Читать книгу Уголовный закон - Александр Романов - Страница 10

Термин «Уголовный кодекс РФ» неоднозначен. Он может иметь по крайней мере три коннотации – официальный документ, исторический источник, нормативный правовой акт.

Во-первых, УК РФ является документом. Следовательно, в материально-предметном смысле любой уголовный закон, в том числе Уголовный кодекс Российской Федерации, есть не что иное, как официальный документ[74]. Являясь документом, уголовный закон обнаруживает все существенные свойства официального документа: структура, содержание, реквизиты. В этом качестве УК РФ является объектом документоведения (законоведения).

Как документ, УК РФ должен быть отнесен к разряду исторических источников. В этом смысле УК РФ следует отнести к предмету источниковедческого исследования. Если предметом источниковедческого исследования оказывается УК РФ, то можно говорить о применении к нему методов юридического источниковедения. УК РФ, таким образом, – предмет не только юридического, но и источниковедческого исследования.

Юридическое источниковедение предполагает привлечение методов и приемов общего источниковедения для целей изучения законодательства как исторических источников правоведения. Юридическое источниковедение можно определить как вспомогательную научную дисциплину, объектом изучения которой являются законы как исторические источники правоведения, а также методы их исследования и приемы изучения. В частности, следует отметить, что в центре внимания источниковедения «находятся вопросы происхождения и авторства источников, история их возникновения и создания, методы интерпретации и анализа их содержания, полноты и достоверности содержащихся в законах свидетельств»[75]. Эти же вопросы, по существу, стоят и перед юридическим источниковедением.

Третья коннотация позволяет рассматривать УК РФ как нормативный правовой акт, обладающий высшей юридической силой. Высшая правовая сила всех законов юридической наукой принимается как данность. Сила закона заключается в его предельной авторитетности в сфере юрисдикции Российского государства.

В истории юриспруденции предельная авторитетность (модальность) законов, издаваемых государством, объяснялась различно: их божественным происхождением – в древние времена, обеспеченностью государственным принуждением – в новое время. Подлинно научное объяснение свойств законодательных актов связано с их текстовой природой. Быть нормативным правовым актом и быть текстом с научных позиций – одно и то же. Объяснение особых свойств текстов, отличающихся предельной модальностью, предложено лингвистической наукой.

С лингвистической точки зрения законы государства по своей природе являются не чем иным, как предельным случаем речи. Следовательно, это текст. Предельный случай речи – речь письменная[76]. Понимание действительной природы закона как предельного случая речи объясняет многие юридические свойства законодательных актов, в том числе такое их свойство, как высшая юридическая сила.

Закон в собственном смысле этого слова можно определить как отграниченную артикулированную ипостась права. Обычно закон рассматривается как объект, принадлежащий внеречевой действительности. Между тем это объект, относящийся к речевой действительности. Закон есть не что иное, как предельный случай речи, т. е. человеческая речь в письменной форме. В уголовном законе юриспруденцию интересуют прежде всего его текстовые свойства. Следовательно, законы вообще и уголовные законы в частности как объекты познания выступают как отграниченные артикулированные объекты.

Как отмечает Ю. М. Лотман, ученого «речь и ее отграниченная артикулированная ипостась – текст – интересуют лишь как сырой материал, манифестация языковой структуры»[77].

Равным образом с точки зрения научного анализа право и его отграниченная артикулированная ипостась – закон – представлены как сырой материал, манифестация особой юридической структуры – правоведения (поведения, реализующего право). При этом правоведение может реализовывать право (норму правоведения), но может и отклоняться от его требований, оставаясь тем не менее самим собой – правоведением. Юридическая наука своим предметом имеет, таким образом, не языковую, а смысловую структуру закона. Иными словами, содержание юридического знания составляет не столько знание текста, сколько знание контекста. Лишь при этом условии текст (уголовный закон) может быть понят так, как он написан, а не просто так, как кто-то захочет его понять.

Закон – это не просто текст, а отграниченный текст. Отграничение текста составляет суть законотворческой деятельности. Внешне это проявляется как процедуры принятия закона. Вначале текст, т. е. неотграниченная речь, облекается в форму законопроекта. Посредством законотворческих процедур такой текст приобретает отграниченность: из неотъемлемой части общего речевого потока этот текст становится законом, т. е. текстом с особым адресатом, в качестве которого выступает право. Закон, следовательно, можно определить как текст, адресатом которого является право. Точно так же молитва есть не что иное, как текст, адресованный Богу. Будучи облеченной в форму закона, т. е. в текст с иной, чем все другие тексты, функцией, речь тем самым сама приобретает особую функцию в той мере, в какой, будучи подлинной речью, она воспринимается не иначе как предписание высшей модальности, как норма, правило. Вследствие этого закон воспринимается не просто как речь, а как юридическая имитация обычной бытовой речи.

Социальный статус текста, а следовательно, и такого текста, как уголовный закон, определяется авторитетностью адресата. Учитывая это, уголовный закон можно рассматривать как текст («нормативный правовой акт»), предназначенный для наиболее авторитетного в коллективе людей, ведающих право, адресата. А в таком коллективе отдельным адресатом является право как собирательный образ. В случае уголовного закона таким адресатом является уголовный закон. Таким образом, уголовное право есть не что иное, как предельно авторитетный адресат законодательного нормативного акта, объекта, который имеет текстовую природу и все свойства, присущие текстам вообще.

Особый интерес при исследовании уголовного закона вызывает другое открытие лингвистического анализа текстовой реальности. Это открытие объясняет, чем определяется высшая юридическая сила закона. Дело в том, что авторитетность любых текстов, в том числе таких, которые представлены уголовным законом, определяется не столько свойствами самих текстов, сколько авторитетностью их адресата.

Закон характеризуется двойной адресацией: адресация законопроекта не совпадает с адресацией закона. Выше было отмечено, что первоначально адресатом текста законопроекта, с которым правоприменитель потом знакомится как с законом, выступает законодатель. Фигура законодателя персонализирует право. В действительности законопроект есть не что иное, как текст, обращенный к особому адресату – законодателю. Законодатель есть тот адресат, с которым по определению связывается знание истинных суждений о праве. Именно это положение дел отражается в характеристике права, которую дает профессор С. С. Алексеев: «Право – великая ценность, наше убежище и надежда, опора в делах, свершениях и бедах»[78]. Так люди говорят о своих хороших знакомых, о друзьях, близких, на помощь и поддержку которых они рассчитывают. Это же можно сказать и о праве, потому что именно оно выступает в качестве адресата тех текстов, которые размещаются в законопроектах. К праву апеллирует любой законопроект. В отличие от закона декрет, инструкция, правила апеллируют к государству, власти, начальству. По этим причинам их модальность уступает модальности закона.

В юридической науке закон определяется как источник (форма) права именно в смысле его текстовой природы и наивысшей авторитетности (модальности). В любом случае законами называются тексты, адресатом которых служит не что иное, как право. Чтобы появились законы, необходимы условия, делающие возможным законотворчество. К таким условиям относится существование коллектива правоведов. Наиболее авторитетным адресатом текстов, порождаемых в коллективе правоведов, является право. Авторитетностью адресата – права, представляемого в образе законодателя, – объясняется наивысшая модальность законов.

«Понятие авторитетности, – отмечает Ю. М. Лотман, – связано с особой природой адресата текстов»[79]. Важно отметить, что понятие авторитетности связано не с особыми свойствами текста (закон, молитва), а с авторитетностью его адресата («право», «Бог»). Таким образом, во многом остающаяся в юридической теории без объяснения высшей юридической силы закона, верховенство его норм становятся понятны.

Уголовный кодекс Российской Федерации как документ

Другая сторона УК РФ состоит в том, что вовне он проявляет себя как документ. Как и всякий документ, УК РФ обнаруживает все существенные свойства, присущие документу. Эти свойства составляют содержание понятия документа.

Понятие документа определяется в ст. 1 Федерального закона «О библиотечном деле» от 29.12.1994 № 78-ФЗ (ред. от 02.07.2013)[80]. Документом признается материальный носитель с зафиксированной на нем информацией в виде текста, звукозаписи (фонограммы), изображения или их сочетания, с реквизитами, позволяющими идентифицировать эту информацию, и предназначенный для передачи во времени и пространстве в целях общественного использования и хранения.

Закон вообще и УК РФ в частности, таким образом, можно определить как материальный носитель зафиксированной на нем информации в виде текста.

Слово «кодекс» в переводе с латыни значит «книга». В этом смысле понятие уголовного закона охватывает следующие официальные письменные тексты: 1) официальный документ, принятый законодательным органом государства в установленном порядке; 2) официальный документ, принятый в результате всенародного голосования – на референдуме; 3) международный договор Российской Федерации по вопросам уголовного права, ратифицированный Государственной Думой Федерального Собрания Российской Федерации.

Как и всякий документ, УК РФ предназначен для того, чтобы им можно было пользоваться в процессе практической управленческой деятельности.

Основной для документа является его письменная форма. Письменный документ закрепляет речевую информацию средствами письменного языкового общения в соответствии с действующими нормами и правилами. Все требования, предъявляемые к документам, применимы и к уголовным законам.

Главными требованиями, предъявляемыми к закону как к документу, являются:

1) своевременность;

2) краткость;

3) достоверность;

4) наглядность (понятность);

5) определенность продолжительности действия данного решения во времени;

6) наличие механизма реализации предлагаемых в документе решений.

Форма любого официального документа зависит от уровня принятого управленческого решения. На высшем государственном уровне управленческие решения закрепляются в виде законов (они являются основополагающими документами). На основе изучения и оценки обстановки управленческие решения принимают форму властных предписаний – приказов, указаний, инструкций, перспективных планов – по отдельным проблемам и линиям работы. По своему содержанию документы подразделяются на правовые (законы, иные нормативные правовые акты, постановления, указы, договоры и т. д.), научно-технические (статьи, книги, патенты, чертежи и т. д.), управленческие (приказы, директивы) и др.

Всем указанным выше требованиям к документу удовлетворяет непосредственный источник уголовного права Российской Федерации – УК РФ. Вместе с тем, документы подразделяются на официальные и иные. Закон – это официальный документ.

Являясь документом, УК РФ обнаруживает все существенные свойства, присущие официальному документу. Существенные свойства официального документа выражены в его понятии. Понятие официального документа определяется в ст. 5 ФЗ от 29 декабря 1994 г. № 77-ФЗ «Об обязательном экземпляре документов»[81].

Согласно закону официальными документами признаются документы, принятые органами законодательной, исполнительной и судебной власти, носящие обязательный, рекомендательный или информационный характер. УК РФ, являясь официальным документом, характеризуется высшей юридической силой и обязательностью для исполнения теми лицами, на которые возложены обязанности по исполнению его требований, запретов, дозволений и предписаний.

Необходимым свойством официального документа является наличие у него обязательных реквизитов. Реквизиты уголовного закона характеризуют его как официальный документ. Их можно определить как знаки надлежащей оформленности уголовного закона, подтверждающие его официальную силу и признание государством.

К реквизитам официального документа относятся:

– полное официальное наименование документа;

– текст документа;

– заверительная подпись должностного лица, подписавшего документ;

– дата издания документа, место и время подписания, регистрационный номер[82].

Легко заметить, что все реквизиты, присущие официальным документам, свойственны также и Уголовному кодексу РФ. Реквизиты уголовного закона являются его клаузулами. Клаузулы законодательных актов остаются неизменными на протяжении многих веков. Увеличивается лишь их количество, разновидности, расширяется сфера применения[83]. К клаузулам УК РФ относятся: его название, части – Общая и Особенная, разделы, главы и статьи, а также его заверительная подпись – например, «Президент Российской Федерации Б. Ельцин».

При этом законодатель не относится к реквизитам УК РФ. Он – принадлежность его текстовой структуры. Законодатель тем самым характеризует УК РФ как объект текстовой природы, а вовсе не как документ.

Все официальные документы отличаются книжным (официально-деловым) стилем их выполнения[84]. Уголовному закону также свойствен книжный (официально-деловой) стиль.

Д. Э. Розенталь к чертам, характеризующим особенности официально-делового стиля, относит:

– сжатость изложения;

– стандартное расположение материала;

– широкое использование терминологии, номенклатурных наименований (юридических, дипломатических, ведомственных, административных и т. д.);

– повествовательный характер изложения;

– прямой порядок слов;

– использование номинативных предложений с перечислением;

– употребление сложных предложений, отражающих логическое подчинение одних фактов другим;

– отсутствие эмоционально-экспрессивных речевых средств;

– слабая индивидуализация стиля[85].

В отличие от разговорного языка все книжные стили реализуются преимущественно в письменной форме. Это определяет их общие черты, свойственные также и уголовному закону. Ведь ему также присуща письменная форма.

Одним из требований книжного стиля является строгое соблюдение литературной нормы на всех языковых уровнях. В силу книжного стиля законам вообще и уголовным законам в частности свойственно такое же строгое соблюдение литературной нормы. Стилистика закона – нейтральная, безличная. Например, «настоящий Кодекс», «задачами настоящего Кодекса являются», «преступлением признается», «деяние признается совершённым невиновно» и т. п.

Для лексики уголовного закона характерно стилевое единство. Так, закон тяготеет к использованию общеупотребительной нейтральной лексики. При этом общеупотребительная лексика применяется в ее особом, вовсе не общеупотребительном значении. Например, такая речевая единица общеупотребительной лексики, как «преступление», в УК РФ (ч. 1 ст. 14) применяется вовсе не в ее общеупотребительном (словарном) значении, а специфическим образом. Согласно точному смыслу сказанного в ч. 1 ст. 14 УК РФ преступление является не деянием, а уголовно-правовым значением виновно совершённого общественно опасного деяния, запрещенного УК РФ под угрозой наказания.

Обращение к просторечиям, диалектизмам и экспрессивной лексике в тексте закона не допускается в силу стилистических ограничений.

Важно также отметить, что в законах часто приходится сталкиваться с несобственно-прямой речью. Несобственно-прямая речь в тексте представляет собой не что иное, как использование некоторой субъективной позиции[86]. Такой позицией является позиция законодателя как того, чья речь представлена в законе. Посредством этого приема тот, кто разрабатывает законопроекты, ссылается на точку зрения законодателя, а не на свою собственную субъективную позицию. Тем самым возрастает социальная модальность текстового содержания закона.

Так, в ч. 1 ст. 3 УК РФ читатель узнает, что в силу субъективной позиции законодателя преступность деяния, а также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия «определяются только настоящим Кодексом». В ч. 1 ст. 9 УК РФ читателю сообщается, что преступность и наказуемость деяния определяются не составителями закона и не Государственной Думой Федерального Собрания Российской Федерации, а «уголовным законом, действовавшим во время совершения этого деяния». Еще больше несобственно-прямая речь как позиция составителей текста законодательного акта по вопросам уголовной ответственности проявляется в Особенной части УК РФ. Так, в примечании к ст. 150 УК РФ говорится о действии «настоящей статьи» т. е. читай – о действии Уголовного кодекса РФ. Собственно говоря, вся Особенная часть, все ее положения представлены с позиции несобственно-прямой речи, которая в тексте УК РФ выражена стилистическими средствами.

Уголовный кодекс Российской Федерации как исторический источник

Двойственная природа уголовного закона нередко недооценивается исследователями. Так, в одной из работ Уголовный кодекс РФ характеризуется как «нормативный правовой акт, в котором отражается развитие уголовного законодательства России ХХ в.»[87]. Здесь выражения «нормативный правовой акт» и «документ» употребляются как синонимы. С научной точки зрения такое отождествление вполне допустимо, но оно не исчерпывает всей проблемы познания той реальности, с которой соотнесен уголовный закон. В данном случае слово «закон» указывает на документ (предмет материального мира) и ту реальность (нормативно-правовой акт), которая отражается этим документом. С этой точки зрения документом понятие закона не исчерпывается. Он также оказывается еще и историческим источником.

Под историческими источниками понимается «все, непосредственно отражающее исторический процесс и дающее возможность изучать прошлое человеческого общества, т. е. все созданное ранее человеческим обществом и дошедшее до наших дней в виде предметов материальной культуры, памятников письменности, идеологии, нравов, обычаев, языка»[88]. Являясь историческим источником, уголовный закон выступает в качестве предмета источниковедения.

Источниковедение – научная дисциплина, которая занимается изучением различных типов исторических источников и разрабатывает методы извлечения из них достоверных сведений об исторических явлениях и процессах. Все письменные источники – это тексты, записанные знаками (буквами, цифрами, нотами и др.). В источниковедении все письменные исторические источники подразделяются на документальные, законодательные и нарративные (повествовательные)[89].

Анализ с позиций источниковедения убеждает, что разговор об уголовном законе в отрыве от уголовного права столь же бесполезен, как разговор о благах цивилизации в отрыве от самой цивилизации или как разговор о стихах в отрыве от поэзии. На первый взгляд кажется, что право без закона – такая же бессмыслица, как литература в отсутствие литературных произведений. Однако это так только на первый взгляд.

Литературные произведения невозможны в отсутствие литературы как социального явления. Своим источником они имеют литературу (словесное художественное творчество). А с чего начинается правоведение? Сообразно концепции «Закон – источник права» правоведение начинается с законов. Однако так ли это? Иными словами, что первично в паре «закон» – «правоведение»? Источником законотворчества выступают явления правоведения, т. е. проявления правовой жизни людей. Законы в конечном счете своей основой имеют именно эту реальность. Законодатель – внимательный наблюдатель и искусный выразитель правоведения. Для законодателя право начинается не с закона, а того, что закону предшествует – с правоведения. Чтобы были законы, необходимо правоведение как социальное явление.

Убедительные свидетельства примата правоведения перед законами в источниковедческом плане приводит И. А. Покровский, который, исследуя генезис римского права, отмечает следующее: «Постановления законов XII таблиц даже с дополнениями и изменениями, внесенными путем interpretation и позднейших leges, далеко не охватывали всех отношений и далеко не удовлетворяли всем потребностям, которые выдвигала быстро развивавшаяся и усложнявшаяся жизнь республиканского периода. Сплошь и рядом создавались такие отношения, для которых в jus civile не было никакой нормы. В таких случаях приходилось бы ожидать, пока народившаяся потребность станет более или менее всеобщей, пока она формируется в народном сознании и вызовет, наконец, соответствующий закон. Но это путь долгий и сложный; римляне, благодаря особенной постановке своих магистратур, нашли иной и чрезвычайно удобный путь, благодаря которому законодательная работа всего народа в сильной степени упрощалась и благодаря которому римское право стало тем, чем оно было для всего человечества и для всей юридической науки»[90].

Законы могут рассматриваться как исторические источники, свидетельствующие о явлениях правоведения, с которыми общество сталкивается в реальности. Таким образом, для законодателя право начинается вовсе не с законов, как для всех остальных, а с коллектива правоведов и его правоведения. Явления правоведения составляют внеречевой контекст закона.

Источниковедческий анализ уголовного законодательства может проводиться по нескольким направлениям.

Нередко законодатель мыслится как собирательный образ депутатов законодательного органа. Если встать на эту, прямо скажем, достаточно поверхностную точку зрения, то источником появления законов в жизни общества следует признать законотворческую деятельность депутатов Государственной Думы, шире – государство. Законы в этом случае следует рассматривать как властные веления – распоряжения, предписания, запреты и обязывания, выраженные в обобщенной нормативной форме. Кажется, что без государства в лице его законодательных органов существование законов, а значит и права, и представить себе нельзя.

В действительности законодательные органы государства принимают законы, а не оформляют ими голые предписания и запреты власти, ее команды, которые при этом лишь называются законами. Явления правовой жизни общества (правоведение) не являются чьей-либо выдумкой. Такие явления возникают и существуют независимым от законодателя образом. Общество в лице законодательных органов власти лишь пользуется ими в попытках управлять правоведением, контролировать и направлять его. В истории человечества не законы возникают потому, что государство их принимает, а сама законотворческая практика становится возможной лишь в той мере, в какой она отражает и выражает существующие правовые отношения как социальную реальность.

Что можно делать, пользуясь законами? С помощью закона можно понимать законодателя. А что можно делать, понимая законодателя? Можно исполнять его предписания, дозволения и запреты, можно руководствоваться знанием права. Право – это предмет, с которым законодатель знаком не понаслышке. По этой причине с помощью коммуникации с законодателем, устанавливаемой посредством закона, люди могут своими практическими действиями порождать, вызывать право из небытия.

Стремясь выяснить действительное отношение закона к жизни, важно понять, что на стадии законопроектных работ законодатель – не отправитель, а адресат (получатель) того сообщения, которое находит выражение в письменной речи, облеченной в форму будущего закона, нормативного правового акта. Чтобы стать тем, кому приписывается авторство закона, после его принятия, от законодателя вначале требуется побывать адресатом тех, кто берет на себя функции правоведения. Когда закон принят, положение законодателя изменяется. В глазах читателя закона законодатель утрачивает положение получателя сообщения и воспринимается не иначе, как его отправитель. Вопреки расхожим интуитивным представлениям законодатель является адресатом законотворчества. Это единственно возможный адресат. Хочешь узнать право – обратись к законодателю. Сама же законотворческая практика имеет дело с правоведением и занята выработкой его норм, правил, исключений из них.

Отправитель сообщения и его получатель – это атрибуты текста. Следовательно, законодатель есть не что иное, как атрибут закона. В сфере правоведения законодатель выступает одновременно в двух ипостасях. С одной стороны это адресат коммуникации в коллективе правоведов (законодатель – образ получателя сообщения, отправляемого с помощью законопроекта). С другой стороны законодатель является адресантом в правоведении. Адресант – это отправитель сообщения. Именно законодатель для читателя стоит за законом, является отправителем содержащегося в законе сообщения о норме правоведения. Это значит, что законодатель, а не закон является подлинным источником сведений не только о норме правоведения, но и о правоведении как таковом.

Когда читатель имеет дело с законом, законодатель для него выступает в качестве говорящего. Законодатель относится не к тексту, а к контексту закона (юридического текста, обладающего высшей модальностью). Как внеречевая принадлежность текста закона законодатель является неотъемлемым атрибутом правоведения. Практическое значение закона состоит в том, что в нем содержится сообщение о праве, которое следует понимать как норму правоведения. Слова законодателя (закон) понятны его адресату лишь в той мере, в какой ему известна общая для них обоих внеречевая действительность. Правоведение – внеречевая действительность законодателя. Он высказывается о норме такой действительности, т. е. о праве. Законодателю эта действительность известна, его адресату – нет. Условием их коммуникации (понимания) является наличие у них общей памяти, т. е. знание того внеречевого контекста, который известен законодателю.

Закон предлагает читателю условную позицию интимной близости по отношению к законодателю. Это, в свою очередь, предполагает общую память законодателя и читателя. Лишь при этом условии возможно понимание закона читателем так, как он написан. Понимать закон – значит понимать законодателя, а не только слова закона. Благодаря общей памяти с законодателем читатель закона может «вспомнить» то, что не знает, а именно право как внеречевой контекст законодателя.

Читателю закона кажется естественным, что законодатель обращается к нему. Такие представления вполне естественны и принимаются не только обыденным сознанием, но и юридической теорией. Поэтому можно сделать вывод о проникновении обыденно-бытовых представлений в юридическое сознание, а через него и в науку о праве. Этим сознанием полнятся юридические труды. Между тем, говоря о законе, уместно вспомнить известный тезис Локка о том, что Бог говорит напрямую с каждым, кто читает Библию. Подобным образом в юридической литературе общим местом оказываются представления, согласно которым законодатель говорит с каждым, кто читает закон. Иными словами, если во времена Локка считалось, что Библия – это творение Бога, то сегодня считается, что закон – это творение законодателя. Это допущение, из которого исходит правовая теория, однако, требует пристального внимания и проверки на свою научную состоятельность. Во всяком случае на веру его принимать нельзя. Представления, согласно которым законодатель является создателем закона и что тот, кто читает закон, общается с законодателем, являются глубоко ошибочными. Во всяком случае к науке они не имеют никакого отношения. На уровне закона проявляются не его юридические свойства, а способность текста предлагать аудитории условную позицию интимной близости по отношению к отправителю сообщения.

Не удивительно, что законы, являясь, по сути, речью, строятся по тем законам, по которым строится речь. Как отмечает Ю. М. Лотман, особенностью устной речи является то, что это «речь, обращенная к собеседнику, который не только присутствует налицо, но и лично знаком»[91]. Письменная речь устроена иначе. Это речь, обращенная к собеседнику, который не только лично не знаком говорящему, но и отсутствует. В законе мы встречаемся с письменной речью. В законе читатель встречается с речью законодателя, а законодатель имеет дело с собеседником, который лично ему не знаком. Именно речь законодателя составляет содержание закона как текста. Законы, являясь предельным случаем устной речи, т. е. речью в ее письменной форме, есть не что иное, как речь законодателя, обращенная к собеседнику, который не только не присутствует налицо, но и является лично ему незнакомым.

Содержание письменной речи составляет все то, что неизвестно любому говорящему на данном языке, содержание устной – все то, что известно. Вследствие этого в этих двух типах речи задействованы разные виды общей памяти – абстрактная общая память (для письменной речи) и абстрактная индивидуальная (для устной речи). Абстрактная общая память – достояние всего коллектива, индивидуальная общая память – достояние всех и каждого индивида. В устной речи опускается все то, что собеседнику и без того известно, в письменной, наоборот, опускается все то, что собеседнику неизвестно. Этим объясняются представления о законе как об источнике права, а о праве – как о том, что в отсутствие закона остается тайной, неизвестным. По этой причине в судебном прецеденте (аналог устной речи) важно все, что не сказано, а в законе – все, о чем сказано. Лишь верное представление о том, что законодатель имеет в виду, делает понятным сказанное им, закон. Отсутствие исчерпывающей детализации текста в законе является не его недостатком, как многим кажется, а отличительной особенностью. Это свойство законодательного акта определяется природой письменной речи, которая составляет содержание законодательного акта и не может рассматриваться как его недостаток.

Рассматривая закон как пример письменной речи, следует принимать во внимание, что устная речь характеризуется своей избыточностью, а письменная – информативностью. В этом смысле закон провозглашается источником права. Избыточность и информативность сообщения в теории коммуникации рассматриваются как его коммуникативные характеристики. Под избыточностью или информативностью текста понимается его способность нести сообщение, новую информацию. Чем выше избыточность сообщения, тем меньше нового из него может узнать получатель. Напротив, чем ниже избыточность сообщения, тем больше информации с его помощью может быть получено. Письменная речь – текст с предельно низкой избыточностью сообщения. Как было показано выше, закон является по своей природе письменной речью. Письменная речь отличается предельно высокой информативностью. Извлечение сообщений, содержащихся в тексте закона, требует особого искусства, навыков и умений, т. е. требует не любого, а подготовленного получателя сообщений, отправляемых в письменной форме. Вследствие этого правовая практика, основу которой составляет закон, нуждается в услугах особой науки – юриспруденции. В судебном прецеденте мы встречаемся с записью устной речи. Такие источники (формы) права организованы по типу устной речи. Вследствие этого в правовом отношении этот источник (форма) права опирается на конкретную индивидуальную память. Ее коллективным носителем является не законодательный орган, а суд, формой – не закон, а судебное решение.

Законодатель – это тот, кому право известно как правда о правоведении. Относительно понимания права как правды закона следует принять во внимание мысль Н. Д. Арутюновой, которая отмечает следующее: «Истинностная оценка суждений заставляет задуматься над понятием истинности, представленным в русском языке двумя словами: истина и правда, разделяющими объективный мир (или его прообраз) и мир человеческой жизни»[92]. Право, таким образом, своим источником имеет мир человеческой жизни.

Правопонимание в рамках континентальной юридической традиции и системы требует умения обращаться с письменной речью. Она представлена в законе. Правопонимание в рамках прецедентного права рассчитано на навыки в рамках устной речи.

Законотворчество не сводится только к составлению текста законодательного акта. Не меньшее значение имеет формирование смыслового содержания. Законодатель в законе выступает как носитель письменной культуры. Как видим, законотворческая деятельность – это не литературный жанр, а отражение в сознании человека правоведения как особой внеречевой действительности. Задача юридической науки – в том, чтобы осознать, в чем состоит правоведение и как оно проявляется эмпирически.

В законе содержится запись речи законодателя. Ему открыта норма правоведения, известны особые правила, соблюдение которых является непреложным. Этим законы и ценны: в них сообщается, как надлежит действовать тому, для кого правоведение это не только слово. В отличие от произведений литературного жанра в законе не переплетаются вымысел и реальные события и обстоятельства. Для законодателя все, о чем он говорит, – реальность.

Согласно общепринятому в юридической науке определению уголовный закон представляет собой «политическое решение в юридической форме. Каждая группа специалистов вносит в его реальное состояние свой вклад, но ни одна группа и ни один специалист не могут считать себя авторами уголовного закона. Им является действующий в данной стране и в данное время законодатель»[93].

Понятию уголовного закона в литературе по уголовному праву уделяется значительное внимание[94]. Однако, как было показано выше, по вопросу о том, что собой представляют уголовные законы, каковы их действительные свойства и назначение, могут быть высказаны разные гипотезы. Закон и право соотносятся как суждения о тех явлениях, которые имеют важное значение для жизни общества, и сами эти явления. Вследствие этого требования юриспруденции должны состоять не в том, чтобы законы были понятны, а в том, чтобы они были поняты. Если закон остается непонятым, это проблема не законодателя, а толкователя и правоприменителя.

Мы видели выше, что любой закон, в том числе закон уголовный, представляет собой речь законодателя, которая излагается в письменной форме. Раз так, то закон можно рассматривать как совокупность предложений. В логическом отношении в своем нуклеарном виде уголовный закон можно свести к имени. Что это значит? А вот что. «Предложение тоже является именем, значением предложения является истина или ложь <…>,– отмечает Ю. В. Ивлев. – Рассмотрим предложение: “Птолемей считал, что Солнце вращается вокруг Земли”. Оно истинно. Заменим имя “Солнце” на имя “центральное тело Солнечной системы”, имеющее то же значение. Получим ложное предложение»[95].

Такие же метаморфозы нередко характерны и для практического обращения с законом. Вследствие этого юриспруденция нередко оказывается не наукой о праве, а сводится лишь к замене слов закона другими имеющими такое же значение, что и в законе, но ложными словами. В результате юриспруденция как истинное предложение (т. е. сказанное о сказанном законодателем) подменяется ложным предложением. Юриспруденцией могут признаваться лишь истинные предложения (сказанное о сказанном в законе). К закону неприменим логический критерий истинности или ложности: закон – это и есть сказанное законодателем». Истинной или ложной может быть только юриспруденция.

Сказанное о сказанном в законе, или о «праве», тоже является предложением. Поэтому, как и всякое предложение, юриспруденция может быть истинной или ложной лишь относительно закона как сказанного не кем-нибудь, не всяким, а законодателем.

Основная функция закона – официально свидетельствовать о том, что записанное в нем есть сказанное законодателем. Вследствие этого подмена истинных имен (сказанного в законе) другими именами (сказанным кем-то другим, кроме законодателя), имеющими такое же значение, но ложными, является подменой юриспруденции произвольными домыслами. Такая подмена чревата антиномией отношений именования, т. е. ложными предложениями. Ошибка антиномии отношений именования особенно опасна при толковании законодательных актов.

Значение закона состоит в том, что он выступает мерилом истинности или ложности юриспруденции, позволяет установить ошибку антиномии отношений именования, которая иначе не отличима от безосновательных в правовом отношении выдумок и произвольных допущений, которые нередко делаются под видом «научно» обоснованных предложений по совершенствованию закона и права. Замена слов закона такими же, но со смещением их смыслового содержания, ведет не к толкованию закона, а к подмене истинных имен ложными. Толкование закона есть не просто мыслительный процесс, происходящий в сознании толкователя, а лишь такой, который соответствует мыслительному процессу законодателя, хотя и заменяет слова закона другими, но столь же истинными предложениями. Вокруг сказанного в законе, как вокруг истины и права, объединяется народ, все общество.

Прямо скажем: в законе важны не слова, а значение, определяемое для них законодателем. Эти смыслы принадлежат не кому-то, не какому-то частному лицу, а законодателю. Он является представителем всех и каждого, а потому его мысли обладают силой легитимности. Вследствие этого возможно излагать сказанное в законе другими словами, однако недопустимо подменять или изменять смыслы сказанного в нем. В противном случае неизбежно возникает несоответствие толкования (формы закона) закону (форме права). При подмене легитимных смыслов их произвольно определенными нелегитимными аналогами получается ложное суждение.

Закон является источником (формой) права не в том смысле, что из него можно черпать правовые нормы, как из родника воду, а в том смысле, что в нем содержатся подлинные слова законодателя. В законе, следовательно, важны не столько слова, сколько их законодательный смысл. Этот смысл принадлежит законодателю и определяется им. По существу, он и представляет собой то, что в теории получило название «позитивное право». К выработке такого отношения к закону в первую очередь и сводится профессиональная юридическая культура.

В свое время Советское государство провозгласило лозунг «Искусство должно быть понятным народу». Опыт этого лозунга поучителен для юриспруденции. Этот лозунг фактически утверждает, что искусством может признаваться лишь то, что понятно народу. Авторство этого лозунга часто приписывается Розе Люксембург. На самом деле Роза Люксембург ничего подобного не говорила. Роза Люксембург говорила, что «искусство должно быть понято народом». Как видим, это разные лозунги. В первом требования предъявляются к искусству, во втором – к народу, к тому, кто пользуется искусством[96].

Утверждения, согласно которым Роза Люксембург якобы призывала к тому, что искусство должно быть понятным народу, – в логическом отношении являются ложью, их логическим значением является ложь. На практике это приводило к тому, что один лозунг подменялся другим, а искусством стали признавать лишь те произведения искусства, которые народ был в состоянии понимать. Все иное искусством не признавалось, с ним велась борьба. Это вело к застою в искусстве, в конечном счете к деградации.

Относительно законов можно сказать то же самое. Лозунг юридической науки «Закон должен быть понят» не следует подменять другим, а именно «Закон должен быть понятным». Требования правоведения обращены не к законодателю, а к народу, объединившемуся вокруг закона, апеллирующему к нему как к устоям и опоре своей правовой жизни. Относительно законотворчества не следует в который раз наступать на те же грабли, как и в отношении искусства. Популярное мнение тем не менее призывает вместо понимания законов добиваться от законодателя понятных законов. Лозунг остается прежним: «Закон должен быть понятен!». Непонятный закон – плохой закон. Непонятные законы следует заменить понятными». В юриспруденции это нередко ставится целью научного исследования. Так, публицист Ю. Мухин на своем сайте «Институт высокого коммунизма» утверждает: «Безусловно, все законы должны быть понятны любой кухарке без какого-либо юриста»[97].

Понимать закон – не значит подменять сказанное в законе сказанным его читателем. Применять закон – значит пользоваться им по его прямому назначению. Понять законодателя – значит понять другого. Чтобы понять другого, необходимо поставить этого другого на свое собственное место, а вовсе не поставить себя на место другого. Многие законы нередко толкуются по принципу «если бы законодателем был я», тогда как надо иначе – по принципу «если бы законодатель был мной».

Поставить себя на место другого (в данном случае – на место законодателя) равнозначно подмене позиции законодателя позицией толкователя. По сути, это обрыв коммуникативной цепи в передачи сообщения. Такая подмена чревата следствиями. Она не только не способствует пониманию закона, а исключает его. Вполне понятны требования, предъявляемые к законам, быть понятными всякому, любому толкователю, первому встречному. Между тем толкование закона требует особых навыков, подготовки, другой личности толкователя. Чтобы понять другого, от того, кто выступает в роли понимающего, требуется умение перейти на позицию адресата. Для этого, образно говоря, тот, кто ставит своей целью понять закон, должен «впустить» законодателя в себя. Понять закон значит понимать его так же, как понимает закон законодатель.

Требования к закону быть более понятным свидетельствуют вовсе не о недоработках законодателя, а о неумении и неготовности иметь дело с законами и осмысленно ими пользоваться.

Уголовный кодекс Российской Федерации как нормативный правовой акт

С точки зрения общей теории права все законы, в том числе и уголовные законы, представляют собой нормативные правовые акты. Так, Т. Н. Радько отмечает: «Законом называется акт, принимаемый в особом порядке высшим органом законодательной представительной власти (парламентом) или народом (на референдуме)[98]. Это дает основание рассматривать УК РФ не только как документ, исторический источник, но и как нормативный правовой акт.

В рамках романо-германской правовой традиции, которой следует правовая система Российской Федерации, нормативные правовые акты образуют массив основных (ведущих) непосредственных источников (форм) права. Уголовный кодекс РФ – единица этого массива. Его можно рассматривать как совокупную целостность уголовных законов государства.

Нормативные правовые акты в рамках учения общей теории права принято относить к формально-юридическим источникам права. К другим формально-юридическим источникам права относятся судебные прецеденты, правовые обычаи, нормативные договоры[99].

Нормативные правовые акты, принимаемые высшими органами представительной власти (парламентом) или народом (на референдуме) обладают высшей юридической силой. Они содержатся в законах, оформляются документально.

Законы подразделяются на виды соответственно их месту в правовой системе государства. Так, верховенство в этой системе принадлежит Конституции РФ. К числу законов относятся федеральные законы (федеральные конституционные законы, федеральные (текущие) законы), законы субъектов РФ.

Все иные нормативные правовые акты к законам не относятся. Они имеют меньшую, чем законы, юридическую силу. Это позволяет отнести такие нормативные правовые акты к числу подзаконных нормативных правовых актов. Такие акты имеют лишь подзаконную силу, могут конкретизировать и развивать законоположения и принимаются во исполнение Конституции РФ и законов.

К иным нормативным правовым актам относятся: постановления палат Федерального Собрания РФ, указы Президента РФ, постановления Правительства РФ, приказы, инструкции, регламенты и другие акты, принимаемые министерствами, службами и ведомствами.

Уголовный кодекс РФ – федеральный конституционный закон. Его можно рассматривать и как нормативный правовой акт высшей силы. Понятие нормативного правового акта характеризует Уголовный кодекс РФ содержательно, не с его внешней, а с его внутренней стороны.

С точки зрения формы УК РФ может рассматриваться как официальный документ, издаваемый Государственной Думой РФ, а с точки зрения содержания – как нормативный правовой акт высшей юридической силы в кодифицированной форме. В этом смысле УК РФ признается непосредственным источником уголовно-правовых норм.

Нормативные правовые акты по вопросам уголовной ответственности и наказания лиц виновных в совершении преступлений могут приниматься посредством законотворческой деятельности органов законодательной власти государства или непосредственно при прямом волеизъявлении народа (на референдуме). «Нормативность» правотворческого акта, в том числе и такого, которому придана форма Уголовного кодекса РФ, а также дополнений и изменений к нему, означает, что его предписания, запреты и дозволения, а также иные требования устанавливаются как непреложный образец, норма, постоянно действующее обязательное для соблюдения правило.

Нормативный правовой акт представляет собой сознательно организованный разработчиками законопроекта результат речетворческого процесса. Разработчик закона является субъектом обычного речетворческого процесса. Особенностью речетворческого процесса, результатом которого служит нормативный правовой акт, является его особый адресат – законодатель. Вследствие этого нормативный правовой акт, получающий письменную форму закона, представляет собой не что иное, как продукт особого речетворческого процесса. Нормативным правовым актом, следовательно, называется продукт особым образом организованного речетворческого процесса, субъектом которого выступает законодательный орган государственной власти, а адресатом – законодатель.

Речь разработчика закона является тем внеязыковым контекстом документа, который поступает в распоряжение толкователя и известен ему как закон. Это значит, что в законе его толкователь сталкивается непосредственно не с правом, а с речью. Следует принять во внимание, что условием понятности речи служит знание ее контекста. Для читателя закона закон – это речь законодателя. Для составителя законопроекта закон – это текст, адресованный законодателю.

Внеязыковым контекстом закона (речи законодателя) служит право. Закон, таким образом, представляет собой не что иное, как правовой текст, предельный случай речи законодателя. Право, следовательно, для составителя законопроекта – это одно, а для его читателя – совсем другое. Для законодателя право – контекст его речи, а для читателя закона право есть не что иное, как речь законодателя.

Текстом мы будем называть письменную форму языка, речью – ее естественную, устную форму. В этом смысле текст может быть противопоставлен речи, а сама речь оказывается внеязыковым контекстом текста. Несмотря на внешнюю схожесть, речь и текст обнаруживают неодинаковые свойства.

Так, речь необозрима и линейна, а текст обозрим и структурирован. Вследствие этого внеязыковым контекстом судебного прецедента оказывается речь судьи, а внеязыковым контекстом законодателя – право. И прецедент, и закон могут рассматриваться как документ. Документами являются и судебный прецедент, и принятый закон. На этом их сходство заканчивается. Как документы они не различимы. Однако их внутренняя природа различна. Прецедент – это контекст, закон – текст. Их различия определяются тем же, чем определяются различия между свойствами речи и текста. Внеязыковым контекстом при прецеденте служат действия, совершаемые субъектом речи, т. е. судьей. Внеязыковым контекстом закона является право как предмет речи законодателя. Речь воспринимают, текст – понимают. Поэтому право при прецеденте есть то, что воспринимается, а в случае с законом есть то, что понимается. Появление закона возможно лишь в условиях перехода к текстовой коммуникации на основе письменности. Формирование права на основе прецедентной системы и методов активной казуистики всего этого не требует.

Проблема правопонимания в условиях прецедентной системы сводится к проблеме Внеречевым контекстом юридической теории при прецеденте является решение, принятое судом в связи и по поводу известных обстоятельств.

Задачи понимания закона много сложнее, чем это представляется на первый взгляд. Они не сводятся лишь к проблеме восприятия внеязыкового контекста, как это имеет место при судебном прецеденте. В случае с законом контекст остается невысказанным. Проблема понимания закона не решается в один шаг. У закона не один, а два контекста. Контекст первого уровня составляет речь составителей законопроекта, ставшего законом. Контекстом второго уровня, более глубокого, является внеязыковой контекст речи законодателя. Он остается не только невысказанным, но и неизвестным и подлежит реконструкции по речи законодателя. Лишь при понимании этого можно правильно определить природу закона, т. е. установить те скрытые от наблюдателя условия, существование которых делает возможным не только наблюдение законов, но и сами законотворческие практики. Можно сказать, что проблема толкования закона есть проблема уяснения его внеязыкового контекста второго уровня. Содержание закона для толкующих закон интуитивно связывается с речью его разработчиков. Вследствие этого несобственно-прямая речь в законе воспринимается ими как прямая речь. Это ошибка. Задача толкователя закона состоит в том, чтобы за речью составителей закона, несобственно-прямой речью, разглядеть собственно-прямую речь – речь законодателя.

Право – подлинный миф о законе. Такой миф создается до закона и независимо от его издания и чтения. Именно поэтому право остается неоспоримым, невнятным и глубоким как космос и таким же, как космос, до конца не познаваемым. Право – это вовсе не юриспруденция, как представляется многим. Юриспруденция является во многом тем мифом, который создается создателями и читателями закона, по поводу которого можно спорить. Об этом все нескончаемые споры, которые ведут юристы.

Для толкователя закона ключом к его пониманию является созданный им самим миф о духовном родстве с законодателем. Законодатель – это последняя инстанция по всем вопросам определения правовой нормы. Его решение является окончательным и не подлежит переопределению читателем закона, его адресатом. Сколько существуют законы, законодатель всегда был и остается истиной правоведения. Его мысли связаны с правом как с нормой правоведения, всегда вертятся вокруг правоведения и только ему и посвящены.

Выражение «нормативный правовой акт» подчеркивает, что законы являются не только объектами материальной природы и документами, но принадлежат языковой реальности. Такие объекты существуют лишь как смысловые единицы только в определенном внеязыковом окружении. Внеязыковое окружение закона является его контекстом. Контекст закона находит выражение в его тексте посредством живой знаково-эпистемической деятельности. Эту деятельность и следует определить как правоведение. Правом часто называют правоведение. Правоведение есть не что иное, как социальная деятельность, которой присуще следование норме, правилу. Закон важен тем, что он является следствием права как истины правоведения, – а вовсе не потому, что является источником права, – является источником знания правовых норм и правил как подлинного внеязыкового контекста законодательного акта.

«Право, – отмечают Ф. М. Раянов, Р. Г. Минниахметов, Д. А. Пономарев, – не является конкретным объектом окружающего мира и его нельзя потрогать, пощупать, понюхать и измерить»[100]. Этого же взгляда придерживается В. А. Бачинин, который пишет, что право «не принадлежит к числу непосредственно наблюдаемых предметов. У него нет своего четко очерченного места в окружающем человека физическом пространстве»[101]. Эти не случайные мысли содержат догадку о том, что право не относится к природно-естественным объектам. Право принадлежит к объектам языковой, а не физической реальности. По этой причине его не только нельзя «потрогать», «пощупать», «измерить», но и исследовать методами естественных и точных наук.

Поскольку право является внеязыковым контекстом закона (правоведения в том виде, как оно представлено речью законодателя), понятие права не поддается обобщению. В логике обобщение понятия рассматривается как операция его определения. Определить какое-либо понятие – значит обобщить его. «Обобщение понятия, – отмечает Е. Н. Зарецкая, – логическая операция, которая заключается в том, что для какого-либо понятия находится более широкое по объему понятие, в объем которого входит и объем исследуемого понятия»[102]. Обобщить понятие – значит подвести его под другое, но более общее понятие. Дать определение праву значит не что иное, как обобщить его понятие, подвести понятие права под другое, более общее понятие. Сделать это невозможно, поскольку понятие права предельно общее, не поддающееся обобщению. Такие понятия называются исходными (аксиоматическими). Аксиоматические понятия определению не подлежат.

Аксиоматические понятия – вершина человеческой мысли, они венчают обобщение всех возможных более конкретных понятий. С таких понятий начинаются науки. Право – исходное понятие всех юридических наук. Исходные понятия вводятся, а не выводятся. «Теоретическое построение у Галилея, – отмечает П. Гайденко, – создается до всякого опыта и независимо от него – оно представляет собой решение задачи, правильность которого лишь задним числом должна быть подтверждена»[103].

Другая особенность аксиоматических понятий состоит в том, что их не определяют, о них высказываются и рассуждают.

Как отмечает А. И. Бобылев, «в юридической литературе высказываются убеждения, что в связи с наличием разнообразных точек зрения на сущность права не удастся выработать единого определения права. Однако существует и твердое убеждение, что должно быть выработано общее определение понятия права»[104]. Именно в силу аксиоматичности своего исходного понятия права юридическая наука оказалась не в состоянии определить его точно за всю многовековую историю ее существования. Причина понятна: это невозможно в силу логических ограничений.

Ненаучность, точнее антигуманитарность, стремления найти определение права становится особенно заметной, если обратиться к письму Ю. М. Лотмана к М. В. Юдиной от 22 июля 1969 г., где отмечается, в частности, следующее: «Главный пафос нашего направления в науке, как я его понимаю, дать принципиально проверяемые результаты. Дело в том, что человечество до сих пор в вопросах наименее для него важных – например, при решении математических задач – отказывается считать истиной то, что не поддается проверке и не может быть объяснено с точки зрения метода. В вопросах же самых важных – гуманитарных – мы хотим истины, но не хотим знать (или не уделяем большого внимания) того, как она получается. Итак, пожалуй, нам ближе всего Декарт; мы не говорим: «Дайте нам истину», а говорим: «Дайте нам методы нахождения истины, пути к ней»[105]. Право есть такая истина юриспруденции. От юриспруденции не следует ожидать истины – ответа на вопрос: «Что такое право?». Ее задача – определять методы обнаружения права, определять возможные пути, ведущие к праву.

Следует отметить, что по вопросу о праве современная юридическая наука, скорее, продолжает двигаться тем же путем, который ставит под сомнение Ю. М. Лотман. Представители отраслевых юридических наук удивительно схожим образом требуют от общей теории права: «Дайте нам определение права, дайте истину», мало озаботившись тем, какие методы при этом должны быть использованы и каким образом искомая истина может быть получена и может ли она вообще быть получена.

Научно состоятельная, логически непротиворечивая дефиниция права оказывается невозможной. В логическом отношении такая задача является неразрешимой. Сама постановка перед юридической наукой задачи определить, что есть право, иными словами, предложить его дефиницию, не относится к разряду научно поставленных.

Понятие права как понятие об объекте языковой реальности есть не что иное, как предельно обобщенное понятие. Своим контекстом такое понятие имеет предметную область – суждение о правоведении с позиций знания его нормы. Право – умозрительный «образ» правоведения, его явлений и процессов. Это наипростейшая в структурном отношении форма юридической мысли. Такая мысль состоит всего лишь из двух элементов: объема и содержания. Содержание права (как мысли о правоведении) определяется существенными признаками правоведения, а объем – той предметной областью, которая отражается правом.

Поскольку содержание права определяется правоведением как предметной областью, которая отражается правом, то, строго говоря, содержание права – предмет интереса юриспруденции и ученых, которые исследуют правоведение как его предметную область. Юриспруденция раскрывает содержание права в той мере, в какой в нем отражается правоведение как его предметная область.

Следует отметить, что право – как понятие – образуется путем обобщения всех иных более конкретных понятий. Обобщение – «это операция, заключающаяся в увеличении объема исходного понятия, это переход от понятия с меньшим объемом к понятию с большим объемом за счет уменьшения содержания исходного понятия. Таким образом, увеличение объема понятия, т. е. обобщение, в то же время есть и уменьшение содержания. Пределом обобщения выступают категории философии, как наиболее широкие по объему понятия»[106].

В истории философской и юридической мысли попытки предложить состоятельную в научном отношении дефиницию права предпринимались неоднократно.

Так, Аристотель определял право как политическую справедливость. В Средние века под правом мыслилось божественное установление, сверхъестественное предустановление. Ж.-Ж. Руссо считал, что право есть не что иное, как общая воля. По мысли Ш. Монтескье и других, право – это абстрактная модель поведения, обусловленная природой человека. К. Маркс считал, что право – это воля экономически господствующего эксплуататорского класса. Дефиницию права В. И. Ленин связывал с волей восставшего против эксплуатации пролетариата. По Г. Кельзену, право определяется как приказ, правило поведения, устанавливаемое государством. Конечно, не всякий приказ есть право, но всякое право – это приказание. Е. Эрлих под правом понимает правоотношения и складывающийся на их основе правопорядок. Все указанные представления так или иначе, в той или иной степени связывают феномен права с его источниками. Единственное, что остается без ответа, – это вопрос о том, каким образом возникают сами источники, откуда они берутся и чем объясняется их правопорождающая способность?

В содержательном аспекте в юриспруденции целесообразно опереться на элементарную теорию деятельности в ее научном, а не только традиционном юридическом освещении.

Что собой представляет правоведение? Его мы определили как деятельность. В свете современной науки деятельность как таковая рассматривается как «процесс, посредством которого осуществляется связь с предметом той или иной потребности и который обычно завершается удовлетворением потребности, конкретизированной в предмете деятельности»[107]. При этом важно отметить, что предмет любой деятельности есть ее действительный мотив. В контексте юриспруденции это позволяет понять правоведение как деятельность, а право как действительный мотив этой деятельности.

Учение о сознании, писал Л. С. Выготский еще в 1934 г., «выступает для нас как конкретная теория осознания человеком своего человеческого бытия»[108]. Пользуясь этой аналогией, можно сказать, что учение о праве (юриспруденция) есть конкретная теория правоведения как осознания человеком своего правового бытия. Правовое состояние людей есть одно из проявлений их человеческого бытия.

Правоведение – подлинный предмет юриспруденции. Его можно представить как систему взаимодействующих субъекта и предмета в юридической деятельности. Субъектом правоведения выступают правоведы. Их интересы на профессиональном уровне представляют юристы. Предметом правоведения выступает право. С правом связано и правоведение, деятельность правоведов.

Правовое состояние – это особое, человеческое состояние людей, а не просто их физическое, биологическое существование. Правоведение начинается не с людей, а с их человеческого состояния.

Правовое состояние – это состояние, когда люди осознают, что они не просто живут, а что у них есть права и обязанности. Общество возникает с момента осознания людьми их человеческого состояния. Люди могут не осознавать своего человеческого, в том числе и правового, состояния. Правоведение возникает с осознания людьми их правового состояния и является инструментом удовлетворения их потребности в праве, порождаемой таким состоянием.

Другим важным вопросом юридической теории был и остается вопрос о том, откуда берется право. Ответ на этот вопрос достаточно очевиден: право – продукт правоведения, а первопричиной правоведения является правовое состояние людей, т. е. их человеческое состояние.

Правовое состояние порождает у человека специфические потребности. Среди них одной из ведущих является потребность знать норму правоведения. Право, таким образом, есть продукт удовлетворения этой специфически человеческой потребности – потребности в правоведении.

В психологии сознание понимается как деятельность[109]. Это – научный взгляд на сознание. Юриспруденция представляет собой хотя и теоретическую, но все же форму сознания. Поскольку сознание есть не что иное, как деятельность, правоведение также с последовательно научных позиций можно определить как деятельность, направленную на удовлетворение потребности в праве, порождаемой человеческим состоянием.

Деятельностная концепция происхождения права позволяет подойти к познанию права, что называется, с другого «конца». А именно не законом и другими источниками объяснять происхождение и «тайну» права, а искать его как условия, необходимые для их возникновения и существования в истории человеческого общества.

Деятельностная концепция права исходит из того, что в УК РФ его толкователь встречается не с правом, а с речью. Принадлежность этой речи, ее источник изначально известен: эта речь принадлежит законодателю. Из этого следует ряд важных выводов. В частности, констатация того положения, что закон есть уровень речи, позволяет вскрыть реальную природу нормативного правового акта – это акт речи. Следовательно, УК РФ и содержащийся в нем нормативный правовой акт в своей реальности есть не что иное, как объект текстовой природы. Будучи, по сути, текстом, УК РФ (нормативный правовой акт), в отличие от документа, обладает всеми существенными свойствами текста. К ним, в частности, относится его обозримость и структурированность. Все это мы встречаем в УК РФ.

Текстовая природа нормативного уголовно-правового акта, составляющего содержание документа, который называется «Уголовный кодекс Российской Федерации», проявляется не только при создании закона, в процессе законотворческой деятельности, но в последующем, при его практическом использовании и применении.

Роль и значение УК РФ как нормативного правового акта раскрывается в соотнесенности реальных жизненных событий, охватываемых понятием правоведения, с его содержанием. События, которые могут происходить и происходят в реальной жизни, представляют собой бесчисленное множество реальных моделей уголовно-правовых норм, о существовании которых свидетельствует УК РФ и с которыми он знакомит читателя.

Это позволяет говорить о двойственной природе уголовного закона вообще и УК РФ в частности. Эта двойственность проявляется с одной стороны в том, что это речь законодателя (для адресата закона), а с другой – в ее внеязыковом контексте (для законодателя). Имея дело с уголовным законом, таким образом, важно учитывать природу этого объекта. С одной стороны это объект языковой природы, а с другой – это вещь, принадлежащая материальному миру, документ.

По существу, все законы, если под ними подразумевать нормативные правовые акты, представляют собой не что иное, как речь, облеченную в письменную форму. Такие объекты можно рассматривать как механизм общей памяти, которая призвана отражать и фиксировать важные события в жизни общества. Отсюда нельзя определить закон как источник права, его форму и на этом ставить точку. Характеристика закона как источника (формы) права всего лишь пустая фраза. Тут одни слова заменяются другими, а объяснение откладывается на потом. Эту фразу следует наполнить конкретным содержанием, которое бы отражало действительность, этим словам противопоставленную.

Итак, мы выяснили, что УК РФ (шире – закон) – это не только и не столько документ, сколько – речь, объект языковой природы. Точнее сказать, это предельный случай речи – текст, или речь в письменной форме. Словом «закон» тем самым указывается одновременно не на один, а на два разных по своей природе и по своим свойствам объекта: на документ (предмет материального мира) и свидетельствуемый этим документом нормативный правовой акт, объект языковой природы. Чтобы понять закон, надо знать (иметь представление) о его контексте.

В силу нормативно-правовой природы закона его понимание, каким бы оно ни было, всегда соотнесено с тем пониманием, которое законодатель вложил в свои собственные слова, т. е. в закон.

Благодаря тому, что закон является не только документом, но и языковым объектом, становится понятным, почему иной раз юристы говорят о законе как о праве или о той форме, в какой право является миру. В этом случае они говорят о праве в том же смысле, в каком Анна Каренина в одно именном романе Л. Н. Толстого говорит о своем муже, называя его «злая машина». Читателю романа Л. Н. Толстого ясно, что речь идет не о машине, а о человеке, персонаже внутреннего мира повествования. Иначе говоря, Анна Каренина говорит о своем муже не как о живом, реальном человеке, а как о существенном культурном объекте, т. е. прибегает к иносказанию. Анна Каренина рассматривает своего мужа не как человека, а как объект языковой природы, как текст, несущий сообщение.

Когда юристы подобным образом говорят о документах, выделяя среди них законы, они поступают точно так же, поскольку отзываются о документах как об объектах языковой природы, или текстах. Законы рассматриваются в ряду существенных культурных объектов, выделяются их текстовые свойства. В этом случае реальный живой человек, оставаясь частью мироздания, оказывается существующим в соотнесенности не с мирозданием, а языковой реальностью, с помощью которой определяется суть происходящего. Действительность, существующая в чувственно воспринимаемой форме, составляет лишь одну из бесчисленных возможных моделей языковой реальности, выделяется лишь постольку, поскольку указывает на тот или иной объект языковой реальности.

Ничто не препятствует тому, чтобы можно было рассматривать уголовный закон, УК РФ в том числе не только как документ, но и как «нормативный правовой акт» (шире – как «текст»), определяя его как существенный культурный объект, объект языковой природы. Все возможные события, происходящее в реальной жизни, в таком случае получают право на существование лишь как эмпирические модели тех событий, которые возможны в мире языковой реальности.

Вполне возможно выделить не только документарные (материальные), но и языковые (текстовые) свойства УК РФ. Этот подход позволяет существенным образом пересмотреть и расширить границы в изучении такого объекта познания, как уголовный закон.

По определению М. М. Бахтина, существует «первичная данность» всех гуманитарных дисциплин и вообще всего гуманитарно-филологического мышления <…> Текст является той непосредственной действительностью мысли и переживания, из которой только и могут исходить эти дисциплины и это мышление. Где нет текста, там нет объекта для исследования и мышления»[110].

В свете исходной гипотезы М. М. Бахтина, свойства такого объекта, как «нормативный правовой акт», являются существенными свойствами и не только для законов вообще, но и для уголовного закона в частности. Следовательно, именно этими обстоятельствами, а не произвольными желаниями человека и задачами, которые могут быть поставлены перед законами людьми, определяется их действительное, а не вымышленное предназначение и востребованность в жизни общества и в общественно-исторической практике.

Попробуем взглянуть на УК РФ в свете концепции его принадлежности к объектам языковой реальности. Иными словами, попытаемся взглянуть на него не как на документ, а как на нормативный правовой акт. В этом случае важнейшее значение приобретают текстовые свойства уголовного закона, или, говоря словами Ю. М. Лотмана, свойства, присущие всем существенным культурным объектам.

Отличительной чертой всех существенных культурных объектов служит то, что они выступают в двух ипостасях: в своей прямой и метафорической функции. В своей прямой функции (как вещи) культурные объекты обслуживают определенный круг конкретных общественных потребностей. В своей метафорической функции культурные объекты позволяют переносить свои признаки на широкий круг социальных фактов, моделью которых они являются. В двух ипостасях на самом деле выступают и законы – в прямой и метафорической. Так мы их и должны рассматривать на теоретическом уровне. Значение имеют обе функции. Только на основе такого разделения функций, присущих культурным объектам, можно подойти к синтетическому понятию «закон как произведение правоведения». Выделение и исследование лишь одной функции законов (первичной) оказывается в научном отношении незавершенным.

Исходная прямая функция уголовного закона выражается в том, что он востребован как документ. Эта функция уголовного закона наиболее известна, в достаточной степени исследована. В то же время не менее важна и другая функция уголовного закона – метафорическая. Метафорическая функция уголовного закона во многом остается подлинной terra incognita правовой теории.

В чем проявляется метафорическая функция уголовного закона? Прежде всего в том же, в чем проявляется функция метафорической речи вообще. Она проявляется в ее зашифрованном характере. Такая речь делается понятной лишь в соотнесенности ее с определенным внеязыковым контекстом. «Метафорическая речь, – отмечает Б. Успенский, – в принципе имеет, так сказать, криптолалический, зашифрованный характер, она всегда так или иначе нуждается в дешифровке, разгадке; самый процесс дешифровки может приобретать при этом эстетическую функцию»[111].

Из определения метафорической функции, которая присуща всякому существенному культурному объекту, следует, что уголовный закон выступает не только в своем прямом значении (как документ), но и в метафорическом, т. е. в его соотнесенности с внеязыковым контекстом законодателя. Сообщая о правоведении как о внеязыковой реальности и реализуя свою метафорическую функцию, уголовный закон позволяет читателю переносить его языковые свойства на окружающую его действительность. Следовательно, историческое течение жизни людей можно определить как эмпирические модели той языковой реальности, о которой повествуется в законе. Не закон является моделью жизни и происходящих в ней событий, а напротив, жизнь – если говорить обобщенно – является моделью того мира, той реальности, которая находит отражение в тексте нормативного правового акта, т. е. в тексте закона. Вследствие этого признаки закона могут переноситься на действия, взгляды и представления людей, с которыми они оказываются соотнесенными.

Из сложной природы уголовного закона (с одной стороны это официальный документ, с другой – нормативный правовой акт, объект текстовой природы) следует вывод о том, что понятие уголовного закона должно отражать его существенные свойства, двойственную природу, родовые и видовые признаки. В тексте уголовного закона необходимо различать план выражения и план содержания. Эти обстоятельства составляют важнейшую понятийную характеристику уголовного законодательства.

Как уже говорилось выше, законы интересуют нас не сами по себе, но как речь, как связующее звено между тем, кому известна норма права, и нами. Законодатель нас интересует как тот, от кого можно получить известие о том, что собой представляет правоведение, в чем оно проявляется, каковы его требования. Иными словами, закон определяет методы и средства нахождения права, возможные действия по превращению жизни в проявления права.

Содержание нормативного правового акта составляют запреты, предписания и дозволения, о которых можно судить по речи законодателя. Речь законодателя содержится только в законах. Этим объясняется особое положение законов в системе правовых источников, их практическая роль и значение. УК РФ, таким образом, это не только документ (исторический источник), но еще и нормативный правовой акт, совершаемый надлежащим носителем внеопытного знания права.

Уголовный закон как документ и уголовный закон как нормативный правовой акт обладают разными свойствами.

Документ, в том числе такой, как УК РФ, – часть материальной действительности, данной человеку в ощущениях. С этой стороны уголовный закон доступен для восприятия с помощью органов чувств. Документ может быть изготовлен на разных носителях.

Так, документ, содержащий законы Хаммурапи (1780 г. до н. э.), был высечен на базальтовом столбе. Римские Законы XII таблиц (451–450 гг. до н. э.) начертаны на 12 деревянных досках-таблицах. Современные законы изготавливаются на бумажных носителях, публикуются в электронном виде.

Документ можно взять в руки, его можно обозреть, можно хранить, уничтожить, утратить и т. п. Нормативный правовой акт в руки не возьмешь.

Любой документ всегда содержит информацию о каком-либо значимом для общества событии. В законе содержится информация о нормативных правовых актах. Документ – это средство, используемое для размещения, хранения и получения сообщения о таких событиях, как нормативные правовые акты.

Свидетельствуемое в законе событие (исторический факт) – это нормативный правовой акт (демонстрация способности законодателя отличать должное от недолжного в сфере правоведения, т. е. свидетельствовать право). Для всех, кроме законодателя, нормативный правовой акт – событие прошлого. Непосредственному восприятию акт ведения права (в данном случае это акт информирования о праве) не подлежит. Органы чувств человека не рассчитаны на непосредственное восприятие прошлого или сознания.

Нормативный правовой акт – это событие не личной, а общественной жизни. Факты общественной жизни не воспринимаются людьми непосредственно. Общественная функция законов вообще и уголовных законов в частности состоит в том, чтобы свидетельствовать о фактах правовой жизни в обществе.

Говоря о праве, нередко имеют в виду законы, но в них выделяют их разные стороны – внешнюю или внутреннюю. Так, В. А. Бачинин, говоря о праве, имеет в виду содержательную (внутреннюю) сторону закона. «Право, – отмечает В. А. Бачинин, – не принадлежит к числу непосредственно наблюдаемых предметов. У него нет своего четко очерченного места в окружающем человека физическом пространстве»[112]. С. С. Алексеев, напротив, выделяет внешнюю сторону закона, отождествляет право с документом. «Позитивное право, – отмечает С. С. Алексеев, – выступает как зримая реальность в самом прямом значении: его можно «увидеть глазами» (на столе лежит книжечка, озаглавленная «Уголовный кодекс», в каждой статье которого – норма или какая-то ее часть), можно даже «подержать его в руках» (взять книжечку в руки, полистать ее, найти нужную статью). Словом, перед нами – доступный для наших ощущений наглядный предмет»[113].

Понятие уголовного закона объединяет оба указанных выше подхода, позволяя рассматривать уголовный закон не только как документ либо как нормативный правовой акт, или текст, но прежде всего как существенный культурный объект. «Каждый существенный культурный объект, – отмечает Ю. М. Лотман, – как правило, выступает в двух обличиях: в своей прямой функции, обслуживая определенный круг конкретных общественных потребностей, и в «метафорической», когда признаки его переносятся на широкий круг социальных фактов, моделью которых он становится»[114]. Уголовный закон, как и всякий иной существенный культурный объект, т. е. как источник права, также выступает в двух обличиях – в прямой и в метафорической функции.

В прямой функции уголовный закон выступает в качестве источника права, т. е. как запись речи законодателя. В этом смысле закон является не чем иным, как текстом со всеми вытекающими из этого последствиями. В своей метафорической функции уголовный закон отождествляется с правом как нормой правоведения. В этом случае признаки закона переносятся на широкий круг социальных фактов, моделью которых он является.

Закон не выступает как нормативный правовой акт при определении научной, социальной или художественной позиции коллектива, но он выступает в качестве права в сфере правоведения. Непонимание этого в юриспруденции приводит к попыткам критиковать положения законов с точки зрения критерия истины или ложности. Этот критерий к закону не применим. Закон – это всегда истинные суждения, но не в смысле соответствия сказанного законодателем действительности, а в том смысле, что сказанное в законе сказано именно законодателем.

Быть источником (формой) права для закона значит выступать как текст в той сфере, в которой ему приписывается значение истинности. Значение истинности закону приписывается лишь в одной сфере – в сфере правоведения.

Существование и практическая применимость закона в жизни является эмпирическим свидетельством соответствия действительности предположений о существовании правоведения. Значение «быть правом» – и в этом смысле значение «быть источником норм, определяющих истинное правоведение» – закону не только приписывается в теории. В определенном смысле законы таким источником являются. Закон выступает в функции нормативного правового акта (текста) при определении правовой позиции коллектива, а любой законопроект в этом качестве не выступает. На этом основании не будут выступать в качестве права и в функции закона подзаконные нормативные акты, как бы мы к ним ни относились и какие бы мы на них надежды ни возлагали.

Изменениям подвержены не свойства нормативного правового акта (в нашем случае – закона), а способы обращения с законом. Закон не может лгать. Ложный закон – противоречие в определении. Не существует ложных, т. е. подложных (незаконных) законов. Подложный закон законом не является. Закон может быть лишен правового содержания, но он не может быть незаконным. Законопроект, не вступивший в силу закона, а также закон, отмененный другим законом, представляет собой знак, указывающий на отсутствующий закон.

Закон как содержание официального документа с совпадающим названием есть не что иное, как текст. В этом смысле любой закон, уголовный закон не исключение, может рассматриваться как предельный случай письменной речи. Продукты законотворческой деятельности, как и всякая иная работа с письменной речью, являются не чем иным, как документальными источниками информации о таких актах социально значимого поведения людей, в которых проявляется правоведение. В законе сообщается не обо всех таких актах, а лишь о тех, которые связываются с представлениями общества об их норме, отклонение от которой считается недопустимым. Подобным образом формируются такие документы, как таблица умножения или деления. Таблица умножения, например, выступает в качестве документа, который является источником информации относительно нормы счетной деятельности. При этом математическими (математикой) признаются лишь такие действия, которые не отклоняются от предписанного таблицей. Все другое в расчет не принимается и математикой не признается. Счетная деятельность, представляющая собой математику в жизни и которую нередко имеют в виду, называя ее математикой, не может входить в противоречие с нормой этой деятельности, информация о которой содержится в таблице.

Закон, являясь предельным случаем письменной речи, по сути есть высказывание. Как и положено всякому высказыванию, законы характеризуются деонтической модальностью. Деонтическая модальность закона (официального документа, производство которого приписывается государству) в юридической науке известна как нормативная сила закона. В этом случае свойства высказываний переносятся на закон и объявляются его свойствами. Именно природой закона как высказывания объясняются представления, которыми закон объявляется началом, источником права.

Надо отметить, что любой документ имеет производителя и получателя. Законы, являясь по своей природе официальными документами, имеют строго своих производителей и получателей. Действия, совершаемые производителями и получателями официальных документов, регламентируются не положениями УК РФ, а ФЗ от 29 декабря 1994 г. № 77-ФЗ «Об обязательном экземпляре документов».

Производителем документа признается юридическое лицо независимо от его организационно-правовой формы и формы собственности или физическое лицо, осуществляющее предпринимательскую деятельность без образования юридического лица, осуществляющие подготовку, публикацию (выпуск) и рассылку (передачу, доставку) обязательного экземпляра (издатель, редакция, средства массовой информации, производитель фонограммы, производитель аудиовизуальной продукции, организация по производству теле-, радиопродукции и телерадиовещательная организация, организации, осуществляющие научно-исследовательские, опытно-конструкторские и технологические работы, и иные лица, осуществляющие подготовку, публикацию (выпуск) и рассылку (передачу, доставку) обязательного экземпляра).