Читать книгу 2:36 по Аляске. Том I - Анастасия Гор - Страница 8

«Ш-ш-ш».

– Эй, что такое?! Черт! Я же еще не закончила!

Диктофон в моих руках жалобно запищал и, издав странный, неестественный лязг, зашипел, как дикая кошка в ответ на попытку потрепать ее по холке. Я озадаченно уставилась на маленькое металлическое устройство, помещенное в моей ладони, и совсем неожиданно переносицу мне обжег едкий запах плавящейся пластмассы.

– Нет! Нет, умоляю! – воскликнула я, испуганно тряся почти задымившийся диктофон. Скрипнув зубами, я подскочила с табурета и яростно швырнула его на пол в коробку со всем тем барахлом, которое нашла здесь. И в этом барахле было все, кроме нужных запчастей, чтобы реанимировать мою единственную отдушину.

Стрелка на интуитивно заведенных механических часах, прежде зависших на злополучном 2:36, уже подбиралась к полудню. Обреченно вздохнув, я медленно опустилась обратно и мрачно поджала губы. Вот теперь вокруг действительно не раздавалось ни звука: ни чириканья птиц, ни хруста гальки за окном, ни свиста ветра под крышей. Не стало и моего голоса, как и ощущения пользы от болтовни вслух: архивация текущей истории о гибели мира – все, что разубеждало меня в моем же безумии, когда я впервые начала разговаривать сама с собой, силясь развеять царящий вокруг вакуум. Говорила, говорила, говорила… Идиотский метод не сойти с ума, который больше не жизнеспособен. Может, это своеобразный знак: уже пора, черт возьми, взяться за настоящее дело?!

Пора идти дальше.

Рюкзак с вышитой эмблемой садовой розы, найденный под кроватью моего соседа Томми, того самого любителя покорять горные вершины на зимних каникулах. Походный фонарик из его же прикроватной тумбы. Компас, по которому я все равно с трудом ориентируюсь, прогуляв все школьные уроки выживания; спички, эластичный бинт с пластырями, пенициллин из студенческого лазарета (который мне, с моим-то везением, чудом еще не пришлось использовать). Железный кухонный нож, найденный в закусочной на заправке, вполне годно заменяющий охотничий; несколько пар свежей одежды, включая нижние белье. И, конечно же, квадратные очки, на которые мне упрямо не хочется менять постепенно затвердевающие и туманящие взор линзы.

Мне казалось, что от этого рюкзак должен был заполниться доверху, но на деле же едва набился и на половину. Сюда влезло бы еще как минимум три пары обуви, но в ней не было необходимости: одной, что я надела, должно было вполне хватить, поэтому я решила оставить рюкзак частично пустым. Кто знает, что я найду по пути? А по пути находится много всего интересного, начиная с раритетной коллекцией марок и заканчивая бутылкой баварского апельсинового пива.

Я натянула на голову капюшон, чтобы приставучие москиты снова не обкусали мне все лицо, когда я решу сократить путь через лес, и, потуже затянув ремешок рюкзака, покинула придорожный отель, ставший надежным пристанищем на последние два дня передышки.

– Не хворайте, мистер Бейтс, – весело махнула рукой я безучастно обмякшему в кресле владельцу мотеля, бейджик на груди которого давно покрылся толстым слоем пыли. Дотрагиваться до него и очистить надпись я не осмелилась, а потому имя я придумала ему сама. Спасибо популярному сериалу ужасов!

Мистер Бейтс был единственным Телом во всем мотеле, которое я встретила за все то время, что расчищала для себя комнаты, выбирая самую уютную и с лучшим обзором на автостраду. Иногда спящий консьерж даже служил мне неплохим собеседником, учитывая то, что собеседников у меня не было вовсе. Все портил лишь синеватый цвет его лица и абсолютное безразличие к нашей дискуссии. Самое удивительное из всего этого то, что он, в общем-то, действительно внешне очень походил на живого человека: ни разложения за прошедший месяц, ни трупного запаха… Он словно и впрямь все еще спал, не имея пульса, и такое наблюдалось у всех Тел без исключения. Особенность их смерти? Возможно. Хочу ли я знать наверняка? Вряд ли.

Стоило мне ступить за порог, как рьяный порыв ветра едва не прихлопнул меня входной же дверью, ударив потоком воздуха в лицо с такой силой, что стало трудно дышать – специфика осени на Аляске.

Уткнувшись носом в воротник собственной толстовки, я оглянулась на пустынную автостраду и вскочила на самокат, который раздобыла на детской площадке возле начальной школы. Колесики в пестрых розовых наклейках с трудом справлялись с сырым и уже местами промерзшим асфальтом, но это все равно облегчало мне путь и приносило толику веселье в столь безрадостные будни. Я двинулась прямиком вдоль дороги в противоположную от моего старого университета сторону – на встречу виднеющемуся впереди указателю: «Анкоридж – 330 км».

Из Анкориджа, бросив самокат, по железным путям до границы Канады, оттуда – через Канаду в США и до Орегона. Таков был мой план. Безумие – пересечь две границы исключительно на своих двух? Да, пожалуй, но лучше, чем забаррикадироваться в одном из домов и пустить себе пулю в лоб. Я доберусь до Орегона любой ценой, а затем – до Невады, до Эшли. Я узнаю, жив ли кто-либо еще из моей семьи, даже если, добравшись до Портленда, наткнусь лишь на белое тело Ларет и Джесс, встретившую свой четырнадцатый день рождения в собственной кровати в извечном сне. Что же, если чуда не случится и будет именно так, тогда уже придет время подумать о пуле.

Я активно отталкивалась ногой от асфальта и ехала быстро – достаточно быстро, чтобы не успеть замерзнуть или не позволить себе снова впасть в истерику, как уже случалось раннее около пяти раз за прошедшую неделю. Судорожно втягивая в себя морозный воздух, я старалась не оглядываться вокруг. Внимание то и дело передергивали на себя застрявшие в канавах машины: кто-то, очевидно, ехал по шоссе среди ночи, и того вечный сон застал прямиком за рулем. Управление было отпущено, автомобиль посбивал деревья, а затем застрял в непроходимой среде диковиной Аляски… Я не раз проверяла, заводятся ли такие авто, но эта идея никогда не срабатывала.

С тех пор, как я осталась последним человеком на Земле (а я считаю, что вполне имею право называть себя именно так, учитывая обстоятельства), электричество больше не работало. Кому производить его, когда все мертвы? Станции замерли вместе с остальным миром. Все замерло. И машины отчего-то тоже.

Лишь однажды мне посчастливилось завести какой-то ржавый пикап, но едва я вывела его на трассу, как тут же сбила ремонтную ограду на следующем же повороте, ведь на тот момент еще не протрезвела до конца после того, как в обнимку с бутылкой виски неделю хоронила человечество. Может, именно поэтому последним человеком оказалась именно я? Это вовсе и ни божественный дар, ни счастье и ни везение. Быть последней – это проклятие. Очередной виток моей неудачи.

Однако иногда просветы все же случаются.

– Оптика!

Восторженный вопль вырвался спонтанно. Стоило взгляду зацепиться за бывшую когда-то неоновой вывеску среди пустых магазинчиков – и мозг отключился от наплыва той эйфории, что тут же погнала меня вприпрыжку к одному из одноэтажных построек.

Магазин очков. В таких всегда можно отыскать механический автомат с контактными линзами всех диоптрий и видов. И если я не ошибаюсь…

– Проблема.

Черт, опять вслух.

Я подперла самокатом дверь, застыла напротив витрины потухшего автомата и буквально припала к нему лбом, судорожно соображая, где бы отыскать нечто достаточное тяжелое, чтобы пробить дюймовую толщину стекла.

Сбросив с плеч рюкзак, я бросилась обыскивать автомастерскую напротив. Уже спустя десять минут мне удалось вернуться со свинцовым молотом в руках. Запястья ныли от тяжести, но на один размах меня должно было хватить. И, представив себя громовержцем Тором из комиксов, которыми Стефани зачитывалась по ночам до одури, мешая нам с Вер спать ярким включенным ночником, я всем своим весом подалась вперед и приложила молот к автомату.

Стекло крошкой осыпалось мне на обувь. Устало выронив молот, я принялась подбирать вывалившиеся коробки, с трепетом ища подходящие параметры. Вскрыв одну из коробок и поменяв свои усохшие линзы на новенькие и влажные, я облегченно заморгала и улыбнулась, а затем принялась распихивать оставшиеся пары по рюкзаку, занимая предусмотрительно оставленное пустым место.

Закинув рюкзак обратно за спину, я со спокойной душой вернулась за самокатом и двинулась дальше по автостраде, а лишь спустя метров пятьдесят заметила, что рукав моей толстовки пропитался чем-то липким и красным. Опустив глаза, я поморщилась: на радостях один из осколков, в куче которых я самозабвенно рылась голыми руками, незаметно распорол мне ладонь от большого пальца до безымянного. Кровь окропляла не только руль самоката, но и белые носки любимых кед, стекая вниз.

«Нет, моя жизнь по-прежнему такая же грязная и унылая, как и это сиреневое одеяло», – пронеслось разочарованно в голове, когда, заглядевшись на рану, я едва не наехала на моток махровой ткани, прицепившийся к моей закатанной штанине. Притормозив и конвульсивным подергиванием сбросив его с себя, я вдруг перевернула одеяло и заметила вручную сшитую эмблему медведя прямо по центру – эмблему нашего университета в Фэрбанксе, от которого я ушла уже больше, чем на пол штата; эмблему, обновленный дизайн которой придумала моя соседка Верети; эмблему, какую она собственноручно и столь неровно пришила на свое домашнее сиреневое одеяло яркой, оранжевой нитью. Этим одеялом я укрыла саму Вер прежде, чем в панике сбежать из спальни двух соседок-мертвячек…

Это и было покрывало Верити.

Что вы обычно испытываете при виде своего детского плюшевого медвежонка, которого подарила вам старая нянечка много лет назад и которого однажды вы благополучно умудрились потерять, забыв где-нибудь на скамье во время прогулки? К этому медвежонку у вас такая сильная привязанность, такая любовь и такое ассоциативное чувство чего-то родного, долгожданного и надежного, что, найди вы его уже во взрослом возрасте, наверняка бы расплакались от счастья. И этим счастьем все бы и ограничилось, не найди вы мишку одинокой ночью прямо посреди собственной кухни… Именно поэтому следом за восторгом следует недоумение и даже ужас: «Откуда он, черт возьми, здесь взялся?!».

– Просто очень похожее одеяло или… – забормотала я себе под нос и, отшатнувшись от лоскута мягкой ткани, попятилась, осторожно объезжая его по кругу, словно одеяло в любой момент могло ожить и броситься на меня.

Да, действительно… С чего я решила, что оно вообще принадлежит именно Вер? Даже если я помню те горькие слезы, которыми та захлебывалась, когда в очередной раз неуклюже протыкала себе иголкой подушечки пальцев, промахиваясь мимо шва. Наверняка в мире полно подобных рукодельных одеял. Именно махровых… Сиреневых… И со студенческой символикой-медвежонком. Полно же, правда?

Мне не хотелось и дальше нависать над ним, рассматривая по краям чумазые пятна засохшей грязи и еще непонятно чего, как и не хотелось думать о том, откуда оно очутилось именно у моих ног. Кошмарный сон, от которого хочется проснуться. Такой же безумный и непостижимый, как и тот, в который впали все люди на Земле и после которого не сумели очнуться.

Я инстинктивно потянулась рукой к кухонному ножу, который был задет у меня за пояс, и, в качестве утешительного жеста погладив пальцами его рукоять, торопливо поехала дальше, оставляя одеяло позади. И я бы оставила его там окончательно, если бы за моей спиной вдруг не раздался странный, булькающий звук, словно кто-то проткнул воздушный шарик, наполненный слизью.

Я вздрогнула и обернулась, но не увидела ничего, кроме по-прежнему пустого шоссе в окружении деревьев, разбитых машин и… Сиреневого одеяла там больше не было. Испарилось.

«Уезжай. Уезжай отсюда. Немедленно!», запульсировало в висках, и меня окатило ужасом, как обычно окатывает холодом ведро льда. Переднее колесико самоката наткнулось на выемку в асфальте и отлетело на метр в сторону, а я сама перемахнула вперед через руль. Упав, я поспешила подняться и, вынув нож, стиснула его еще крепче, а затем заставила себя оторвать взгляд от места, где прежде было раскидано одеяло, развернулась и послушалась своего рассудка – я спринтовала прочь, забыв про самокат.

От бега у меня быстро закружилась голова с непривычки. Мокро-серый асфальт под ногами смешался в одну сплошную зыбкую лужу, в которой я словно барахталась, силясь убежать дальше, чем это было мне по силам. Перед глазами все плыло вместе с дорогой, и я не знала, что было тому виной: порывистый ветер, колющий глаза, или же неподдельные слезы, вызванные животным страхом.

Я – последний человек на Земле. Или нет?

Время шло, а ощущение погони не покидало. Я не знала, почему никак не могу перестать бежать, но это желание с каждой секундой лишь нарастало, а осознание того, что я нахожусь в безопасности, таяло на глазах.

«Что-то не так. Приближается что-то очень плохое. Ну же, соберись, трусиха!».

Лишь спустя несколько километров, которые я преодолела буквально на одном дыхании, я сумела побороть первобытный инстинкт самосохранения и замедлилась. Жжение в груди окончательно выбило из легких весь кислород.

Я снова спрятала нож за пояс, но лишь для того, чтобы ухватиться руками за штору в выбитом окне и, подпрыгнув, ловко оказаться внутри деревянного фермерского дома – единственного, который встретился мне за несколько миль и до которого хватило выносливости добежать. Внутри оказалось темнее, чем я предполагала, и сырее тоже. Влажные стены поросли мхом. Однако даже идея оказаться в кромешной тьме один на один с шуршащими под полами крысами не пугала меня так сильно, как возникновение злополучного одеяла Верити, а спустя миг его загадочное исчезновение.

Нащупав в рюкзаке зажигалку, я достала ее, чтобы хоть как-то помочь бледному солнечному свету пробиться сквозь грязь на стеклах и развеять мрак. Светя себе под ноги, я взобралась вверх по лестнице на второй этаж.

Лучше бы я этого не делала.

Никогда трупный запах не исходил раньше от Тел, в которые превратились все мои друзья на утро после одной единственной ночи, когда остановился весь мир, включая людей, технику и даже часы. От них всегда пахло так же, как и при жизни: от кого-то шафраном и ладаном, от кого-то мандариновым гелем для душа, а от кого-то съеденным недавно чизбургером или просто потом. Но в коридоре на втором этаже запах висел иной: не аромат хвои и земли, который принес на первый этаж ветер через выбитое окно, и уж тем более не запах дорогого парфюма. Это был свинцовый запах гнили – сладковатый, с мерзкой кислинкой, едкий и обжигающий. От этого запаха мне тут же захотелось склониться к полу и вытошнить ту пачку сырных палочек, которыми я позавтракала накануне.

Я никогда не знала, как пахнут трупы, но, ощутив этот запах, в тот же момент поняла, что именно так смрадит разлагающаяся плоть.

Я тут же поспешила обмотать вокруг лица шарф и, уткнувшись в него, чтобы случайно не опустошить желудок, прошла внутрь спальни. Зажигалка у меня в руках задрожала, а вместе с ней задрожало и пламя – как игривые красные зверьки, его языки заплясали на стенах, переплетаясь с тенями, и отразились на лицах молодой пары, в обнимку развалившийся на двуспальной постели. Их глаза были умиротворенно закрыты во сне, но они не были просто Телами – они были обычными покойниками, и об этом мне сказал не только их запах, но и две дырки у них во лбу, – у каждого размером с крупную монету. Из небольших отверстий на пропитавшуюся багровым подушку текла лужица уже запекшейся крови вперемешку с серым мозговым веществом.

Я почувствовала, как желчь обжигает горло в рвотном спазме, и, пошатнувшись, едва устояла на ногах, облокотившись локтем о платяной шкаф. Дышать сделалось неимоверно тяжко, но не столько из-за запаха, сколько от леденящего ужаса, сковавшего грудную клетку железным прутом. Казалось, за это время я привыкла жить в обществе мертвецов, но, столкнувшись с по-настоящему мертвыми – раздутыми, гниющими трупами с простреленными и изуродованными черепами, – я поняла, что смерть вовсе не стала за это время мне другом, как я имела наглость считать. Смерть все еще ужасна, и такая, какая сейчас представала прямо перед моими глазами – ужаснее всего.

Убитые задолго до дня Вечного Сна или же застреленные недавно еще одним Последним-Человеком-На-Земле – знать ответ на эту дилемму мне не хотелось. Я бы и вовсе предпочла никогда не узнать правду, а просто сбежать по лестнице вниз и убраться от этого дома подальше, как убралась и от сиреневого одеяла… Если бы только из кухни не донесся шум.

Звук разбившегося стекла. Лязг метала. Булькающий звук, словно кто-то проткнул водяной шар… Да, его мне слышать уже доводилось.

Я покрылась гусиной кожей и, потушив зажигалку, прижала к груди нож и свесилась с перил лестницы.

Возможно, тот, кто пустил пулю в лоб этим людям, до сих пор здесь. Возможно, это тот же, кто принес сиреневое одеяло к дороге. Возможно, мне придется встретиться с ним лицом к лицу… Выпрыгнуть через окно и переломать ноги? Остаться здесь? Едва ли от страха умереть лучше, чем от встречи с неизвестным противником.

Я сглотнула сухость в горле и, стянув с лица шарф, чтобы глубоко вдохнуть, осторожно шагнула на ступеньки.

Стараясь идти бесшумно, я спускалась все ниже и ниже, напряженно вслушиваясь в гнетущую тишину зловещей фермы, повисшую сразу после бульканья. Вокруг ничего нет. И никого. Так кажется…

Я спустилась и, затаив дыхание, прильнула спиной к стене, отползая в сторону кухни, где, как мне послышалось прежде, разбилось второе окно. Наверно, стоило побежать к двери и действительно смотаться отсюда, но что-то в людях всегда заставляет идти их навстречу собственному страху – прямиком в когтистые лапы, будь это лапы чудовища, извращенного маньяка или лапы их воспаленного воображения.

Я оказалась в дверях комнаты и осмотрелась.

– Поч-чему ты? – послышалось сзади, и в тот момент сердце у меня закатилось куда-то под селезенку.

Я отпрыгнула с таким воплем, словно впервые в жизни услышала человеческую речь. Впрочем, отчасти так оно и было: я впервые за сорок с лишним дней слышала чужой голос. Невнятный голос. Знакомый голос…

Вперившись поясницей в кухонную тумбу, я вытянула в затрясшейся руке нож и уставилась на миниатюрную фигурку девушки, застывшую возле лестницы, с которой я спустилась всего несколько секунд назад. На ее плечи было натянуто сиреневое одеяльце с медведем, которое она удерживала на себе худыми костлявыми пальцами со сточенными до мяса ногтями. Под ними я смогла разглядеть засаленную полосатую пижаму, а, подняв взгляд чуть выше, разглядела и вытянутое лицо, усыпанное веснушками, с двумя большими, словно пустыми глазницами. Зрачки были до того белыми, что, казалось, их и не было вовсе – один белок глаз под сокращающимися веками. На этом фоне отчетливо выделялась копна волнистых огненно-рыжих волос, сбитых в огромные клоки на затылке, кончики которых тоже почернели от сажи и земли, как и пижама.

– Верити?

– Поч-чему ты не с-спишь? – повторила она, запинаясь, и сухие, кровоточащие от трещин губы задрожали подобно векам, за которыми на меня все еще в упор смотрели два белых глаза. Белее, чем ее кожа. Белее, чем сам снег.

Мне сделалось дурно.

– Вер? – хрипло промычала я снова.

Мысли спутались, и все, что я могла – это беспомощно жаться к столешницам, удерживая навесу нож, и разглядывать свою соседку, буквально восставшую из мертвых и выглядящую сейчас хуже, чем выглядели в детских книжках слепые ведьмы, пожирающие младенцев.

От этого сравнения мне стало только хуже. Я уперлась в тупик, не в силах решить, что предпринять дальше. Радость от встречи никак не давала о себе знать: разве встреча с тем, что перестало походить на человека вовсе, может быть приятной? Верити стояла, колыхаясь из стороны в сторону, словно ивовая ветвь на открытом пустыре, и шипела точно потревоженный ворох змей. С каждым словом из ее горла раздавался глухой, булькающий звук… «Именно такой звук я слышала, когда пропало одеяло и когда разбилось окно», поняла я, снова натолкнувшись на туманный взор тусклых зрачков.

– Ты не дышала… У тебя не билось сердце, – медленно произнесла я. – Почему ты здесь, Верити? Как ты выжила?.. Боже мой! – Я затрясла головой, чувствуя слезы, вставшие поперек горла одновременно с комом рвоты. – Что происходит, мать твою?!

Она перестала изгибаться взад-вперед и застыла. Обычно так застывают звери перед броском – точь-в-точь пума, собирающаяся лишить жизни заблудившуюся антилопу.

Впившись ногтями в резиновую рукоять ножа, я незаметно заняла оборонительную позицию, опустив руку достаточно низко, чтобы при возможности вскинуть ее и всадить лезвие прямиком в грудь сопернику. Никогда бы не подумала, что стану рассуждать о таком относительно своей бывшей лучшей подруги, стоя посреди чужого дома с мертвецами посреди еще более мертвого мира.

– С-смотреть с-сны… Нес-справедливо, – снова зашипела Верити и шагнула ко мне.

Один шаг – одна секунда. Одна секунда – и один удар. Удар воздуха, энергии, тепла… Это был удар чего угодно, только не руки Верити, потому что она стояла все еще слишком далеко от меня.

И удар пришелся прямо на мои уши.

Я не сразу поняла, что служит источником моей боли, но боль эта была такой сильной, такой мучительной, что я вскрикнула и, выпустив из пальцев нож, обхватила голову руками. Словно тысяча острых игл взорвалось у меня в голове – и вот мозг кипит, а черепная коробка собирается треснуть по швам как яичная скорлупа. Колени подогнулись, и я обрушилась на пол, не в силах пошевелиться.

Все, что делала Вер в этот момент – это стояла напротив с открытым ртом, распахнутым в идеальной форме «О» и источающим такой пронзительный визг, что позавидовал бы даже ультразвуковой свисток для собак. Она кричала, и крик этот был неестественным, острым и смертельным. Так наверняка кричат демоны, пришедшие из самого ада.

Верити замолчала так же внезапно, как и сошла на подобный вопль. Боль отступила, и я съежилась, ловя себя на мысли, что больше не слышу ничего, кроме несуществующего звона. Прижав к ушам пальцы, я поморщилась, когда кончики их тут же сделались мокрыми и липкими. Вытерев с щек кровь, потекшую из барабанных перепонок, я запрокинула голову и увидела, что Верити уже стоит в паре метров от меня, по пути выпустив из рук любимое сиреневое одеяльце.

Нож.

Я опустила взгляд на свою пустую ладонь и едва не задохнулась от ужаса.

Я потеряла нож!

Верити шла медленно, – так, словно с трудом волочила ноги, – и продолжала вопить. Лишь сейчас, оказавшись от меня в паре метров, она вновь замолчала и, осознав, что это, быть может, мой единственный шанс, я принялась судорожно озираться по сторонам.

Вер приблизилась ко мне почти вплотную, когда я все-таки смогла дотянуться рукой до блендера, свисающего на проводе с тумбы.

Один удар сердца – одна секунда. Одна секунда – моя попытка остаться в живых.

Звон в ушах прошел, как по щелчку пальцев.

– Я п-помогу тебе ус-снуть, – прошептала Верити и, когда она наклонилась ко мне, чтобы завершить начатое и оказать свою «помощь», я резко вскинула вперед руку, с такой скоростью и резкостью, что острые винты вошли в шею Вер почти до гортани.

Ее кровь брызнула на меня, и эта кровь не была горячей, какой должна была быть. Да, она была жидкой, но при этом чудом оставалась холодной, вязкой, противной… И при этом все-таки не свернувшийся. Невозможно! Но еще противнее мне сделалось, когда Верити, издав характерный надрывный звук, вдруг оскалилась и снова потянулась ко мне, даже не пошатнувшись.

Я закричала в тот самый момент, когда раздался выстрел. Затем еще один. И еще. Выстрелы растворились в моем визге, а затем затихли.

Несколько дыр во лбу Верити пустили темный фонтан такой же ледяной и мерзкой крови, как и та, что все еще текла из ее проткнутой шеи. Вер, наконец, застыла и, больше не издав ни звука, опрокинулась на спину за плитой. Я тут же подогнула ноги, боясь касаться ее даже носком обуви, и перекатилась на спину.

Выстрел раздался так близко, так громко, словно звучал прямо над моим и без того настрадавшимся ухом. На самом деле так оно и было: оторвав взгляд от тела Вер, которое вдруг посерело и покрылось ожогами сначала по рукам, а после и по всему телу, заставляя тлеть даже полосатую пижаму, я подняла глаза к разбитому окну, располагающемуся прямо над моим затылком.

Из него, приподнимая ажур декоративной шторки, выглядывал нацеленный ствол автомата. А после, сквозь шум крови в висках и собственное рыдание, я услышала:

– Четыре-три в мою пользу. Выкуси, Барби!

Я услышала топот тяжелых сапог на улице, затем еще голоса и скрип сорвавшейся с петель двери в коридоре. Мое тело содрогалось в панической атаке, – такой сильной, что даже та истерика в день, когда я осталась одна, любому показалась бы детским лепетом. Взгляд задернула красная пелена – помесь удушливого страха, гнева и отчаяния, заставляющие меня дрожать в болезненной судороге прямо на полу кухни с одним единственным криком: «Какого хрена это было?! Почему Верити? Почему я?!».

Я не сразу поняла, что нахожусь в доме уже не одна. Топот нарастал и в конце концов раздался ко мне вплотную, но я была слишком туго сжата калачиком на полу, чтобы выпрямиться и посмотреть, кто именно меня нашел. Зубы сводило, и я не могла расцепить их, даже чтобы вздохнуть полной грудью.

– Эй, ты слышишь меня? – незнакомый голос вкрадчиво повторял это раз за разом, пока я, с усилием воли разомкнув веки, все же не заставила себя взглянуть на происходящее сквозь просветы в пальцах, закрывающих лицо, и не увидела пронзительные голубые глаза.

Молодой мужчина сидел прямо передо мной и, пока за его спиной тлело чудовищное тело, некогда бывшее моей соседкой по комнате, крепко сжимал пальцами мои плечи. Не знаю, зачем именно: боялся, что я вот-вот выскочу из-под него и сбегу, или просто помогал мне унять крупную дрожь, сотрясающую и парализующую мышцы.

– Ты слышишь меня? – вновь спросил он, выдохнув так, что мой нос обожгло раскаленным жаром, в которое превратилось его дыхание в контрасте с морозным воздухом.

Губы не разжимались, но я попыталась кивнуть. Шок категорически отказывался проходить.

– Меня зовут Крис, – представился мужчина. – А как зовут тебя?

«Джеремия», хотела ответить я, судорожно заморгав. «Меня зовут Джеремия».

– Джейми, – все же удалось выдавить мне.

Крис облегченно улыбнулся.

– Хорошо, Джейми. Я отведу тебя в безопасное место, ладно? Ты не одна. Тебя больше никто не тронет, Джейми. Я обещаю.

Я отняла ладони от лица и, снова посмотрев в голубые глаза, ответила осторожным кивком. Паника разжала свои тиски, вернув мне достаточно здравомыслия, чтобы следом я приняла протянутую руку Криса и, ухватившись за нее, поднялась на ноги.

Так я познакомилась с тем, кто несколько месяцев спустя убил меня.