Читать книгу Комбинация номер Ноль - Алексей Хромов - Страница 10

Василий Прохоров жил на Черемушках – в лабиринте одинаковых пятиэтажек, где заблудиться было так же легко, как в густом лесу. Дворы пахли кошками и прелой листвой. Облезлые лавочки, ржавые качели, похожие на скелеты диковинных птиц. Это была изнанка города, его спальный район, место, куда люди возвращались, чтобы забыть о заводе, об очередях, о самих себе.

Анисимов нашел нужный подъезд. Дверь, выкрашенная в ядовито-зеленый цвет, была исцарапана нецензурными словами и признаниями в любви – два главных чувства, на которых держался этот мир. Он поднялся на четвертый этаж. Воздух в подъезде был спертый, пахло борщом и старой, несчастной жизнью.

Дверь ему открыл сам Прохоров. Это был кряжистый мужик лет шестидесяти с лицом, похожим на печеное яблоко, и глазами, выцветшими от долгой дороги. На нем была старая майка-«алкоголичка» и тренировочные штаны с вытянутыми коленками. Он не был пьян, но от него исходил слабый, застарелый запах перегара, словно алкоголь стал частью его химического состава.

Увидев Анисимова в форме, он не испугался. Его лицо застыло в выражении тупой, вселенской обиды. Это была маска человека, который ждал от жизни только плохого и, когда плохое наконец приходило, встречал его с мрачным удовлетворением. Игра «Я же говорил».

– Прохоров, Василий Ефимович? – спросил Анисимов.

– А то кто ж, – буркнул тот. – Что, он и сюда вас прислал? Мало ему, что вышвырнул, как собаку?

Он впустил Анисимова в квартиру. Тесная прихожая, заставленная какими-то ящиками. Из комнаты доносился звук работающего телевизора, где жизнерадостный диктор рассказывал о рекордах сталеваров.

– Громов умер, – сказал Анисимов без предисловий.

Прохоров замер на полпути на кухню. Он медленно обернулся. Его лицо не выразило ни удивления, ни скорби. Только тяжелое, мрачное любопытство.

– Умер? – переспросил он. – Сам?

– Официально – несчастный случай. В гараже.

Прохоров хмыкнул. Этот хмык содержал в себе больше информации, чем все протоколы и отчеты. Он прошел на кухню, и Анисимов последовал за ним. Кухня была маленькой, как спичечный коробок. На столе – клеенка в цветочках, полбуханки черного хлеба, луковица. Прохоров сел на табуретку, достал из пачки «Беломор» и закурил, выдохнув дым в форточку.

– Несчастный случай… – повторил он, глядя на дым. – Он его ждал. Этот несчастный случай.

Анисимов присел на вторую табуретку. Он не задавал вопросов, давая старику выговориться. Он понимал, что тридцать лет обиды и молчания должны найти выход.

– Он же сдурел под конец, начальник-то твой, – Прохоров стряхнул пепел в консервную банку. – Последние месяца три – не он, а черт-те что. Раньше какой был? Глыба! Сядет в машину – сиденье трещит. А тут… съежился весь. Как будто из него воздух выпустили.

Он замолчал, вспоминая.

– Постоянно озирался. Едем по городу, а он в зеркало заднего вида смотрит чаще меня. «Вася, – говорит, – за нами никого нет?» А за нами кто может быть, кроме троллейбуса? Параноик, чисто параноик.

Анисимов слушал, и из этих обрывков, из этих деталей складывалась картина. Картина панического, иррационального страха. Страха невидимого преследователя.

– И звонки эти… – продолжал Прохоров. – Раз в неделю, а то и чаще, тормозит у таксофона. Обязательно у таксофона, где народу поменьше. «Подожди тут», – говорит, а сам идет в будку. Поговорит минуту-две и выходит. Лицо серое, как портянка. Я раз попробовал спросить, мол, что такое, Михаил Степаныч, подсобить чем? Он как зыркнет на меня! «Не твоего ума дело, Прохоров! Твое дело – баранку крутить!» Вот так. А я ж его… пацаном еще знал. Когда он сам еще под стол пешком ходил…

Старик говорил и говорил, и его монолог был не исповедью. Это был плач. Реквием по прошлому, по человеку, которого он знал и который исчез задолго до своей физической смерти, превратившись в дерганую, напуганную оболочку.

– Он кого-то боялся? – тихо спросил Анисимов.

– А хрен его знает. Он никого не называл. Все намеками какими-то. «Старые долги», «пора платить по счетам». Какая-то херня. Будто не директор завода, а картежник из кино.

Он затушил папиросу о край банки.

– А уволил меня за что, знаешь? – он посмотрел Анисимову прямо в глаза. – Я ему канистру с бензином в багажник поставил. На всякий случай, как всегда. А он увидел и взбесился. «Убери! – орет. – Ты что, хочешь, чтобы меня спалили, как крысу?!» Вот тут-то я и понял, что он совсем ку-ку. Сбрендил. Ну и сказал ему пару ласковых. На следующий день приказ об увольнении. За болтливость. Тридцать лет отвозил, и на тебе – болтливый стал.

Канистра с бензином. «Чтобы меня не спалили». Эти слова повисли в душном воздухе кухни. Это была не просто паранойя. Это был конкретный, животный страх. Громов боялся не просто смерти. Он боялся огня. Он боялся умереть в своей машине.

И именно так он и умер. Только не от огня, а от тихого, невидимого газа. Словно убийца знал о его главном страхе и сыграл с ним злую шутку. Разыграл страшную пародию на его кошмары.

– Он с кем-нибудь встречался в последнее время? Тайно? – спросил Анисимов.

Прохоров покачал головой.

– Ни с кем. Он вообще как затворник стал. Только эти звонки из автомата. И еще к двум старикам заезжал. К Шульгину, профессору из универа, и к Цалько, торгашу этому. Старые дружки его. Сидели, водку жрали. А после этих встреч он еще хуже становился. Словно они не пили, а поминали кого-то. Всех четверых, – вдруг добавил он как бы про себя.

– Каких четверых? – уцепился за слово Анисимов.

– Да был у них еще один. Макаров, инженер. Умер год назад. Говорили, сердце. Вот после его смерти они и начали собираться. И Степаныч с катушек слетел.

Анисимов встал. Картина обретала контуры. Четыре фигуры. Одна умерла год назад. Вторая – вчера. Две остались.

Он поблагодарил Прохорова и вышел. Спускаясь по лестнице, он чувствовал себя ныряльщиком, который погружается все глубже и глубже. Давление нарастало, света становилось все меньше. И он понимал, что в самом низу, в этой мутной, холодной воде, его ждет нечто огромное и страшное.

И это «нечто» уже знало, что он плывет прямо к нему.