Читать книгу Колебания - Анастасия Романовна Алейникова - Страница 5

Был холодный сырой ноябрь. Солнце вставало поздно и рано пряталось в тяжелые черные облака, будто в ночные горы, и вечер наступал около пяти часов. Учеба или работа в такие дни, в дни поздней осени, когда будущее представляется лишь бесконечной снежной зимой, становится едва выносимой. Вечера ноября, вдохновляющие издавна бесчисленных художников неуловимой тоской о чем-то уходящем, осенние низкие небеса, всё это, ставшее поэтическим штампом, было в тот год именно таким.

В один из особенно промозглых дождливых вечеров они оказались в месте, где в такую погоду особенно начинало мерещиться во всём нечто мистическое.

Они искали гостиную, находившуюся на четырнадцатом этаже Главного здания Университета – первого и старейшего университета Москвы. Тому, кто попадал внутрь, требовались карта или проводник, чтобы не заблудиться среди бесчисленных лестниц, переходов, этажей, коридоров и комнат.

Они нашли гостиную лишь спустя полчаса. Блуждая по сумрачным коридорам и вытертым коврам, встречая призрачных бабушек-уборщиц, появляющихся, подсказывающих дорогу и вновь исчезающих, они сворачивали не в ту сторону, выглядывали в небольшие окна, из которых виднелись завитушки, башенки, светящиеся стрелки огромных часов, бесчисленные горящие окошки и сырая ночь, заходили в старинные пустые кабинеты, слушали эхо своих голосов, чихали от пыли, вглядывались в серые тени, и, наконец, услышав чьи-то голоса, пошли на шум и попали в гостиную.

Прохладная старая комната отвыкла от людских разговоров, от смеха, от громких голосов, переставляющихся стульев; заброшенные и сваленные в углы её различные вещи, словно ставшие уже чем-то одним, цельным, едва напоминавшие о том, что и они были некогда одеждой, мебелью, книгами, удивленно наблюдали за тем, как прибывали всё новые и новые люди. Высокий, недостижимый потолок, светлый купол, скрытый в полумраке, и резная люстра, освещавшая его ещё полвека назад, наблюдали сверху; толстые потрескавшиеся стены напряженно и недоверчиво слушали, скрипя тяжелой дверью маленького балкона, с которого открывался вид на ночную Москву; всякий, выходящий туда из любопытства, немедленно возвращался, окутанный и испуганный сырым осенним туманом и ночной мглой.

Бόльшая часть людей, уже присутствовавших в гостиной, была хорошо знакома двум только что пришедшим девушкам; всё это были студенты и некоторые преподаватели филологического факультета, располагавшегося в Старом гуманитарном корпусе, который, при взгляде на него из окна Главного здания, казался темным длинным сундуком в отдалении.

Они пришли на поэтический вечер, моноспектакль по стихам Маяковского, не в первый раз устраиваемый студентом филологического факультета – тем же, который являлся идейным вдохновителем «левых» в «Битве поэзии».

Зайдя в гостиную, Яна подумала вдруг о том, что она, оставаясь вроде как сторонним наблюдателем, знает обо всех присутствующих много больше, чем знают о ней, и с сожалением упрекнула себя за это; вторая девушка – Лиза – половину лиц видела впервые и едва замечала. Она, ни секунды не задерживаясь в дверях, уверенно прошла к свободным стульям во втором ряду и села, оглянувшись на Яну. Яна улыбнулась и последовала за ней.

Уже в следующую секунду человек в черном костюме обернулся к ним из первого ряда, осветив их широкой улыбкой.

– Лиза, Яна, и вы здесь! Добрый вечер! Рад вас видеть.

Это был Андрей Алексеевич Холмиков, научный руководитель обеих девушек, учившихся на втором курсе. Яна взглянула на него и вновь подумала, что слово «преподаватель», ассоциирующееся с чем-то солидным, серьезным и строгим, ни у одного человека не вызвало бы в сознании образ, хотя бы отдаленно напоминающий Холмикова.

– Как вам атмосфера?.. Вы видели люстру? А эти трещинки на потолке лишь добавляют шарма этому месту, не так ли?..

Высокий, среднего телосложения шатен с карими глазами, он, однако, не был красив так, как бывают красивы герои романов и фильмов; весьма тонкие черты лица, маленькие глаза и очки, которые он иногда надевал, вместе с уже немного заметной лысиной позволяли обладающему воображением человеку представить Холмикова много лет спустя – осунувшимся, измученным текстами, вспоминающим юность преподавателем; никому из тех, кто имел изначально соответствующие мысли, он не нравился по фотографии, а только разочаровывал. Но не то оказывалось при знакомстве. Любой неизбежно бывал покорен необъяснимым мягким обаянием и исходящей, будто сияние, доброжелательностью, освещающей всё вокруг. Неторопливые, точные, кошачьи движения, в которых чувствовалась необъятная любовь к себе, к жизни и удовольствиям; раскованные, удобные позы, в которых он сидел, периодически меняя постановку ног, расцепляя или, наоборот, смыкая пальцы в замок, легкая улыбка на губах. Семинары, которые никогда не назначались им раньше трех часов дня. Костюм, сидящий точно по фигуре, элегантный, всегда аккуратный. В присутствии Холмикова всем становилось легко, спокойно и как будто уютно – испуганным и уставшим студентам при взгляде на него казалось, что существуют в мире и вкусные ужины, и увитые плющом веранды, и ласковый плеск морей, и вина в звенящих бокалах; это было лишь смутное, непонятное ощущение, но каждый неизбежно улыбался отчего-то в ответ на улыбку Холмикова и хотел поделиться с ним мнением, проблемой или мечтой.

Так улыбалась и Яна, прислушиваясь к беседе Холмикова и Лизы; начало второго курса, казалось, неожиданно пообещало впереди что-то яркое, радостное – Яне, которая имела привычку видеть горизонт затянутым сумеречной дымкой, облаками или туманом. Но даже и теперь, полная радостного вдохновения, в глубине души Яна чувствовала – и смогла бы заметить это, если бы внимательнее прислушалась к себе, – как что-то её беспокоит, будто чья-то едва заметная тень в углу комнаты, будто светящаяся точка в темноте, ускользающая, стоит лишь попытаться сфокусировать на ней взгляд.

Через некоторое время свет погас, и единственная маленькая лампочка зажглась над сымпровизированной сценой. Гулким голосом Дмитрия зазвучали стихи и стали заполнять постепенно небольшую гостиную. Лицо его в ту секунду показалось вдруг Яне родным и давно знакомым.

Ей хотелось сохранить тот вечер в памяти во всех деталях. Поэзия, гулко звучащая в старинной гостиной, погружённой в полумрак, деревянная лестница в конце комнаты, заваленная ненужными вещами и ведущая в неизвестность, и ни на секунду не угасающее чувство, что все они в Главном здании Университета находятся точно в замке. Яна, привыкшая думать метафорами, оборотами из романов, тут же представила, как бы она записала свои мысли о том вечере, и постаралась запомнить их такими: «Я посмотрела по сторонам. Вот мы все: молодые, полные мечтаний, чувств и планов, полные надежд и грез, вот мы все – посмотрите на нас, посмотрите, кто-нибудь! Я так хотела бы описать нас в стихах, увековечить в своих строчках, зашифровать наши жизни в тысяче метафор, срифмовать наши судьбы и время, как бы я хотела этого… Чтобы у кого-нибудь выступили слезы от прочтения этих строк. Но я всего лишь сидела там и смотрела по сторонам. И видела лишь молодость, лишь юные, полные жизненной силы дýши. Такими мы были тогда, и я так ясно видела, как то мгновение, частичка истории ускользает у меня из рук, точнее, я никогда и не держала её в руках… Я видела, как она уносится вдаль, в будущее, увлекая нас за собой, ничего не оставляя, кроме воспоминаний, которые никогда не отражают действительность такой, какой она была».

Задумавшись так, Яна не замечала и половины происходящего, которое так стремилась запомнить; стихи давно уже звучали где-то очень далеко от нее, а сама она унеслась мечтами то ли в прошлое, то ли в будущее.