Читать книгу Бремя колокольчиков - Алексей Марков - Страница 8

У деревенского старца

Научи меня жить, научи меня что-нибудь делать,

Сочтены мои ночи, и дни, словно сны, коротки.

А то, что любит сквозь сон, то, что дышит от имени тела,

Это только тень на горячем песке у ленивой реки…

Воскресение³³, «Научи меня жить».

– Да, молод ты, отец Глеб, но и я не многим старше был, когда на этот приход приехал почти уж полвека назад.

Старый и молодой священники сидели за столом в избушке и пили чай. За окном был виден угол храма, а за ним расстилались леса, поля, холмы; снег и бескрайняя тишина.

– Я, – продолжал отец Леонид, сухенький старичок с одновременно острым и спокойным взглядом, – конечно, не из столичных был, но и не из деревенских, в райцентре всё же вырос. Недокормленное военное поколение. Выжил-то чудом, а когда в армию из-за нехватки веса не взяли, в институт местный педагогический поступил. Тогда, после войны, священников некоторых с зоны Сталин выпустил. Вот сюда, в это захолустье, отца Михаила и направили служить. Он десять лет отсидел… Сам старой школы, со многими знался из той, ещё дореволюционной церковной интеллигенции, о ком сейчас книжки пишут. Народ к нему сюда из города потянулся за молитвой и советом, так и я к нему попал. Многим он всю жизнь рассказывал…

– Прозорливым был отец Михаил. Я слышал, что и чудеса творил! – перебил только рукоположенный, отец Глеб, которому было двадцать с небольшим. Его назначили на восстановление, точнее на строительство храма почти с нуля в одной из соседних деревень.

– Да не знаю… Опыт у него большой был, мудрость, знание жизни, людей… Понять и обогреть умел. А чудеса… Я не видел, так чтоб точно утверждать… Да и о людях всё сказать не из прозорливости, а из опытности можно, – отвечал отец Леонид. – Да… По его рекомендации я в семинарию поступил, а потом дьяконом сюда вернулся. Позже и священником стал. А после смерти отца Михаила и настоятелем здесь остался. Так и служу… Только ноги – никуда. Я десять лет на велосипеде из города ездил, чтоб суставы работали, но болезнь берёт своё…

Отец Леонид встал за чайником. В глаза бросалось, как тяжело ему ходить.

– Ты, отец Глеб, человек городской, здесь тебе надо к другой жизни привыкать. Если надеешься, что бабки твоей матушке с детём по хозяйству сами помогать будут, то зря. Все эти рассказки про добрый народ… нет, встречаются, конечно, как и везде, но не часто. Бабы здесь жизнью и мужьями-алкоголиками битые, часто озлобленные и не очень-то далёкие… Ты ж поди всё по-другому представлял.

Отец Глеб потупился. Старый священник помолчал и продолжил.

– Людей подлинно Духом живущих, вообще очень мало. Даже среди святых, заметь, не все такие. Возьми хоть даже древних: мученик Вонифатий уж совсем крайний случай… А если в жития вчитаться, то и увидишь, что большинство лямку свою тянуло по жизни, терпели, мучились, ошибались, падали, унывали, глупости даже говорили и делали, от природы своей и воспитания, а святыми их Господь сотворил. Не без их старания, но и не всегда прям уж по их заслугам. Жить, лямку тянуть, стараться не ломаться под тяжестью, с искушениями бороться. Хотя отлетающим уж больно в дали заоблачные и надломы на пользу бывают, кому-то их и не избежать… М-да… Главное не забывать, что на земле ты, а не в небе. И здесь, в деревне, это особо…

– Да! Отче! – перебил молодой священник. – Мы с отцом Георгием давеча одно место из Лествицы³⁴ обсуждали…

– А?! Лестница? – как будто не расслышал отец Леонид – У меня тоже на колокольне давно не чиненная, по ней уж никуда не заберёшься, только шею сломаешь. А отец Георгий – человек неровный, и тут дело не в том, что он выпивает… Он с людьми ладить не умеет. Пафоса много, а дела не очень. Вокруг него постоянно какой-то конфликт. К людям подход нужен, и к ситуации в целом… Вот приход мой взять. На хозяйстве у меня здесь две старые прихожанки: казначей и староста. Друг друга ненавидят… Так я – то одной начинаю больше благоволить – то другой. Так они пока за мою симпатию борются, обо всём прочем забывают. Я у них – третейский судья. Никогда на меня не жаловались, все мои решения выполняют наперегонки, чтоб сопернице насолить.

– Это как-то… не по любви, что ли…

– Эх! Батюшка, ты в деревне! Какая тут любовь?! Здесь в пять утра коров доят, а не под луной гуляют.

– А ещё, отец Леонид, я слышал, вы самоубийц отпеваете…

– Да. Я считаю, если бес над человеком посмеялся, то почему уж и мы должны, а все эти отсылы в епархию за тридевять земель за благословением – бюрократия сплошная.

– Но, извините, отче… Каноны ведь воспрещают… Или это у вас подвиг такой, а от этого и болезни…

– Отец Глеб! Пойдём молиться, а-то вон Манька уже храм отворила, а я ещё облачение тебе хотел пожертвовать.

Они встали и пошли в храм. Отец Глеб часто вспоминал этот разговор, всякий раз сокрушаясь, что не то и не так сказал. А думал-то – образованным себя показать, этаким ходоком в народ для его, народа, и своей пользы и спасения.