Адам Бременский (ум. после 1081) назвал город «соперником Константинополя».

Но и до того Киев был одним из самых больших городов Европы, вызывавшим восхищение современников. К примеру, хронист и епископ города Мерзебурга Титмар (975—1018) указывал, что ко времени смерти Владимира Первого «в этом большом городе, составляющем столицу этого государства, имеется более 400 церквей и 8 рынков, народу же неизвестное множество» (кн. 8, гл. 32). Подсчеты советских ученых позволили уточнить: население Киева должно было достигать 50—80 тыс. человек. Для сравнения: Париж, один из крупнейших европейских городов, в начале XIII в. имел около 100 тыс. жителей, Страсбург в XIV в. – 20 тыс., Бремен в 1349 г. – 30 тыс., Франкфурт-на-Майне в XIV в. – 8 тыс.

О масштабах русского градостроительства зачастую приходится судить по летописным рассказам о больших пожарах. Они весьма впечатляют. К примеру, Никоновская летопись утверждает, что в Киеве в пожаре 1017 г. погорело «яко до семи сот» церквей, а Лаврентьевская летопись сообщает, что в пожаре 1124 г. их сгорело в городе «близь шести сот». Русские города легко горели, но легко и восстанавливались в своем деревянном обличье.

Вторым после Киева по величине и значению древнерусским городом был Новгород Великий, в котором с 1045 г. до XIX в. сгорело не менее 816 церквей45. Сведения об этих опустошительных пожарах (всего их более 100) достаточно подробны, что позволило историкам предположить, что в начале XI в. в Новгороде проживало около 5—10 тыс. человек, а в начале XIII в. – 20—30 тыс.

Одним из крупнейших городов Руси первой трети XIII в. был Смоленск. Судя по записи Троицкой летописи под 1230 г., во время мора, продолжавшегося два года, в городе было похоронено 32 тыс. человек, но жизнь в нем не прекратилась, следовательно первоначально население существенно превышало данную цифру.

Крупными по европейским меркам были Ярославль (в пожаре 1221 г. сгорело 17 церквей); Ростов Великий (во время пожара 1211 г. погибло 15 церквей); Владимир-на-Клязьме (в 1186 г. сгорело 32 церкви). Их население, по расчетам, составляло от 10 до 20 тыс. человек.

Всего же в Гардарике-Руси, по данным М. Н. Тихомирова, общая численность городского населения Руси, проживавшего в начале XIII в. в примерно 300 городах, должна была приближаться к полумиллиону46. Что на фоне общего количества проживавших на Руси в то время людей, оценивающегося примерно в 7,75 млн человек47, составляет весьма высокий по тем временам процент.

Уже эти скупые цифровые данные помогают понять пафос русского писателя XIII века, не сдержавшего своих чувств, сочиняя предисловие к житию Александра Невского: «О светло светлая и украсно украшеная земля Русьская! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми, удивлена еси реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми, холми высокими, дубравами частыми, польми дивными, зверьми разноличьными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковными и князьями грозными, бояры честными, вельможи многами – всего еси испольнена земля Руськая».

Наряду с природными чудесами, Русь, как видно, удивляла искусством градостроения, архитектуры, изобразительного и прикладного искусства. И впрямь, ни архитектура, ни камнерезное мастерство, ни мозаики и фрески русских людей того времени, судя по уцелевшим образцам, отнюдь не уступали лучшим аналогам романской Европы. Многим обязанные урокам высокого класса, полученным от Византии, от греческих учителей, русские архитекторы и художники-монументалисты привносили в свои произведения и национальное своеобразие. Особенно в резной белокаменный декор, отразивший стилистику деревянной резьбы, как можно судить по Дмитровскому собору во Владимире или княжеским палатам в Боголюбово. Далеко не всякий европейский собор того времени сравнится с этими шедеврами. И хотя западные строители, художники и ремесленники – такие же носители романской стилистики – трудились по найму на домонгольской Руси, их воздействие на русскую традицию не было определяющим. Определяющим было влияние Византии.

До нашего времени не дошли многие главнейшие памятники древнейшего русского каменного зодчества. Ни Десятинная церковь, разрушенная монголами, ни Софийский собор в Киеве, радикально перестроенный, ни многое другое. Но и сохранившееся позволяет делать вполне определенные выводы. Тем более, что, скажем, образ Киевской Софии просматривается в Софии Новгородской, а к ней, в свою очередь, близок также пятинефный Софийский собор в Полоцке (середина XI в.). Все три собора роднит между собой и техника кладки: сочетание булыжника с тонкими кирпичными плитками – плинфой. Напомню, что Киевская София строилась под впечатлением от Софии Цареградской и, если не превзошла ее по грандиозности масштабов, остроумию инженерно-строительного решения и богатству внутреннего убранства, то во всяком случае стала самым великолепным храмом на фоне Западной Европы своего времени. В частности, ее мозаики не имели равных на католическом Западе.

Упомяну и другие выдающиеся образцы древнерусской архитектуры: трехнефный, трехапсидный собор Спаса Преображения в Чернигове (1036); одноглавый трехнефный шестистолпный Успенский собор Киево-Печерского монастыря (1073—1077), аналогичный собор Выдубицкого монастыря (1070—1088) и не сохранившийся после Великой Отечественной войны собор Михайловского Златоверхого монастыря (1108—1113), церковь Спаса на Берестове (начало XII в.); в Новгороде церковь Благовещения на Городище (1103), Никольский собор на Ярославовом дворище (1113); Рождественский собор Антониева монастыря (1117) и Георгиевский собор Юрьева монастыря (1119), расположенный на другой стороне Волхова, церковь Спаса Нередицы (1199) и др. Все они отражают влияние Византии.

Подражая византийцам, русские мастера увлеченно и с большим мастерством использовали фрески и мозаики для украшения подкупольного пространства, апсид, стен и колонн. Что во многом искупало отсутствие витражей и позволяло «выровнять счет» с Западом (впрочем, витражи были бы просто неуместны в русских храмах, строившихся как цитадели с узенькими вертикальными окнами-бойницами).

Важно отметить, однако, что традиции дохристианской Руси, ее народного быта и творчества уже в этих ранних образцах начинают определять отход от византийского духовного наследия, несмотря на полное заимствование технологий. Эта самобытность проявляется и в травяных орнаментах, и в изображении скоморохов и русалок, охотничьих сцен, воспроизводящих типично русские способы охоты и русских зверей, но что самое главное – в русской, а не греческой или семитской типажности лиц на некоторых фресках (ср.: св. Пантелеимон в центральном нефе Киевской Софии). Отмечу заранее, что в иконе эта революция изобразительной этничности резко проявится позднее, особенно после победы на Куликовом поле.

Сравнив названные храмы с, допустим, наиболее древней сохранившейся церковью Парижа – Сен-Жюльен-ле-Повр (1165—1220), легко отметить, что внушительностью монументальной архитектуры, гармонией пропорций и мастерством кладки русские храмы дают куда более совершенный образец строительства. Правда, в этой неказистой старинной парижской церковке, преимущественно еще романской архитектуры (скругленные, а не стрельчатые арки и часть окон, сводчатый туннелеобразный потолок центрального нефа без нервюр и т.д.), уже просматриваются местами робкие начала готического стиля (ряд окон имеет едва намеченную стрельчатость, на потолке боковых нефов – простейшие нервюры). В этом отразился плавный переход от увядающего стиля – к расцветающему, совершавшийся в течение полувека. Впоследствии, в XIII—XV вв., именно готика достигнет величайших высот и ярко обозначит, как, может быть, ничто другое, всю бездну духовного отличия европейца от русского человека48, но тогда, в конце XII – начале XIII века, это отличие было еще еле заметно. И уж во всяком случае, оно не позволяет говорить о каком-то превосходстве западной архитектурной мысли и традиции над русской.

Ранняя икона Древней Руси дошла до нас, к несчастью, в слишком недостаточном количестве (всего около 50 единиц). Мы догадываемся, что в XI—XIII веках уже было создано множество – многие тысячи – икон (известно даже имя одного из первых русских иконописцев, Алипия). Однако пожары, войны и нашествия уничтожили бóльшую их часть. Тем не менее, можно утверждать, что весьма долгое время, по крайней мере до XIII века, не только архитектура и стенная роспись, но и русская живопись (иконопись) также ни в чем не уступала европейской, этот факт налицо.

Во многом это было обусловлено высокой византийской традицией, достаточно взглянуть хотя бы на прославленные флорентийские иконы того времени, чтобы в этом убедиться. Не секрет, что многие из были них сработаны византийскими художниками, бежавшими в Италию от ужаса перед нашествием монголов, так и не настигшем, к счастью, Византию. Но так или иначе, а стилистика и эстетика западного средневековья, отчасти «дотянувшая» и до итальянских примитивов, и даже в чем-то до прерафаэлитов XV столетия, не была еще отделена жесткой границей от древнерусской стилистики и эстетики, как это случилось чуть позже, примерно со второй половины XV века, когда церковная живопись на Западе стремительно «обмирщается».

Правда, в Европе в середине XIV века уже появляется первый живописный светский портрет (французского короля Иоанна Доброго), на двести лет обгоняя рождение данного жанра в России. Но это не значит, что портреты не писались на Руси. Подражая великому константинопольскому образцу, древние киевские художники изобразили, правда, не в мозаике, а на фресках, княжичей – детей князя Ярослава и самого князя с миниатюрным храмом в руке. Пусть не на доске или холсте, но на фресках или в книжной миниатюре (великокняжеская семья в «Изборнике Святослава», Ярополк и его семья в «Трирской псалтыри») русские исторические светские персонажи изображались уже с XI века.

Что можно сказать о прикладных видах искусства49? Общий вывод таков: ни в ювелирном деле (скань, зернь, чернь, финифть, т.е. выемчатая и перегородчатая эмаль, обработка кабошонов, общий ассортимент и качество украшений и т.д.), ни в резьбе по кости, ни в мастерстве оружейников и вообще кузнецов русские в ту эпоху нисколько не были слабее западных ремесленников. В этом мне довелось убедиться не только по научным статьям и монографиям, но и своими глазами, побывав в 2005 году в Лувре на обширной и содержательной выставке «Романская Франция во времена первых Капетингов (987—1152)» и дополнив свое впечатление параллельно экспонировавшимися в Национальной Библиотеке Франции рукописными книгами с миниатюрами того же времени50.

Что же касается ювелирных изделий, то некоторые древние клады позволяют догадываться об их некогда огромном количестве и выдающемся качестве. Так, незадолго до взятия татарами Киева, между 70-ми годами XII в. и 1240 г., там был зарыт клад, найденный в 1842 г. при строительстве новой Десятинной церкви рабочими строителя А. С. Анненкова. Золотые и серебряные вещи из этого невероятно богатого клада еле уместились в двух мешках. Одних только золотых с перегородчатой эмалью колтов – височных колец – было несколько сотен. Варвар Анненков продал русские золотые сосуды XII—XIII века на переплавку, получив за это тысячи рублей – огромную сумму по тем временам. Поразителен по качеству художественного исполнения т.н. «Рязанский клад», состоящий из ювелирных украшений. И т. д.

Лишь три области прекрасного были развиты в Европе больше и лучше, чем в Древней Руси. Это, во-первых, непопулярная в нашем искусстве домонгольского периода круглая скульптура, напоминавшая о языческих идолах, чья участь после крещения Руси была плачевна. Во-вторых, витраж, которого мы не знали вовсе и завозили к себе из Европы с XIII века, а европейцы научились делать уже в VI столетии. И в-третьих, рукописная книга, самобытная традиция которой не прерывалась в Европе с античных времен; на Руси же письменность получает распространение лишь с X в., с опорой на уже готовую византийскую традицию. Ранние русские книги, даже высокохудожественные, все производят несколько кустарное впечатление51. Впрочем, о книгах надо сказать то же, что и об иконах: количество сохранившихся несопоставимо с количеством уничтоженных; уцелело не более одного процента. Так что полноценное суждение о них затруднено.

Все сказанное позволяет однозначно утверждать: домонгольская Русь была вполне полноправным участником «европейского концерта», ни о каком «догоняющем развитии» ее по сравнению с Западом мы говорить не можем. Несмотря на определенное своеобразие русской эстетики тех лет, связанного, во-первых, с византийским, а не римским, влиянием, а во-вторых, с традицией русской деревянной резьбы и орнаментики, никакого особого «разрыва» с Европой не усматривается. Если истоки двух культур – русской и западноевропейской – нельзя назвать вполне идентичными, то и говорить об их противопоставленности, противоположности тоже нельзя. Они, несомненно были, выражаясь биологически, – близкородственными. Поскольку близкородственны вообще все потомки кроманьонца – белые европеоиды, а значит и общие биологические основы их социальности: языка, культуры, веры в первую очередь.

Однако этот разрыв вскоре наметился в связи с разделением церквей. А в течение 250-летнего татарского ига он становится определяющим, экзистенциальным явлением. К концу XV века Русь, пройдя путем вынужденной изоляции и форсированной дивергенции (расхождения признаков), подошла уже в качестве не только политического, но также идейного и во многом эстетического анагониста Запада. Ее изначальные небольшие отличия от Западной Европы, которые были заметны и до нашествия татар, вызрели и сконцентрировались до состояния кодов, знаковых культурных перегородок, а между тем ряд подобных перегородок возник также своим путем и с другой, западной стороны.

Следует прямо говорить о причинах этого, а также о причинах русской цивилизационной катастрофы, обрекшей нас на догоняющий путь развития.

Изоляция – зло или благо?

Данный вопрос неоднократно имел право быть поставленным в ходе изучения многих цивилизаций и локальных культур. Поскольку в мире достаточно примеров, когда та или иная цивилизация или культура вызревала в условиях длительной вынужденной или добровольной изоляции.

Такими, например, были цивилизации Индостана (как вначале дравидийская, так затем и индо-арийская), отделенного от остального мира труднопроходимыми Гималаями, пустынями и водами Индийского океана и морей.

Такой в значительной мере была цивилизация древнего Китая (народа хань), покоящаяся в сознании собственной самодостаточности и совершенства Поднебесной. Недаром возведенная при первом императоре-объединителе Китая так называемая Великая китайская стена, весьма уязвимая с военной, фортификационной точки зрения, играла колоссальную символическую роль границы, отделявшей мир китайской гармонии и культуры – от мира всеобщего хаоса, несовершенства и варварства.

Такова локальная культура евреев, для которых роль незримых, однако совершенно непроходимых Гималаев сыграла религия иудаизма, бескомпромиссно отграничившая «богоизбранный народ» иудеев от гоев (всех неиудеев). Их этническая формула, отчеканенная в иудейском «Законе» («Торе»), говорит за себя: «Вот народ, живет отдельно и среди народов не числится». Недаром, как отмечает современная гебраистика, стены всех гетто всегда строились с двух сторон52.

Такова локальная культура японцев, вызревшая в 260-летней изоляции. Которую я бы назвал добровольно-принудительной, поскольку она была установлена волевым решением сегуната Токугава, но вплоть до середины XIX века воспринималась японцами как морально-политически оправданная мера.

Такова цивилизация ацтеков…

Словом, примеров хватает.

Что происходит с народами, оказавшимися в изоляции и, таким образом, подвергшимися длительному «вывариванию в собственном соку»? Понятно: происходит концентрация, «возгонка» всех отличительных черт и свойств данного народа, даже тех, что были когда-то в зачаточном состоянии или вовсе не просматривались до начала изоляции. Именно тогда любая особенность, даже дефективная, усиливается и начинает играть роль этнического маркера, и в этой связи воспринимается данным этносом как перл творения. Поскольку подобная изоляция всегда сопровождается ростом представлений о собственном превосходстве и/или исключительности. Особенно, если период изоляции этноса был отмечен какими-либо выдающимися политическими или культурными достижениями, как оно обычно и бывает.

Для русского этноса таким периодом изоляции стала четверть тысячелетия, на которую растянулось татарское иго – господство чужого этноса, радикально и необратимо изменившее русскую судьбу (инерция изоляционизма тянулась еще почти два века). Именно в эту четверть тысячелетия сложились и закрепились во всем своем своеобразии русская государственность, русский национальный характер, русская этика и эстетика. Сложились феномен и концепт Святой Руси. Словом, именно из этого горнила испытаний мы вышли истинно русскими – отдельным народом, новым субъектом мировой истории. И этот новый субъект уже сильно, а местами и принципиально отличался как от себя самого, домонгольского, так и от своих западных братьев по расе.

Диалектика этого процесса была такова, что в русской культуре и ментальности за годы ига сложился сложный, неоднозначный баланс потерь и приобретений, о котором сейчас и пойдет речь.

«Русь Ордынская»53. Диалектика татарского ига

Вначале поговорим о том, какими культурными, духовными потерями и убытками обошлось нам столь долгое и жестокое владычество инородцев – людей, глубоко чуждых нам не только расово-антропологически, но и по своей культуре, религии и языку, по цивилизационной принадлежности.

Прежде всего отметим, что базовый слой русской культуры – культура собственно Киевщины, вотчины полян, самого большого, сильного и цивилизованного из летописных племен – оказался снесен под корень. Ликвидировано оказалось само это главное русское племя, племя-гегемон, в своем, как сказал бы Гумилев, «вмещающем ландшафте» – или, в терминологии биологов, экологической нише, ареале расселения. Бóльшая часть полян в результате падения Киева в 1240 году была просто уничтожена физически. Как повествует русская летопись: «Взяша Киев татары, и святую Софию разграбили, и монастыри все, и взяли иконы и кресты и узорочье Церковное, а людей, от мала до велика, всех убили мечом». Хорошо известно также независимое свидетельство папского легата Джованни Плано Карпини, направленного святым престолом в ставку великого хана Гуюка с дипломатической миссией. Путь лежал через ставку Батыя Сарай, а до него приходилось ехать через бывшие земли Киевского княжества, где, по словам этого свидетеля, «бóльшая часть людей Руссии была перебита Татарами или отведена в плен». И далее Карпини отмечает о татарах: «Они пошли против Руссии и произвели великое избиение в земле Руссии, разрушили города и крепости и убили людей, осадили Киев, который был столицей Руссии, и после долгой осады они взяли его и убили жителей города; отсюда, когда мы ехали через их землю, мы находили бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавшие на поле; ибо этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь он сведен почти ни на что: едва существует там двести домов, а людей тех держат они в самом тяжелом рабстве. Подвигаясь отсюда, они сражениями опустошили всю Руссию». К началу XIV века киевлян оставалось всего не более нескольких сот человек.

Если вспомнить, что прежний Киев насчитывал от 50 до 80 тыс. жителей, то станет понятен масштаб потерь. Судя по изысканиям современных антропологов и генетиков, полян на киевщине после Батыя практически не осталось. Из тех, что уцелели, часть бежала на край света (то есть, к берегам Белого и Баренцова моря, на Мезень и Печору, к Каргополю, на Новгородчину, на Кольский полуостров и в район Вятки, где пролегала тогда северо-восточная граница русского расселения), а часть укрылась на острове Хортица за днепровскими порогами, положив начало этногенезу запорожского (впоследствии кубанского) казачества. Именно этими обстоятельствами объясняется тот факт, что на территории бывшего Киевского княжества не сохранилось и не было записано фольклористами ни одной древнерусской песни или былины (они записаны, напротив, именно на Русском Севере от потомков тех переселенцев), не осталось ни одной каменной постройки домонгольского периода (кое-что сохранилось лишь в перестроенном в стиле «украинского барокко» виде)54.

Между тем, именно с полянами и Киевом связаны и наиболее важные исторические вехи первых столетий русской государственности, и наиболее важные культурные достижения (в том числе письменная литература), и цивилизационная, в том числе религиозная, ориентация на Византию – иными словами, главные основы древнерусской национальной идентичности. А с учетом того факта, что сам Киев и другие города Западной Руси оказались – в связи с общерусским разгромом от татаро-монгол – беззащитны перед лицом польской и, особенно, литовской экспансии, они попали в орбиту западной цивилизации, выпав из процесса становления собственно русской локальной культуры и русской культурной идентичности.

Таким образом, вполне правомерно в связи с татаро-монгольским нашествием и последующим игом ставить принципиальный вопрос не только о геноциде, но и об этноциде древнерусского народа, каким мы знаем его к середине XIII века. Попав под иго, этот народ обладал одной национальной идентичностью, одним национально-культурным обликом, а сбросив иго спустя четверть тысячелетия, оказался совсем с другим лицом. Это во многом был уже физически и ментально другой народ. На мой взгляд, мы можем говорить в связи с татаро-монгольским нашествием о частичном перезапуске с XIII века процесса русского этногенеза.

Попробуем детализировать этот важный вывод.

* * *

Человеческие потери, жертвы. Кровавый и разрушительный поход Батыя на Русь был не первым и не последним опытом татаро-монгольской агрессии на наши земли. Всего в общей сложности историки насчитывают за 1237—1472 гг. не менее 55 только крупных походов монголо-татар на русские княжества, сопровождавшихся сокрушительными погромами русских городов, массовыми убийствами и уводом в полон русских людей. Не считая малых набегов татарских феодалов, каждый из которых, конечно же, также оборачивался для русских материальным уроном и людскими потерями. Татарские набеги продолжались и после того, как само по себе иго было сброшено Иваном Третьим, только теперь пальму первенства у Орды перехватили вначале казанские, а затем крымские татары, в особенности после установления над последними турецкого сюзеренитета. Последний крымскотатарский набег состоялся в 1769 году, всего за два года до падения Крыма; тогда в полон было уведено 20 тыс. русских людей.

Из наиболее страшных, разорительных татарских походов на Русь следует назвать кампанию 1237—1241 гг. под руководством Батыя. Тогда от разгрома и опустошения из всех древнерусских княжеств уцелели только Смоленское, Пинское, Витебское, Полоцкое княжества и большая часть территории Новгородской феодальной республики. Все остальное было сокрушено. А южные Переяславское, Киевское и Черниговское княжества фактически перестали существовать.

А затем последовали т.н. «Неврюева рать» 1252 года, когда «татарове же рассунушася по земли… и люди бещисла поведоша до конь и скота, и много зла створиша»; разгром юго-восточной окраины Руси и разорение Курска в 1275 г.: «татарове велико зло и велику пакость и досаду створиша христианом, по волостем, по селам дворы грабише, кони и скоты и имение отъемлюще, и где кого стретили, и облупившие нагого пустят»; 1281 год, когда большая рать Ковдыгая и Алчидая разрушила Муром и Переславль, разорила окрестности Суздаля, Ростова, Владимира, Юрьева-Польского, Твери, Торжка; 1285 год, когда «князь Елторай Ординский, Темирев сын, приходи ратию на Рязань, и воева Рязань, Муром, мордву, и много зла створиша»; страшный, памятный 1293 год: «в лето 6801 Дюден приходил на Русь и плени градов 14 и пожьже», в том числе Муром, Москву, Коломну, Владимир, Суздаль, Юрьев, Переславль, Можайск, Волок, Дмитров, Угличе-Поле. «Того же лета царевич татарский Тахтамир приеде из Орды на Тверь, и многу тяжесть учини людем». По пути через владимирские земли этот отряд «овех посече, а овех в полон поведе». Тогда от Мурома до Твери татары «положиша всю землю пусту»; 1322 год (разорение Ярославля); 1327 год (разорение Твери и городов Тверского княжества); 1382 год, когда хан Тохтамыш сжег Москву, погубив многие десятки тысяч москвичей; 1408 год (татары под предводительством Едигея разоряют Серпухов, окрестности Москвы, Переславль, Ростов, Юрьев, Дмитров, Нижний Новгород, галицко-костромские и белозерские земли); и мн. др.55

Никогда нельзя забывать, что рассказывая о татаро-монгольском нашествии и всех упомянутых выше событиях, мы по сути дела ведем речь о геноциде, состоявшемся в средние века в отношении русского народа. Даже если вспомнить только первый приход Батыя, следует отметить, что в одной лишь Московской земле погибло 2/3 всех селений, в лесистой долине Оки – 9/10, ну, а в степных и лесостепных районах, где татарской коннице было легче разворачиваться, истребление русского народа было еще страшнее. Кое-что о судьбе, например, Киевщины сказано ранее.

Что собой представлял обычный набег татар на русские города и деревни? Даже в гораздо более поздние времена, когда ига как такового уже давным-давно не было, набеги татар все еще носили страшный – смертоносный и разорительный характер. Так, в 1680 году была составлена ведомость о разорении Белгородского края от крымских татар, она рисует вполне типовое событие: «Всего взято и побито и позжено в приход воинских людей Крымскаго хана с ордами в Белгороде и в иных городах… руских людей и черкас и жен и детей и всяких чинов людей три тысячи двести пятьдесят восемь человек… И всего недорослей мужска и женска полу восемьсот сорок человек… Да у них-же взято двадцать четыре тысячи сто девяносто три скотин, 4828 ульев с пчелами, да у них сожжено 4 церкви да 688 дворов, 4 мельницы, 8 хуторей»56.

Нужно помнить также, как справедливо замечает А. В. Тюрин, что «если монголы сжигали поле или увозили хлеб, это означало для деревни голодную смерть, и прятки в лесной чаще несли высокую смертность для слабых… Каждый набег, помимо увода пленников, сопровождался уничтожением тех, кого нельзя увести в плен – в первую очередь, младенцев и стариков». Что говорить, если даже для русских князей в ряде случаев поездки в Орду кончались смертью (черниговский князь Михаил Всеволодович, великий князь Владимирский Ярослав Всеволодович, князь из подмосковного Дмитрова, в XIV в. на протяжении 20 лет в Орде казнили трех тверских князей, до этого убили рязанского князя и т.д., всего около десятка).

Татары вообще отличались исключительной беспощадностью – и не только на Руси, но и везде, где являлись как завоеватели. Ряд народов (например, тангуты) был ими вообще истреблен, сведен под корень. Чудовищной резней на грани геноцида сопровождался разгром Хорезма и т. д. Русские как народ уцелели, но…

Что касается непосредственно тех недоброй памяти столетий, что связаны с игом, тут, как полагает историк С. А. Ершов, суммарные людские потери русских от врагов-иноземцев с 1237 по 1500 гг. составляют свыше 6,5 млн человек57. Из них абсолютное и относительное большинство относится к периоду, заканчивающемуся взятием Москвы в 1382 году Тохтамышем (включительно). Понятно, что в эту цифру включены и потери от столкновения с западными соседями – немцами, шведами, поляками, литовцами. Но львиная доля приходится, конечно же, на татаро-монгол58.

Что означает эта цифра – 6,5 млн человек в масштабах Древней Руси? На момент приход татар население Владимира и Рязани составляло, по разным оценкам археологов, от 15 до 25 тысяч человек, Новгорода – порядка 30 тысяч. Население всего вообще Владимиро-Суздальского княжества оценивается историками максимум в 800 тысяч человек. А в целом все древнерусские земли в период нашествия Батыя насчитывали порядка 5—7 миллионов обитателей. Так что ущерб следует считать громадным. Прикинем также к названной цифре потерь количество русских детей, которые могли бы родиться от всех убитых и уведенных в полон, но так и не родились в своем исконном ареале обитания, на Руси…

Необходимо понимать, что высокая плотность населения – есть важнейший экономический фактор, толкающий страны на путь интенсивного развития вместо экстенсивного. На Руси все произошло строго наоборот: экстенсивное развитие вместо интенсивного стало для нас роковым обстоятельством, до сих пор обусловливающим экономическое отставание России от т.н. «развитых стран». Корни этого явления следует также видеть в обстоятельствах татарского нашествия и ига.

Следует подчеркнуть, что разные летописные племена, еще сохранявшие свою отдельность, свои особенности, пострадали от нашествия по-разному. В меньшей степени пострадали словене, дреговичи и кривичи, в наибольшей – поляне, северяне, вятичи, уличи, радимичи. На них пришелся основной удар татаро-монгол, они понесли самые страшные и невосполнимые потери. Особо следует иметь в виду, что убивали в бою (и после боя), а также уводили в полон наиболее сильных, здоровых, красивых человеческих особей, в результате чего русский генофонд терпел непоправимый ущерб, а русский народ в целом испытывал биологическое захирение, захудание.

Святое Писание недаром утверждает: «Кровь есть душа». Человеческие утраты таких масштабов предлагают задуматься о том, что на смену одному народу, русскому по названию, пришел под тем же именем физически другой народ. Последствия чего сегодня, например, болезненно и даже трагически сказались на Юго-Западе Руси, именуемом ныне Украиной. Ну, а если говорить о тех далеких временах, то приходится ставить вопрос об изменении биологической основы, а с ним – о перемене национального менталитета, а с ним – собственной этнической идентичности.

Попутно необходимо заметить, что сами по себе татаро-монголы не оставили следа в русском генофонде. Этот факт сегодня признан и не оспаривается всеми этнологами. Татары не жили на Руси, они не держали в наших княжествах постоянного войска, расселяя только баскаков для сбора налогов, в сопровождении небольших отрядов – и то обычно вне черты русских городов и крупных сел, в т.н. «татарских слободках». Расово-этническое смешение на русской земле было минимальным, поэтому монголоидный компонент вообще никак в нас не отразился. Это установлено как антропологами, так и генетиками, которые согласно утверждают: «Базовый, главный вывод, который следует из проведенного изучения русского генофонда, – это практически полное отсутствие в нем монголоидного вклада»59.

Но эти важнейшие для истории русского этноса наблюдения о соотношении евпропеоидных и монголоидных компонентов следует здесь, однако, воспринимать апропо. Они не могут отменить того факта, что в средние века в течение столетий татарами был проведен геноцид русских, объективно изменивший их физическую природу.

* * *

Утрата городов, изменение их облика. Весь образ жизни Гардарики-Руси резко изменился в связи с нашествием. «Страна городов» потеряла значительную часть своей столь важной самобытности и привлекательности, своего цивилизационного преимущества.

Первый же мощный удар татаро-монгол – вторжение Батыя – обернулся разорением множества больших и малых русских городов; примерно две трети крупнейших было разрушено. Для некоторых из них главная беда была не в разорении, а в полном исчезновении (например, древний Курск, прославленный в «Слове о полку Игореве», в результате набегов совершенно запустел в XV в. и был повторно основан лишь в 1568 году). Четырнадцать городов, уничтоженных татарами в XIII веке, исчезли навсегда. Пятнадцать городов из перспективных торговых и ремесленных центров превратились в небольшие села. На Дону от многих былых городов к концу XIV остались лишь городища – остатки поселений. На грани исчезновения бывали такие многократно разрушенные и разоренные города, как Перяславль-Залесский (подвергся разорению пять раз), Владимир (разорялся три раза), Рязань, Муром, Суздаль. Неоднократно сжигалась и вырезалась Москва – в 1238, 1293, 1382, 1571 гг., не считая похода Едигея в 1408 году, который саму Москву хоть и не взял, но опустошил окрестности. Подобным опустошительным, разорительным образом были еще в 1237—1239 гг. лишены былого значения 49 русских городов, среди них стольный Владимир, Старая Рязань, Суздаль, Переяславль-Залесский, Волок Ламский, Кашин, Тверь, Ржев, Дорогобуж, Вязьма, Стародуб-на-Клязьме, Боголюбов, Торжок, Коломна, Москва, Муром, Нижний Новгород. На восстановление этого значения уйдут столетия, огромные силы и средства русского народа.

Особенно важно отметить, что упадок русского градостроительства, причиненный нашествием, принял глубокий и затяжной характер. Обложив русских тяжкой данью и регулярно уводя в полон в Орду русских ремесленников, татары затормозили все экономическое развитие Руси в целом, а названную сферу, требующую слаженного труда больших специализированных коллективов, в особенности. Доктор исторических наук В. А. Кучкин отмечает, что «в первые 50 лет ордынского властвования на Руси не было построено ни одного города»60. А американский исследователь Д. Миллер в 1989 году опубликовал статистически обработанный материал о каменном строительстве в русских городах с 1138 по 1462 г.: выяснилось, что домонгольский уровень удалось восстановить только 100 лет спустя после Батыева нашествия61. Скольких трудов и жертв это стоило…

Между тем, для деревянной Руси, чьим постоянным несчастьем, роком и бичом были пожары, каменное строительство имело важнейшее принципиальное значение. Но городская Русь оставалась деревянной вплоть до XVIII века (а местами и до нашего времени), терпя от этого колоссальные убытки и культурные потери. Приостановка и деградация каменного строительства сказались, разумеется, и в области русской архитектуры как искусства. «Благодарить» за это мы должны татар.

Тем временем архитектура и градостроительство Западной Европы ушли далеко вперед, и уже в XV веке никто там не стал бы нарекать Русь «Гардарикой» – Страной городов, отличая ее тем самым от европейских стран. Наше конкурентное цивилизационное преимущество в результате ига оказалось утрачено навсегда.

* * *

Материальные потери – денежные, ценностные. Упадок экономики. Если правду говорят, что деньги – кровь экономики, тогда правда и то, что экономика Древней Руси была чудовищно обескровлена татарами из-за выплаты регулярной дани, которую д. и. н. Кучкин характеризует как «тяжелый податной пресс, наложенный завоевателями на покоренное население русских княжеств»62.

Сами по себе походы татар на Русь в 1237—1240 гг. уже носили, конечно же, разбойничий грабительский характер, но начиная с 1245 года грабеж стал регулярным и систематическим под видом дани. Именно в указанном году в Новгородской летописи появляется запись о новой монгольской инициативе: «И сочтоша в число, и начаша на них дань имати».

Взимание регулярной дани поначалу производилось лишь в тех русских землях, где поблизости зимовали батыевы войска, прочие же земли от выплат уклонялись. Но это удавалось недолго. В 1252 году на Русь прибыл отряд татар, подчиненных чиновнику высокого ранга («битекчи», с тюркского – «писарь») Берке, привезшему приказ о всеобщей переписи населения и имущества. Чем татары и занялись прилежно на всей покоренной территории. Учет данников и сбор дани производились по десятичной системе: десяток крестьянских хозяйств под контролем десятника, составленная из таких десятков сотня – под контролем сотника, далее тысяча и тьма (десять тысяч), соответственно, контролировались тысячником и темником. Десятники и сотники назначались из местных жителей; тысячники и темники были из монгольских чиновников-баскаков. Баскаки жили, охраняемые специальными отрядами, в отдельных поселениях вне черты подлежащего их контролю города или села (главный среди них, «великий баскак», имел ставку в Муроме). Вот так осуществлялась постоянная власть хана над русским народом, существовавшая параллельно княжеской власти на местах и стоявшая над нею.

Всей Русью ведали к концу XIII века 43 налоговых тьмы – 16 в Западной Руси и 27 в Восточной (15 тем во Владимирском княжестве, по пять тем в Новгородской земле и Тверском княжестве и две тьмы в Рязанском). Таким образом, никто из русских не мог остаться вне монгольской «дренажной системы», систематически выкачивающей из него «экономическую кровь». Первоначально прямой налог, ясак, составлял десятую часть «со всего» и выплачивался селянами натурой – шкурами зверей от медведя и бобра до соболя. Вскоре десятина была монетизирована и выплачивалась деньгами (серебром). В отдельных случаях она могла взиматься урожаем или иными товарами. А как пишет в книге «Путешествие в восточные страны» монах Гийом Де Рубрук, ездивший к монголам по указанию Людовика IX в 1253—1255 гг.: «Когда русские не могут дать больше золота или серебра – татары уводят их и их малюток, как стада, чтобы караулить их животных».

Казалось бы, «десятина» – десятая часть прибытка – это не так уж много, вполне «по-божески». На самом деле десятиной дело не ограничивалось. Всего известно 14 видов «ордынских тягостей». Из которых на первом месте был т.н. «выход», или «царева дань», «ордынская дань» (та самая десятина для монгольского хана); таможенная пошлина («мыт», «тамга») – ее платили горожане золотом63; содержание конно-почтовых станций, извозные повинности («ям», «подводы»); содержание многочисленных разнообразных ханских послов с их свитами («корм»); «туска» – подношения в дар приехавшим правителям или посланникам; различные «дары» и «почестья» хану, его родственникам и приближенным и др. Периодически собирались большие внеочередные платежи на военные и другие нужды – «запросы»; а также штрафы за неповиновение, бунты и т. п. Существовал также чрезвычайный военный налог – «кулуш», которым иногда заменяли поставку в Орду рекрутов.

При этом, разумеется, обязанность поставлять воинов в монголо-татарские войска и принимать участие в их военных походах против Венгрии, Польши, народов Северного Кавказа, Византии и т. д. – «налог кровью» – оставалась одной из самых обременительных тягот.

Единственная категория населения, освобожденная монголо-татарами от от любых поборов и налогов, это были священники, вообще Церковь, в обязанность которой за это была вменена публичная молитва за монгольского вождя и вообще за власть захватчиков.

Основная уплата дани осуществлялась серебром, что для Руси, не имевшей собственных серебряных рудников, было непросто. В каком количестве платили?

Исходя из сведений конца XIII века, историки подсчитали, что в год Владимиро-Суздальская Русь платила Орде примерно полторы тонны серебра. В середине XIV века каждая тьма на северо-востоке Руси платила в среднем по 400 рублей «ордынского выхода» (рубль при монголах состоял из 216 копеек). В период княжения Дмитрия Донского дань с Великого княжества Владимирского составляла уже 5000 рублей серебром. Нижегородско-Суздальское княжество в тот же период платило 1500 рублей, Московское княжество 1280 рублей. В целом это примерно те же полторы тонны чистого серебра. Неизвестны размеры дани, выплачиваемой с Рязанского, Тверского, Ростовского, Ярославского, Белозерского, Юрьевского, Суздальского, Смоленского княжеств, Новгородской республики. Но и эта дань также взималась неукоснительно.

Историки считают, что общая сумма ордынской дани с русских земель составляла не менее 15.000 рублей в год. Что эта сумма означала для русского крестьянства, главного налогоплательщика, составлявшего основное население? К примеру, в Пскове в конце XV в. на 1 рубль можно было купить примерно от 47 до 243 пудов зерна, смотря по урожайности года64. Значит, каждая русская деревня должна была отдать Орде примерно по 2 тонны зерна.

Само собой понятно, что многочисленные разнообразные выплаты в адрес завоевателей не отменяли обычные выплаты в адрес собственных, русских князей, продолжавших собирать свои налоги в уделах. Таким образом, суровое обнищание населения, обложенного более нежели двойной повинностью, было предопределено на долгие два с половиной века.

Избиение и уведение в полон лучшей части мужского населения внесло свою специфику в русскую жизнь не только в плане захудания генофонда, о чем уже сказано, но и вообще в плане обустройства быта и хозяйства, ведь это дело, как и пахота, всегда лежало преимущественно на мужских плечах.

Для пришедшего в заметный упадок, обезлюженного сельского хозяйства Руси все это было нелегко. Ведь ему был нанесен завоевателями огромный ущерб. Земли Западной Руси запустели и почти вовсе вышли из оборота, во многом то же сталось и с центральными районами Северо-Восточной Руси. Исчезновение и упадок десятков городов, бегство уцелевшего сельского населения в глухие лесные чащобы Русского Севера, Верхнего Поволжья, Заволжья – все это означало консервацию примитивного натурального хозяйства как господствующего типа экономических отношений. Как отмечал еще Б. А. Рыбаков: «Русь была отброшена назад на несколько столетий, и в те века, когда цеховая промышленность Запада переходила к эпохе первоначального накопления, русская ремесленная промышленность должна была вторично проходить часть того исторического пути, который был проделан до Батыя»65.

Чрезвычайно показательно, что чеканка монеты в северо-восточных княжествах возобновилась только в 80-х гг. XIV в., то есть спустя 150 лет после нашествия Батыя. Это свидетельствует не только о фактическом «вымывании» серебра из русского оборота, но и вообще о захирении товарно-денежных отношений на Руси. Русская земля, русский народ оказались лишены возможности развиваться, были резко отброшены назад с былых передовых экономических позиций, утратили конкурентоспособность по сравнению со странами Европы.

* * *

Духовные потери – церковное, монастырское, княжеское, боярское и т. д. имущество, сокровища сел и городов. Татарское разорение далеко отбросило Русь не только в экономическом, но и в культурном отношении. Разорение и полное разрушение городов, сожжение и прекращение строительства церквей, служивших средоточиями артефактов и книг, увод в полон и убиение ремесленников и художников, обрыв художественных традиций, вывоз серебра и золота, служивших важнейшим материалом для ювелиров и вообще мастеров прикладных искусств, резкое сокращение покупательной способности русских людей, а с ней – и рынка художественных изделий, которые стало некому и не из чего творить, да и некому и нечем оплачивать… Татары осуществляли тотальный грабеж русского населения без каких-либо правил, творя десятки набегов, больших и малых.

Все это, не говоря уж об общем нравственном и эмоциональном фоне русской жизни и быта под татарским игом, буквально убивавшем русское искусство и культуру, не исключая и письменную. Отчаяние и пессимизм, упадок духовных сил владели живущими. Рухнула общая грамотность, перестали стабильно вестись летописи. Навсегда или очень надолго (на 150—200 лет!) исчезают сложные ремесла, которыми славилась домонгольская Русь: резьба по камню и кости, производство стеклянных украшений, перегородчатой эмали, черни, зерни, скани, полихромной поливной керамики и др.

Непоправимо пострадала архитектура – мы никогда уже не сможем себе представить, как выглядела наша страна до прихода монголов. И, конечно, сегодня во многом утрачены представления о русской школе живописи, поскольку от всего огромного количества домонгольских икон сохранилось всего каких-то пять десятков. А ведь архитектура и живопись – суть главные столпы искусства, его несущие конструкции, вокруг которых всегда выстраивается едва ли не вся иерархия ремесел и искусств.

Все это происходило именно в те века, когда в Европе восходило Высокое Средневековье, создавались шедевры готического искусства, творили Джотто, прерафаэлиты, Филиппо Липпи, Боттичелли, Кривелли, Ван Эйки, подготавливалось Возрождение. Возникали новые технологии и эстетики, развивался капитализм и накапливались материальные богатства, стремительно росли города, закреплялись традиции ремесленных цехов и свободных искусств и т.д., и т. п.

* * *

Книги. Конечно, пожары в деревянной Руси и до татар, и после ига наносили страшный ущерб русской культуре. Но никакого сравнения нет и даже быть не может с тем систематическим и планомерным вытаптыванием русского культурного поля, которым мы обязаны татарам. Это хорошо видно на примере русской книжности.

Крупнейший знаток вопроса Б. В. Сапунов утверждает: «Книжные богатства Древней Руси составляли 130—140 тысяч томов… С точки зрения автора, это оптимальная, а далеко не максимальная величина книжного фонда Руси X – середины XIII в.»66.

Сапунов с печалью констатировал трагическую судьбу ранних русских книг; он считал и повторял неоднократно, что от былых книжных сокровищ домонгольской Руси до нас дошли лишь доли одного процента67.

Гибель 99 процентов книжных фондов любой эпохи и любого народа не назовешь иначе, как культурно-информационной катастрофой.

Что случилось? Отчего произошла эта ужасная катастрофа? В чем причина этой трагической гибели?

Сапунов называет целый ряд таких причин. Среди которых на первом месте – пожары, от которых непрерывно страдала древняя Русь. Пожары были как стихийными, так и умышленными, во время вражеских нашествий и междоусобных княжеских войн. Русские города захватывались и горели как до, так и после татарского ига. По подсчетам Н. Я. Аристова, с 1055 по 1238 гг. по Руси прокатилось 80 областных войн, некоторые из которых тянулись по 12—17 лет68. Тот же Киев как минимум дважды был захвачен и разгромлен половцами, в 1096 и в 1203 гг., но еще пущее разорение претерпел в 1169 г. от объединенных войск русских князей, предводимых Андреем Боголюбским.

Плачевная сохранность фонда русских манускриптов имела многие причины, выделить среди которых главную, на первый взгляд, невозможно. Ведь почти все они действовали на всем пространстве Руси – и пожары, и междоусобицы, и нашествия иноплеменных – печенегов, половцев, литовцев, поляков, немцев, шведов и т. д.

Но это только на первый взгляд. При более вдумчивом анализе главная причина становится, все же, очевидной: это татаро-монгольское нашествие и последующее за ним иго. Два обстоятельства свидетельствуют об этом неопровержимо.

1. Во-первых: обстоятельство места. Где лучше всего и больше всего сохранились домонгольские русские рукописи? Только в двух регионах на всем необъятном пространстве Киевской Руси: в Новгороде и в Галицко-Волынской (Червоной) Руси. То есть именно там, куда татары либо вообще не досягнули, либо не принесли тотального разорения. Сапунов уточняет: «Новгородское наследие составляет никак не менее 1/2 всех сохранившихся книг, вернее даже, что их еще более».

А где меньше всего, хуже всего сохранилось рукописное наследие? Сапунов: «Книжные сокровища почти всех городов центральной и северо-восточной Руси погибли при монгольском нашествии… К сожалению, дошедшие до наших дней подлинные списки памятников киевской письменности весьма малочисленны (а поскольку изначально и до самого своего падения в 1240 году самым главным центром русского книгоделания был именно Киев, то по этим жалким остаткам, неизвестно как, где и каким чудом сохранившимся, можно вообразить себе, насколько чудовищный урон был нанесен именно его наследию, едва ли не полностью уничтоженному. — А.С.) … Другие области Древней Руси не оставили заметного числа письменных памятников домонгольского времени69».

О том, как это бывало, малое представление дает Лаврентьевская летопись, которая под 1237 годом сообщает, что из разоренного Владимира-на-Клязьме воины Батыя в качестве трофеев вывезли книги. Зачем они понадобились монголам – неизвестно. Вряд ли для чтения. Но из культурного оборота наших предков они были вырваны навсегда. И так было c 1230-х гг. до примерно середины XV века повсеместно, кроме северных и крайних юго-западных территорий Киевской Руси.

Впоследствии татарские экспедиции, в том числе карательные, еще не раз наносили нам существенный урон. К примеру, повесть «О московском взятии от царя Тохтамыша и о пленении земли Русской» в таких словах повествует о разорении Москвы 26 августа 1382 г.: «И книг множество снесено со всего града и с сел, в соборных церквях множество наметано, охранения ради спроважено, то все безвестно створиша»70. То же повторилось при нашествии Девлет-Гирея в 1571 г. и т. п. Характерно, что русские люди, чтобы защитить любимые книги от врага, сносили их под защиту церковных стен, но это не могло спасти драгоценные рукописи, и они горели, подожженные татарами, вместе с церковными стенами.

2. Во-вторых, следует обратить внимание на некоторые обстоятельства времени.

Открыв «Сводный каталог славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР. ХI-ХIII вв.» (М., 1984), мы узнаем, что на государственном хранении в нашей стране находится 494 таких рукописи. Если учесть все древнейшие славянские книги зарубежных собраний, то в совокупности с российскими их будет около тысячи. О чем это говорит? О том, что вне исторической территории русского народа сохранилось столько же книг, сколько и внутри, что противоестественно, ибо по месту производства их должно было бы быть намного, в разы, больше. То есть, как можно догадаться, внутри нашей страны русские книги яростно уничтожались, а снаружи – нет, хотя условия сохранения книжности вообще мало отличались.

Еще информация: от XII—XIII веков сохранилось примерно столько же книг, что и от XIV века (314 ед.).

Но вот перед нами следующая цифра, заставляющая серьезно задуматься. Судя по «Предварительному списку славяно-русских рукописных книг XV в., хранящихся в СССР» (М., 1986), на государственном хранении находится 3422 книги этого периода.

Нетрудно видеть, что в течение каких-то ста лет без особых видимых причин количество сохранившихся книг выросло на порядок: с 314 до 3422! Что стоит за этими цифрами, за этим количественным скачком?

На мой взгляд, это – последствия победы русских на Куликовом поле и последующего свержения татарского ига.

Дело в том, что только в XV веке перестали систематически уничтожаться татарами книжные сокровища в ареале исконного русского проживания и книгоделания71. Перестали уничтожаться в столь чудовищно массовом количестве и сами русские читатели. Иначе объяснить, почему от XV века при всех прочих равных условиях сохранилось рукописей на порядок больше, чем от XIV, – невозможно.

Причинно-следственная связь установлена убедительно: не только место, но и время наибольшей сохранности древнерусских книг ясно и однозначно указывают, что книги лучше всего сохранялись там и тогда, где и когда их не могла коснуться рука татаро-монгольского захватчика. А вот в годы татарского ига уничтожение русских книгохранилищ на доступных татарам землях было регулярным и последовательным.

Для всякого, кто понимает значение создания, накопления, интерпретации и передачи информации, вряд ли нужно что-то комментировать. В то самое время, когда Европа, вооруженная подвижным шрифтом Гутенберга, осуществляла первую информационную революцию72, стремительно обгоняя Китай и страны Ислама на поприще знания и понимания, Русь не по своей вине, а по вине захватчиков оказалась далеко отброшена с магистрали умственного, в том числе научно-технического развития.

* * *

Утрата положения в мире. Догоняющий путь развития. Итак, поиск «точки бифуркации», исторической развилки, пройдя которую, Русь вступила на путь развития, вечно догоняющего Европу, ведет нас именно туда, в роковые 1230-1240-е годы.

Сказанное позволяет полностью поддержать вывод, сделанный Сапуновым: «Ни с чем не сравнимые потери понесла русская культура в страшные годы нашествия орд Батыя. Монголы не только нанесли нашей цивилизации непоправимый урон, они на столетия затормозили поступательное движение русского народа»73.

Подчеркну: четверть тысячелетия длившаяся безжалостная и хищническая власть врага-инородца – может быть не единственная, но главная причина нашего цивилизационного отставания. Сегодня делаются попытки, глядя в прошлое сквозь мутные очки толерантности и политкорректности, выдавать эту власть чуть ли не за обоюдно полезный симбиоз поработителя и порабощенного74. Но в подобных спекуляциях нет ни грана правды.

Власть татар изменила территориальную конфигурацию Древней Руси, ее место в окружающем мире, ее геополитическое значение, все содержание ее внешней политики, экономических и культурных связей. Древняя Русь (под этим выражением подразумевается теперь преимущественно северо-восточная Русь, поскольку юго-западная частично исчезла, а оставшаяся часть оказалась на периферии, отрезанная инородцами от русского православного материка), а точнее – древнерусский народ ордынского периода обрел статус народа-изолята. Не по своей воле.

Правду сказать, не одни татары тому виной. Утратив после смерти князя Святослава Хороброго характер цельной и централизованной самодержавной страны и упав в пропасть удельных распрей, феодальных усобиц, Киевская Русь сделалась «киевской» лишь номинально. Естественно, «русская федерация» (этот нелепый термин сегодня поднят на щит некоторыми историками) немедленно прекратила попытки территориального расширения, свойственные ей от Рюрика до Святослава, и стала, напротив, сокращаться в размерах, теряя геополитическую инициативу. Чем не преминули воспользоваться как степняки-кочевники, так и ближайшие соседи с Запада – поляки, литовцы, а там и шведы, и немцы.

Уже к XII веку усилиями печенегов, а затем половцев русские поселения на части земель, прилегающих к Дону, Донцу и нижнему Днепру с притоками, заметно сокращаются. Соответственно, под сомнение ставится значение Руси как территории межцивилизационного транзита – знаменитого «пути из Варяг в Греки». Балтийско-черноморский и балтийско-каспийский пути, бывшие с дорюриковых времен экономической основой жизни славянских летописных племен, становятся проблемными, в значительной мере прерываются. Мечты Святослава о переносе столицы из Киева на Дунай, о новых землях в Степи, в Поволжье, Подунавье, нижнем Приднепровье за счет разгрома хазар, болгар и византийцев-ромеев – все это остается в прошлом. Причем конец этим мечтам, что симптоматично, кладут именно кочевники печенеги, взявшие под свой контроль днепровские пороги и превратившие череп знаменитого воителя в пиршественную чашу. А там и половцы подоспели, выдавливая славян из Придонья. Не случайно и поляки уже сразу после смерти Владимира Святого дерзают вторгаться на южные территории русских князей, а в 1018 году даже захватывают Киев, помогая Святополку занять стол.

Вообще в результате княжеских усобиц Киев начинает терять свое значение, особенно после жестокого погрома, учиненного коалицией князей-рюриковичей под водительством Андрея Боголюбского в 1169 году. Не случайно еще задолго до татарского нашествия русские люди потянулись с киевщины, вообще с южных и юго-западных степных и лесо-степных земель, на скудные, но стратегически удобные и безопасные лесистые земли северо-восточной Руси, на Владимирщину.

Но! Монголо-татарское владычество резко изменило всю карту Древней Руси. Не говорю уж о том, что древний великий город Киев впал в совершенное ничтожество, но произошло практически полное запустение огромного ареала бывших русских оседлых поселений Юга, на месте которых возникло Дикое Поле (повторно оно было заселено русскими людьми уже только в XVI—XVIII вв.). Лишившись своих южных земель, «Русь Ордынская» оказалась вся в зоне рискованного земледелия, суровых климатических условий и относительно дорогого производства.

При этом вообще изменилось понятие «Русской земли», воспетой автором «Слова о полку Игореве». Когда-то оно относилось ко всей территории Киевской Руси. Теперь же фактически в отрыве от всего древнерусского этноса оказалась Галицко-Волынская Русь, подпавшая под влияние Рима (князь Даниил принял королевскую корону из рук папы) и на века превратившаяся для нашего народа в «отрезанный ломоть», а в наши дни в главный центр бандеризации и русофобии на Украине. Связи южных и юго-западных княжеств с северо-восточными оказались разорваны. Поэтому, когда полоцкие, киевские, турово-пинские, волынские, галицкие, поднепровские и другие исконно русские земли, немедленно, уже с середины XIII в., стали подвергаться не только татарским набегам, но и планомерной экспансии со стороны западных соседей – литовцев, поляков, венгров и немцев, на помощь им уже не могла придти владимиро-суздальская Русь, ослабленная усобицами и татарами. «Матерь русских городов» Киев оказался под властью Литвы; Можайск сделался пограничным городом, за которым простирались уже литовские владения; в XIV веке Москву дважды осаждали войска литовского князя Ольгерда, и т. д. Все это – тоже следствие татарского нашествия.

Кроме того, внутри собственно центральной древнерусской земли, оставшейся под контролем или патронажем рюриковичей, произошли очень большие изменения.

Во-первых, татары, верные главному принципу всех завоевателей «разделяй и властвуй», всячески стимулировали процесс дробления, измельчания уделов. Число которых к приходу татар и так уже насчитывало 50, а к XIV веку возросло аж до 250: в пять раз! Татары понимали: раздробленная на мелкие частицы Русь – не противник. Несмотря на то, что уже с 1304 года великие князья владимирские официально именовались «великими князьями всея Руси», на деле их домен ограничивался территорией волости Владимира-на-Клязьме, к которой только в XIV в. добавилось Переяславль-Залесское княжество.

Во-вторых, политическое значение былых уделов существенно, а порой радикально изменилось: одни стали его терять (Ростов, Суздаль, Владимир и др.), другие – обретать, усиливать (Тверь, Москва, Нижний Новгород и др.). Татарские владыки, раздавая ярлыки, тасовали колоду русских княжеств, постоянно переопределяя не только их границы, но и их соподчиненность, иерархию. Политические игры при дворе ханов стали определять очень многое в судьбе княжеств, диктуя князьям внешнюю и внутреннюю политику75. Утрата всякого суверенитета князьями была почти абсолютной, а попытки его хоть отчасти восстановить кончались карательными походами Орды, завершавшимися, как правило, жестокими избиениями и полонением жителей, подвластных неосторожному князю.

Понятно, что никакой единой и даже сколько-нибудь внятной внешней политики Русь Ордынская, раздробленная на сотни уделов, вести не могла, договороспособностью не обладала и субъектом международного права не являлась. (Это, между прочим, еще одно подтверждение несостоятельности выражения «Владимирская Русь». ) По сути, единственным «международным партнером» для русских князей стала сама Орда, в суровой школе которой и возрастала русская дипломатия. Со временем обретенные в этой школе черты станут для нее определяющими: «строжайшая секретность, жесткий контроль за кадрами, безжалостная расправа не только с явными отступниками, но и с лицами, позволявшими себе хоть на йоту отклониться от инструкций» (В. В. Похлебкин).

Одним из признаков утраты суверенитета было также обязательство князей являться в Орду и поставка рекрутов или участие в военных инициативах ханов по их первому требованию – «налог кровью». К примеру, в 1282 году Ногай и Тула-Буга велели галицко-волынским князьям пойти с ними на венгров, а в следующем году на Польшу. Всего в 1270-1290-х годах татарами было организовано 14 походов, в которых пришлось принять участие и проливать свою кровь подневольным русским воинам.

При этом помощи от татар, в случае агрессии западных народов, ждать не приходилось, отбиваться приходилось своими силами76.

Однако именно усилиями западных «соседей-врагов»77 Русь Ордынская оказалась отделена от Западной Европы довольно непроницаемым кордоном и на столетия, фактически до конца XV века, выпала из европейского поля зрения и политического обихода.

* * *

Итак, в чем выразилась изоляция Руси? Немного упрощая, подытожу так.

Татары перекрыли нам контакты с Югом и Востоком, с Византией, Балканами, Подунавьем, шедшие по рекам Волге, Днепру, Дону, Дунаю (при этом русские митрополиты продолжали сношения с Византийской патриархией). Товары из Руси продолжали поступать в указанном направлении, да только торговлей в Орде занимались уже не столько сами русские, а преимущественно мусульманские купцы-бессермены и итальянские купцы-фряги. Русские же торговые караваны постоянно подвергались набегам ордынцев. При этом главным товаром Руси на южном пути были живые люди – мужчины и женщины. Татары доставляли их в итальянские порты на Черном и Азовском морях, после чего уже генуэзцы и венецианцы снабжали русскими рабами и рабынями Ближний Восток, Северную Африку и южноевропейские страны. Понятно, что такая торговля не обогащала саму Русь и не способствовала упрочению ее внешнеполитических позиций.

Одновременно литовцы, поляки, немцы, шведы перекрыли контакты с Западом и отделили северо-восточную Русь от юго-западной. С Литвой, немцами шла постоянная война. Конечно, самым главным и самым страшным врагом оставались татары, но вот выдающийся историк В. В. Мавродин подсчитал, что «за XIII, XIV и первую половину XV вв. русские выдержали больше 160 войн с внешними врагами, из которых 45 – с татарами, 41 – с литовцами, 30 – с немецкими рыцарями, а все остальные – со шведами, поляками, венграми и др.»78. Как видим, более, чем две трети войн этого периода приходится на наших «братьев по расе». И до поры до времени успех был не на нашей стороне.

В результате уже тогда именно европейцы опустили перед русскими своего рода «железный занавес», отделивший нас от Запада (метафора, ставшая популярной после Октябрьской революции).

Этому способствовали не только войны, практически непрерывные, но и весьма специфические экономические отношения, установленные Западом для русских торговых республик – Новгорода и Пскова. В XIV веке на Балтике правила игры диктовал Ганзейский союз – объединение крупнейших немецких портовых городов, раскинутых по всему южному берегу. А все выходы к морю в период татарского ига взяли под контроль Швеция, Ливония, Литва и Польша. Самостоятельно русские моряки и торговцы выходить на европейские рынки не могли и были вынуждены искать иностранного посредничества, отдавая по дешевке немногочисленные товары, ассортимент которых диктовал Запад: пеньку, лен, воск, мед, деготь, смолу-живицу, корабельный лес, воловьи кожи, моржовый клык, пушнину – все из разряда сырья. Это касается и немногих других западных русских городов, сохранивших торговое значение (Полоцк, Витебск, Смоленск). Правда, русскими велась также торговля через Белое море, но это в то время было сопряжено с сезонными трудностями, становилось хлопотно и неэкономично. Тяжело сказывалась и постоянная нехватка денег, обусловленная татарскими поборами.

Помимо прочего, Запад старался блокировать поступление на Русь новых ремесленных технологий, не пропускал к нам своих мастеров. Даже уже в середине XVI века, когда по поручению Ивана Четвертого саксонский немец Шлитте нанял в Германии для работы в России более ста человек, ливонские власти в ганзейском Любеке задержали всех этих специалистов (подробности ниже). «Железный занавес» пришлось пробивать русским самим уже в ходе Ливонской войны.

Таким образом, «Русь Ордынская» существовала, по сути, как русский этнический анклав, замкнутый в кольце врагов. Швеция, Ливония, Польша, Литва, Ногайские орды, Крымское, Казанское, Астраханское и Сибирское ханства плотно обступали Русь со всех сторон, кроме Севера, отрезая ее от всего остального мира, от Европы в частности.

Свержение татарского ига, окончательное, могло дать Руси импульс для «возвращения» в Европу, восстановления своей былой европейскости. Хотя это уже было невозможно в принципе, но попытка такая должна была произойти, в соответствии с законами диалектики. Что из этого вышло? Об этом будет сказано ниже.

Важный симптом изоляции. Одним из важных симптомов изоляции Руси Ордынской от всего мира становится резкое изменение географии династических браков русских князей. В годы татарского владычества почетное породнение русских великих князей с европейскими монархиями немедленно прекращается (если не считать женитьб заметно ниже рангом на литовских княжнах). И не восстанавливается аж до самого XVIII века – за исключением Ивана III, который внезапно по протекции папы римского подобрал себе беглую сироту-бесприданницу Зою Палеолог, племянницу последнего византийского императора, после плачевного крушения империи (можно сказать, приобрел жену по случаю и по циничному расчету).

Правду сказать, и до татар вектор матримониальных интересов уже заметно сместился у русских князей с Запада на Восток. Так, Владимир Мономах женил своих сыновей – Юрия Долгорукова и Андрея Переяславского – на половчанках, а князь новгород-северский Игорь, счастливо бежавший из плена от хана Кончака, своего сына женил-таки на Кончаковне, и мн. др. Примерно за сто лет в XI—XIII вв. брачных русско-половецких княжеских союзов возникло больше, чем с народами Европы, за исключением разве что поляков. На русских княжеских столах потом не раз оказывались дети-полукровки – взять хоть Андрея Боголюбского или Всеволода Ольговича. При этом на низовом, народном уровне ассимиляции, массовой метисации не происходило, и для русских летописцев половцы как были, так и оставались «погаными».

Нашествие татаро-монгол, однако, сильно ограничило княжеский выбор. Политическая конъюнктура похерила русско-половецкие альянсы и сделала предпочтительными русско-татарские и русско-литовские браки. Дальнее же зарубежье стало попросту недоступным. Никто из европейских монархов не отдал бы свою дочь в слабую, разграбленную и раздробленную страну, погрязшую в междоусобных войнах и находящуюся под столь ужасным гнетом народа-чудовища, каким представали татаро-монголы в глазах европейцев.

Женитьба на татарских принцессах была престижна и выгодна. Вот красочный пример: Федор Ярославский женился на дочери хана Менгу-Тимура. За что был согнан со своего стола вечем Ярославля, по наущению тещи от первой жены. Но хан утешил его по-царски, сказав: «Я не могу вмешиваться в решения веча. Но я могу тебе как зятю дать хорошие города в Орде: Казань, Херсон, Булгар» (всего дал ни много ни мало 15 городов, а со временем вернул и в Ярославль). На знатных монголках женились в Орде также князья Ростовского, Белозерского и других княжеских домов. Глеб Белозерский на дочери хана Сартака, Александр Углицкий на дочери ордынского вельможи Кутлук-Орткы, а его брат Федор на дочери ордынца Велбласмыша, брат Ивана Калиты – на любимой сестре хана Узбека и т. д. Русско-татарские династические браки продолжались, даже когда иго уже пало: так Евдокия, сестра Василия III, вышла в 1506 году за татарского царевича Худай-Кула (в крещении Петра). В результате подобных смешений, в частности, сам царь Иван Грозный был по отцовской линии потомком половецкого хана Аюпы, а по материнской – знаменитого татарского темника Мамая.

Тем временем все большее значение начинает играть Литва (и «Русь Литовская»), в результате чего браки рюриковичей с гедиминовичами входят в обычай, начиная с сына Ивана Калиты – Симеона Гордого, женившегося на дочери великого литовского князя Гедимина Анастасии-Августе (1333). Овдовев, Симеон женится со временем на тверской княжне Марии, зато ее младшая сестра Ульяна выйдет замуж за литовского князя Ольгерда. Младший брат Симеона Иван Красный, отец Дмитрия Донского, выдал свою дочь Любовь за литовского князя-гедиминовича Дмитрия Боброка. А дети самого Дмитрия Донского все переженились на литовках: старший на дочери великого литовского князя Витовта Софье, младший на дочери смоленского князя (Смоленск входил в состав Великого княжества Литовского), а дочь вышла замуж за литовского князя Семена-Лугвеня. На литовских княжнах женились не только великие, но и удельные князья; к примеру, двоюродный брат Дмитрия Донского боровско-серпуховской князь Владимир Андреевич Храбрый женился на дочери Ольгерда и Ульяны княжне Елене (симптоматично: этот князь свободно владел языками литовским и татарским).

Вершиной данной династической традиции был брак дочери Ивана Третьего от Софьи Палеолог – Елены, которая в 1495 г. вышла замуж за великого князя литовского Александра, ставшего впоследствии королем Польши.

Этот краткий очерк княжеской брачности позволяет понять, как нестерпимо узки стали при Орде границы международных политических притязаний рюриковичей, какой далекой периферией оказалась Русь Ордынская для всей, по сути дела, Европы. Единственный прорыв удалось осуществить Василию Первому, выдавшему Анну, свою дочь от Софьи Ольгердовны, за несчастного императора Византии Иоанна VIII Палеолога, которому досталась жалкая, обкорнанная со всех сторон бывшая империя и плачевная роль предателя православия, заключившего с католиками в 1439 году унию на их условиях. Но позорная уния не спасла Второй Рим, и Иоанн умер от горя, узнав о захвате турками Сербии и понимая, что на очереди его собственная держава. Так что брак с ним – не такая уж удача для московского тестя, он не идет ни в какое сравнение с русско-византийскими браками времен Владимира Святого или Ярослава Мудрого.

Следующий шаг в данном направлении – женитьба Ивана Третьего вторым браком на Софье Палеолог – напротив, оказался ловким политическим ходом, выведя уже не «Ордынскую», а Московскую Русь в роли наследницы великой православной империи, а самого великого князя московского – в роли царя и держателя имперских регалий.

Собственно говоря, именно в княжение Ивана Третьего начинается новое знакомство Европы с Русью, которую заметили отчасти как раз благодаря такому удачному супружеству. Не случайно восстановление старого знакомства началось с обмена посольствами со Священной Римской империей в 1488—1489 годах, которое было посвящено попыткам обеих сторон просватать дочь Ивана Третьего. Что означало возвращение в круг европейских держав объединенной и достаточно сильной Руси, родниться с которою вновь стало не зазорно. Правда, «не зазорно» понималось сторонами по-разному: Иван имел в виду сына императора Фридриха III, а тот предлагал в качестве женихов лишь второго сорта владетельных особ – Баденского маркграфа, курфюрста Саксонского, маркграфа Бранденбургского. Но все же…

В те годы Московская Русь – уже и еще – не считала себя частью европейского мира и не сподобилась включиться в решение его насущных проблем: противостояние с Османской империей, конфликтные отношения германского и романского суперэтносов и т. п. Перед Москвой стояли другие жизненно важные задачи: 1) не позволить татарам вновь накинуть аркан на нашу шею; 2) объединить под своей властью все земли Ордынской Руси и 3) вернуть под свою руку земли Киевской Руси, коварно захваченные Литвой и Польшей в пору нашей слабости. Мы все еще бились в кругу этих внутренних проблем, не в силах его разорвать. А потому долго еще не были всерьез интересны западным державам79.

Не случайно для своего старшего сына Иван Третий не нашел лучшей невесты во всей Европе, кроме дочери молдавского господаря. Младшему сыну Василию и вовсе пришлось первым браком жениться на боярской дочери Соломонии Сабуровой, а вторым – на Елене Глинской из рода литовских вельмож, восходящего к хану Мамаю.

Попытки Ивана IV Грозного жениться на шведской принцессе или английской королеве также не имели успеха, выше кабардинской княжны его брачные притязания так и не поднялись.

За беглого шведского принца Густава попытался в 1601 году выдать дочь Ксению Борис Годунов, но тот, приехав в Москву, продолжал открыто жить с любовницей, и дело, не дойдя до брака, окончилось высылкой сумасбродного шведа в Углич. Через год Борис попытался залучить себе в зятья Иоанна, брата короля Дании (московские вельможи негодовали, не желая видеть иноземца и еретика в такой роли), но тот в Москве подхватил горячку и помер. В конце концов отчаявшийся отец послал посольство в Грузию, чтобы хоть там сыскать какую-нибудь княжну в невесты сыну Федору, но даже в такой не слишком важной стране эта затея не имела успеха.

Не претендовали на династические браки и первые Романовы, включая царевну Софью. Правда, Михаил Федорович в 1644 году захотел выдать дочь Ирину за датского королевича Вольдемара; но тот, хорошенько оглядевшись в Москве и поразмыслив, уже через месяц «стал просить отпуска», прикрываясь нежеланием перекреститься в русскую веру. В дальнейшем заведомую беспочвенность подобных русских династических притязаний приходилось также прикрывать мотивом религиозной исключительности, из-за чего все царевны с молодых лет были сурово и несправедливо обречены на монастырское заточение во избежание мезальянса – социального либо (якобы) конфессионального.

Однако позже, как только Россия вернула себе могущество и некоторую показную «европейскость», традицию династических браков немедленно удалось возобновить, начиная с царевича Алексея и царевны Анны, сына и дочери Петра Великого.

Вообще, по-настоящему, всерьез замечена европейцами (не считая литовцев, поляков и немецких рыцарей) Русь оказалась лишь в XVI веке, особенно когда началась Ливонская война. Внезапное появление на границе Европы и Азии единого большого могучего государства было встречено окрестными странами враждебно. (Такая же участь постигла внезапно возникшую в начале XVI века персидскую империю Сефевидов.) Неудивительно, что всю первую половину столетия для русских на один мирный год приходится два года военных. Эта неожиданность – появление на арене сильной независимой страны, имеющей свои интересы и притязания, шокировала, даже травмировала европейцев. Тогда же и выработалось их чрезвычайно устойчивое отрицательное отношение к России и русским – как к непредсказуемому, могущественному и опасному монстру. Обладающему вдобавок ярким своеобразием, противопоставляющим его привычному европейскому образцу, признанному эталону прогресса. «Россия – не Европа»: этот стереотип утвердился сразу по восстановлению русского суверенитета и благополучно дожил до наших дней.

Как получилось, что попытка вернуться в европейскую семью народов, произведенная спустя триста лет после того, как между Русью и Европой впервые упал своего рода «железный занавес», оказалась безуспешной? Почему у европейцев возникло стойкое – похоже, навсегда – представление о русских как о враждебных и неполноценных «других», «чужих»? Каковы характеристики, параметры образовавшейся между Европой и Россией пропасти? Какие исторические факторы обусловили такой результат?

Ответ на этот вопрос снова и снова возвращает нас к эпохе татарского ига, важнейшей для истории русского национального становления.

Русская нация – новый исторический феномен

Итак, перезапуск русского этногенеза приходится на XIII—XV вв. и заканчивается рождением русской нации в ходе обретения русскими своей суверенной государственности. Произошло, если можно так выразиться, пересоздание русского народа: Ордынская Русь принципиально, порой до неузнаваемости качественно изменила физическое и духовное содержание Киевской Руси. Преобразование которой в Русь Московскую сопровождалось потерями и приобретениями, раз и навсегда поставившими под сомнение европейскую идентичность русских.

Выше много говорилось о факторе татарского ига, его важнейшей роли в данном преобразовании. Иго отбросило нас на двести пятьдесят лет назад, катастрофически затормозило развитие, обрекло на догоняющий путь развития, выбило из семьи европейских народов, возможно, ухудшило физически (соматически, фенотипически) – с одной стороны. С другой – заставило вариться в собственном соку, как японцев эпохи Токугава, способствовало концентрации национальной самобытности, закалило национальный характер, укрепило архетипы.

Но иго было не единственным фактором, действовавшим в пользу возникновения русского национального государства – Московской Руси. Были и другие, о которых тоже нужно сказать.

1. Прежде всего следует иметь в виду фактор внутренний: рождение единого русского народа на смену конгломерату летописных славянских племен или еще более дробных субэтносов с местным (удельным) самосознанием типа «куряне», «тверитяне», «смоляне», «новгородцы» и проч. Именно в ордынский период произошло окончательное превращение слова «русский» из грамматической формы прилагательного – в так называемый субстантивный дериват, то есть – существительное, происходящее от прилагательного80. (Об этом говорилось во «Введении». ) Недаром уже Иван Третий именует себя «Божьей милостью государь и великий князь Всея Руси». Свое юридическое и политическое завершение этот процесс обретет в царствование Ивана Четвертого Грозного.

Грамматическая метаморфоза – не пустяк, за ней просматривается грандиозный исторический и этнополитический факт: переход русского этноса от фазы племени и союза племен – к фазе народа. Причем, что очень важно отметить, народа государствообразующего. Которого в этом качестве никто никогда не мог и до сих пор не может подменить ни в древней Руси, ни в современной России. Что и засвидетельствовали поправки в нашу Конституцию, внесенные в 2020 году.

Согласно русской этнологической традиции государствообразующий народ – это и есть нация в наиболее точном смысле этого слова81. Таким образом, мы можем говорить о том, что из горнила татаро-монольского ига вышли одновременно русская нация и Русское национальное государство – Московская Русь. Здесь уместно сослаться на имперского дипломата Сигизмунда Геберштейна, который, описывая Московию эпохи Ивана III, Василия III и Ивана IV, отчеканил: «Каково бы ни было происхождение имени „Руссия“, народ этот, говорящий на славянском языке, исповедующий веру Христову по греческому обряду, называющий себя на родном своем языке Russi, а по-латыни именуемый Rhuteni, столь умножился, что либо изгнал живущие среди него иные племена, либо заставил их жить на его лад, так что все они называются теперь одним и тем же именем „русские“»82.

Следует вспомнить здесь слова одного из тех честных и мужественных историков, которые в годы полного господства интернационалистического режима коммунистов поднимали вопрос о становлении Русского национального государства и о формировании единой русской нации. Я имею в виду декана истфака ЛГУ профессора В. В. Мавродина, который верно отмечал:

«Достаточно беглого взгляда, брошенного на наши источники, – а они отражают мысли людей древней Руси, – достаточно даже поверхностного знакомства с древнерусскими преданиями, а они отражают идеологию народа, – для того, чтобы убедиться в том, насколько развито было у наших предков чувство единства народа, чувство патриотизма, любви к родине, само понятие родины, земли Русской, насколько большое всеобъемлющее понятие вкладывали они в слова «Русь», «Русская земля».

Яркими памятниками древнерусского патриотизма, отражающими чувство самосознания русского народа, являются и «Повесть временных лет» («Откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Русская земля стала есть»), и «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, и «Память и похвала» Иакова Мниха, и «Слово о полку Игореве», и другие жемчужины древнерусской литературы.

Они проникнуты чувством любви к земле Русской, они с гордостью говорят о своем русском народе, о его славных богатырских делах. Сознанием единства русской земли, единства русского народа от «Червенских градов» до Тмутаракани, от Ладоги и до Олешья проникнуты произведения «книжных» людей киевской поры»83.

Кто ковал в ордынском горниле единую русскую нацию и Русское государство? На первый взгляд, основная роль принадлежит московским великим князьям, чья воля проводила политику «собирания земель». Некоторые историки не без оснований подчеркивают также роль ордынских ханов, благоволивших Москве, способствовавших ее возвышению84, хотя конечный результат наверняка не входил в их намерения (да и поддержка Ордой московских князей была не постоянной, и в принципе ханы стремились не допускать усиления одних русских князей за счет других).

Но не подлежит сомнению и роль самого русского народа, опираясь на совокупную волю которого, московские князья проводили свою политику85. Эта совокупная воля равно проявляла себя как на Куликовом поле, так и при покорении Новгорода или Смоленска, и при колонизации Севера и Урала, и т. д. А в дальнейшем именно русский народ (точнее – уже русская нация), размножаясь и расширяясь, двигался во все стороны света, преумножая территории своего расселения и подчиняя Москве разнообразных инородцев, как правило, не спрашивая их желания. Иногда этому способствовало государство, но народная инициатива часто шла впереди.

2. В связи со всем сказанным стоит и такой фактор, как сопротивление русского народа на всех уровнях – от простого народа до княжеской и великокняжеской власти – татарскому игу. Сопротивление, которое формировало и характер русского народа, и характер его государственности, и специфику расцвета русской духовности. Диалектический баланс русской истории в том и состоит, что сугубо отрицательная роль татарского ига уравновешивается сугубо положительной ролью противоборства с ним. От вооруженного (главнейшие, но далеко не единственные примеры – Куликовская битва и Стояние на Угре) до чисто ментального, выразившегося в религии и культуре.

3. Наконец, надо затвердить, что политическое единство (централизация) Руси под эгидой самодержавия на века стало единственной вполне успешной и действенной формой самоорганизации русского народа. Оно привело к такому положению вещей, когда любой исходящий из центра импульс, политический, религиозный или эстетический, вскоре доходил до всех границ страны. Это способствовало не только управляемости государством, но и выработке общерусских духовных стереотипов, в том числе формальных и неформальных нормативов в искусстве.

4. Весьма важный фактор – разрушение пресловутого «славянского единства», в ходе которого произошло решительное отделение русских от западных славян: поляков, литовцев (о славянской основе их этничности подробности ниже). Случилось необратимое выделение русских как этноса из славянского суперэтноса; выражаясь биологически, русские из подвида окончательно превратились в самостоятельный вид. Именно в те века, о которых идет речь, грань между литовцами и русскими, в былые времена почти незаметная, превратилась в жесткий рубеж. В первую очередь из-за выбора литовцами католического варианта христианства, что повлекло за собой резкое неравноправие православных подданных Литовской Руси и обусловило их тягу к Москве.

В этом не единственная, но очень важная причина того, что конфессиональная принадлежность у русских приобрела значение главного этнического маркера, подменив собой принадлежность собственно этническую, биологическую. Русская идентичность на века стала определяться не через кровь, а через веру, поставив именно вероисповедную границу в основополагающем разделении на «своих» и «чужих». Что не однажды в жизни сыграет с русскими дурную шутку.

5. Здесь необходимо полнее раскрыть фактор религиозный, сказавшийся в истории русской культуры двояко.

Во-первых, разделение церквей с течением времени, разогреваемое агрессией Запада против обескровленной татарами Руси, приобрело характер непроходимого водораздела. Обвинение в «латинской ереси» стало тяжким обличением не только церковного, но и светского, политического греха, обвинением в национальном предательстве. Православие, как уже отмечено, навсегда превратилось в важнейший маркер русской национальной идентичности.

Во-вторых, поскольку ордынские тяготы принципиально не затрагивали русскую Церковь, то ее контакты с Византией не прервались, служа каналом для проникновения на Русь духовных новаций от «греков», таких как исихазм и мн. др. Сохранялось влияние византийских духовных учителей как на богословие и литературу, так и на изобразительное искусство, долгое время продолжавшее византийские традиции.

Раскроем оба названных обстоятельства в плане их содействия становлению русской самобытности и «неевропейскости» – то есть, русской идентичности.

* * *

Первое. Вглядимся в разделение церквей, произошедшее в 1054 году. Оно свидетельствует о том, что с указанного момента Киевскую Русь уже нельзя считать органичной частью тогдашнего европейско-христианского мира.

Еще до разделения на Руси обращалось обличительное послание митрополита киевского Льва (992—1007), в котором он критиковал «филиокве», опресноки и прочие латинские обычаи, хотя и без анафемы, резких выражений или укоризны86. После того, как разделение состоялось, русская церковь заняла еще более определенную и жесткую позицию. «Слово» о вере христианской и латинской, с которым выступил игумен Киево-Печерского монастыря Феодосий (ум. 1074), именуемое также его завещанием, гласило: «Вере латинской (католической) не приобщайтесь, обычаев их не придерживайтесь, причастия их бегайте и всякого учения их избегайте и нравов их гнушайтесь… Ибо нет иной веры, лучшей, чем наша чистая и святая Вера Православная. Живя в этой вере, не только избавишься от грехов и вечной муки, но и станешь причастником вечной жизни и без конца будешь радоваться со Святыми. А живущие в иной вере: в католической, или мусульманской, или армянской – не увидят жизни вечной». Когда около 1089 года в Киев к митрополиту Иоанну прибыло посольство антипапы Гиберта (Климента III) в поисках союза, тот ответил письменным обличением заблуждений латинян и указал, что выдавать княжеских дочерей замуж в народы, причащающиеся пресным хлебом – дело языческое, достойное церковного наказания. А в 1104 г. киевский митрополит Никифор заявил, что православные с католиками не должны вместе ни пить, ни есть (в самом крайнем случае за отдельными столами и из отдельной посуды), ни даже здороваться.

Многие иерархи на Руси были греческого происхождения и ориентировались на позицию Константинополя, но это не отменяет факта: не только они, а и вся русская церковь в целом отвернулась от Рима.

В чем дело? Почему для русских оказалось непримлемо латинское новшество? Потому что в нем выразилось именно правовое, точнее правоцентристское мышление Запада. Которому испокон веку принципиально противостояло вероцентристское мышление русских, что отразилось даже в названии одного из самых первых наших литературных памятников – «Слове о законе и благодати» митрополита Иллариона, где новозаветный феномен Благодати (милости Божьей) абсолютно превознесен над ветхозаветным феноменом Закона (формальной богобоязненностью).

Тут уместно вновь указать на правовой нигилизм – второе принципиальное отличие, наряду с вероцентризмом, русской ментальности от западной. И это не должно удивлять: Запад стоял и стоит на традициях римского права, а Русь прошла мимо, не затронутая ими.

Между тем, пронизанность европейцев идеей права судьбоносно проявилась в западном христианстве. А именно: некоторые католические духовные авторитеты, начиная с VI века, стали время от времени добавлять в христианский Символ веры идею о том, что Святой Дух исходит-де не только от Бога-Отца, но и от богочеловека Иисуса Христа (в то время, как еще на Никео-Цареградском соборе в 381 году была утверждена формула Символа веры, согласно которой исхождение Святого Духа есть исключительная прерогатива Бога-Отца). Эта идея выражалась латинским словом «филиокве» – «и сына» – и, постепенно все более утверждаясь (еще папа Лев III заявил в 808 г., что она более соответствует западной традиции), была, наконец, закреплена в Риме во время торжественного пения Символа веры на коронации германского императора Генриха II в 1014 году. Таким образом западная Римо-католическая церковь «утвердила в правах» богочеловека против Бога – и сына против отца, поправ одновременно как небесную, так и земную естественные иерархии.

Восточная, православная, церковь наотрез отказалась принять это нововведение, а в 1054 году обе церкви уже анафематствовали друг друга по данному поводу, что и вошло в историю под именем «разделения церквей».

Православная церковь прежде и теперь полагает «филиокве» самой главной ересью католиков: еще Константинопольский собор в 867 г. отлучил папу римского от церкви как еретика именно за эту формулу. РПЦ вполне унаследовала такое же отношение к «филиокве». И для русских православных людей эта католическая идея, со всеми своими антропоцентрическими производными («правами человека», «диктатурой меньшинств», «ювенальной юстицией» и вообще «религией человекопоклонства»), навсегда осталась глубоко чужда. А ведь религиозные константы всегда находят свою светскую проекцию. Экзистенциальное расхождение России и Европы было предопределено названными обстоятельствами.

Таким образом, самоизоляция Киевской Руси от Европы, весьма решительная и последовательная, началась в XI веке, еще до татар, распространяясь более и прежде всего на духовную область. Инициировала этот разрыв русская церковь, но не только она: духовную цензуру проводила и княжеская власть87.

Глубочайшая пропасть между русским и западным духовным миром ярче всего отразилась в то время в книжном репертуаре. У всех историков древнерусской книжности царит более-менее единое мнение: «Переписывались практически только священные и богослужебные книги, святоотческая и богословская литература и т. п. А вот богатая светская литература Византии, продолжавшая традиции античной, за немногими исключениями не дошла до восточных славян, что характерно»88.

Если так ограничивалась даже византийская литература, то что говорить о латинской, переводы с которой имелись лишь в виде исключений89. А между тем, международным языком науки к этому времени уже прочно стала латынь, которая с раннего средневековья была основной основ школьного образования во всех странах Запада90. Однако именно переводы с латыни – «наречия ересиархов» – на православную Русь не шли. Огромный пласт знаний отсекался от русского читателя по соображениям религиозной гигиены.

Эта особенность бьет в глаза при сравнении репертуара русских манускриптов и современных им западных инкунабул XV века. В последнем случае научная, познавательная литература занимает гораздо больше места: свыше 30% наименований против 2,7%, разница более чем десятикратная. Отмечается также отсутствие на Руси образовательных центров, развивающих светские науки, просвещение. Эти обстоятельства уже никак не спишешь на татарское иго: никакие татары не мешали Новгороду, Пскову или Хлынову (Вятке) завести свои книгопечатни и университеты, однако этого не произошло даже в зародыше.

Итак, уже Древняя (Киевская и Ордынская) Русь онтологически отличалась от современной ей Европы. Первейшее принципиальное отличие Древней Руси от Западной Европы и даже от Византии состоит в ее сугубом вероцентризме и недооценке позитивных знаний. Все это сохранится и в дальнейшем. Русский массовый человек и сейчас живет не столько умом, сколько душой и сердцем, а пуще всего – своими мечтами и фантазиями.

* * *

Второе. Несколько предварительных слов о византийском влиянии.

Как известно, вместе с православной верой очень многие важнейшие составляющие культуры – книжность, архитектура, фреска, мозаика, иконопись и др. – явились к нам из Византии.

Здесь уместно провести аналогию с Японией, в которую в IX веке из Китая проник буддизм, а вместе с ним – искусство резьбы по камню, кости и дереву, бронзовое литье, вышивание шелком, а в дальнейшем фарфор, перегородчатая эмаль, бумагоделание и книгопечатание и т. п.

В том и другом случае религия явилась агентом и проводником культуры. В том и другом случае оригинальная местная этническая интерпретация сильно видоизменила как вероисповедные особенности, так и характеристики искусств и ремесел. Этничное онтологически первично, поэтому оно всегда неизбежно пробивает себе путь через все заимствования, создавая национальный язык, национальную веру и культуру.

В нашем случае переход от заимствованного искусства к национальному был более всего обусловлен экзистенцией Ордынской Руси, во-первых, и падением Византии, во-вторых.

С одной стороны, как уже показано, под игом сразу же произошло тотальное и существенное обрушение культуры, во многом завязанной на византийскую традицию. Но затем и сама по себе византийская традиция, долгие века определявшая русское иконописание и церковную архитектуру, постепенно видоизменялась, ее авторитет слабел. Отчасти это было связано с неуклонной деградацией Византийской империи, ярко проявившейся уже в XIII веке (взятие Константинополя крестоносцами в 1204 году и первая уния с Римом 1274 года) и закончившейся заключением второй унии в 1439 и взятием турками Константинополя в 1453 году. Византия как духовная доминанта мирового масштаба вначале откровенно скомпрометировала себя, а затем и вовсе рухнула у всех на глазах, и Константинополь, ставший Стамбулом, не мог более играть роль наставника для Московской Руси.

С другой стороны, по мере выхода из-под ига, по мере создания централизованного русского национального государства в творчестве русских мастеров искусства все сильнее проявлялись черты национального характера, национального представления о прекрасном, о гармонии, о должном, добром и истинном. Закалялся национальный характер, вызревали и укреплялись национальные архетипы, концентрировалась национальная самобытность. Происходило духовное созревание, возмужание русского народа, прошедшего через века изоляции и борьбы с тяжелейшим инородческим игом, закаленного созданием собственного национального государства и своим преобразованием в единую нацию. Это созревание более всего выражалось через культуру – литературу, искусство.

Конкретизируем сказанное.