Читать книгу Комбинация номер Ноль - Алексей Хромов - Страница 9

Завод «Резинотехника» был отдельным, гудящим и пахнущим жженой резиной миром на окраине города. Огромные корпуса, соединенные переходами и трубами, походили на сочленения гигантского доисторического ящера, лежащего на сибирской земле. У проходной висел плакат: «Выполним и перевыполним решения XXV съезда КПСС!». Буквы выцвели и немного облупились, и лозунг казался не призывом, а эпитафией.

Анисимов показал удостоверение вахтеру – усталому человеку с лицом цвета заводской стены. Тот долго его изучал, потом нехотя кивнул, и Анисимов прошел на территорию. Здесь гул, слышный издалека, стал почти осязаемым. Он вибрировал в воздухе, в земле под ногами, проникал в кости. Это был пульс завода – монотонный, безжалостный, не знающий ни дня, ни ночи.

Кабинет покойного директора Громова находился на третьем этаже административного корпуса. Дверь, обитая коричневым дерматином, с медной табличкой «Директор Громов М.С.», была опечатана. Анисимов не стал ее трогать. Он пошел в приемную.

Секретарша, женщина бальзаковского возраста по имени Раиса Павловна, с высокой, похожей на улей прической, встретила его с видом человека, для которого смерть начальника – лишь очередная досадная помеха в работе. Она играла в игру «Незаменимый сотрудник».

– Вы по поводу Михаила Степановича? – спросила она, не отрываясь от каких-то бумаг. – Все, что я знала, я уже сказала вашему молодому человеку. – Она говорила о Пантелееве, который побывал здесь с утра.

– Я хотел бы поговорить с заместителями, – сказал Анисимов.

Он сел на стул для посетителей. Приемная была продолжением квартиры Громова: тот же основательный стиль, те же портреты членов Политбюро на стене, тот же запах власти, смешанный здесь с едва уловимым ароматом резины. Это была еще одна декорация.

Заместителей было двое. Один по производству, другой по кадрам. Их вызывали по одному, и каждый из них, войдя в приемную, разыгрывал свою короткую, отрепетированную сценку.

Первым был зам по производству, хмурый, жилистый мужчина с руками рабочего. Его игра называлась «Дело прежде всего». Он говорил о производственных планах, о нехватке сырья, о том, что смерть Громова – большая потеря для завода, но конвейер останавливать нельзя. «Михаил Степанович был человек старой закалки. Глыба. Строгий, да, но справедливый. Болел за производство душой».

Вторым пришел кадровик – полный, с мягкими руками и бегающими глазками. Его игра была «Я человек маленький». Он со скорбным видом рассказывал, каким чутким руководителем был Громов, как он лично вникал в нужды каждого рабочего, как заботился о ветеранах. «Хороший был человек. Настоящий коммунист. Строгий, конечно, но справедливый».

«Строгий, но справедливый».

Эта фраза звучала как заклинание. Как пароль. Они повторяли ее один за другим, словно читали по одной и той же невидимой шпаргалке. Анисимов сидел и слушал, и с каждым новым повтором он все отчетливее ощущал ее – стену. Не бетонную, не кирпичную. Стену коллективного молчания. Это был заговор, но не активный, а пассивный. Заговор страха и лояльности. Они все вместе, как муравьи, строили вокруг памяти директора защитный кокон из правильных, безопасных слов. Они боялись не милиции. Они боялись того, другого. Невидимого. Того, что сломало их «глыбу» и «настоящего коммуниста».

– Спасибо, можете идти, – говорил Анисимов каждому.

Он задавал дежурные вопросы и получал дежурные ответы. Этот пир теней, этот симпозиум страха был ему до тошноты знаком. Все эти люди произносили свои речи, но говорили они не о любви к покойному. Они говорили о собственном выживании.

Когда ушел последний зам, Анисимов остался в приемной один на один с Раисой Павловной. Она все так же перебирала бумаги, делая вид, что его здесь нет.

– А вы давно работали с Михаилом Степановичем? – спросил он тихо, изменив тактику.

Она подняла на него глаза. В них на секунду мелькнуло что-то человеческое. Усталость.

– Двенадцать лет. С самого его назначения.

– Он сильно изменился в последнее время?

Раиса Павловна поджала губы. Она боролась с собой. Игра в «Незаменимого сотрудника» боролась с желанием сказать хоть слово правды. Победила игра.

– Все мы меняемся. Работа нервная.

Анисимов встал, собираясь уходить. Он уже почти дошел до двери, когда обернулся, словно вспомнил что-то незначительное.

– Говорят, он недавно уволил своего водителя. За что, не знаете?

Это был выстрел в темноту. Удар наугад. И он попал.

Лицо секретарши застыло. Бумаги в ее руках перестали шуршать. Она смотрела на Анисимова долгим, оценивающим взглядом. Она решала, стоит ли этот странный, тихий капитан того, чтобы приоткрыть щель в стене.

– Прохорова? – наконец сказала она, и в ее голосе прозвучали новые, металлические нотки. – Да. Уволил. Две недели назад.

– За пьянку?

Она усмехнулась. Впервые за весь разговор. Усмешка была злой и горькой.

– Вася Прохоров за рулем в рот не брал. Он Михаила Степановича еще лейтенантом возил. С сорок девятого года, кажется. Почти тридцать лет вместе. – Она снова поджала губы. – Михаил Степанович сказал, что тот стал болтлив. Ничего личного, сказал. Просто возраст.

«Ничего личного». Эта фраза была ключом. Еще одним знаком. Когда большие люди говорят «ничего личного», это почти всегда означает, что дело предельно личное. И предельно грязное.

– Спасибо, Раиса Павловна, – сказал Анисимов и на этот раз действительно вышел.

Он спускался по гулкой лестнице административного корпуса, и вибрация завода больше не казалась ему просто шумом. Он слышал в ней гул огромной, сложной машины. Машины, которая только что потеряла одного из своих винтиков. Или, наоборот, избавилась от него. Машины, которая работала по своим собственным, невидимым законам.

И где-то в этом механизме был еще один человек. Вася Прохоров. Старый водитель, который был рядом с директором почти тридцать лет. Который слишком много видел и слишком много говорил.

И который мог стать тем самым четвертым знаком, той самой деталью, которая поможет понять, как эта машина устроена. И кто ею управляет.