Читать книгу Influenza. Лирика - Анатолий Жариков - Страница 3

1.

Мы и счастливы тем, что мы просто люди,

что не знаем, что было, и не помним, что будет.

И грешны лишь в том, что на этом свете

после тех двоих появился третий.

И что дождь слепой, и что ветр порхатый,

мы сегодня и в этом уже виноваты.

Если б не было ада и райского сада,

мы бы мудро придумали это сами.

И чтоб небо с овчинку, а щель с баранку

показались, избрали вождей и тиранов.

Время выйдет, помрём и за кошт казённый

станем частью земли, а потом чернозёмом.

2.

Мы построили сами костьми и стихами

беломорканалы, амуры и бамы.

И теперь, назвав историю дурью,

вспоминаем про это, когда закурим.

И, чтоб наши вожди, дай бог, не проснулись,

именами их называем улицы.

Если уж ползуч, зачем ему крылья.

Если мы в дороге, значит, будем пылью.

Мы звенели словами, шумели медью,

мы составили речи из междометий.

А читая стихи и пия от скуки,

мы не знаем, куда деть ненужные руки.

3.

Мы не любим кулак, что нам тыкают в морду;

мы бедней индейца и богаче Форда.

Мы смеёмся так, как гогочут гуси,

мы не плачем, когда над нами смеются.

Мы сначала посеем, потом запашем,

всё, что после будет, будет нашим.

И что после запашем и что посеем,

отдадим попугаям и канареям.

Мы б хотели жить, и как можно чаще,

нам хватает ста капель для полного счастья.

Наши кони храпят, горят наши трубы.

Мы ещё научимся целовать в губы.

***

Деться б куда, да некуда деться,

я уже чувствую сердце и сердцем.

В грубых заплатах худая одёжа;

новую шьют, не рано ли, Боже?

Колеры вышли, и снова в два цвета

вечный узор вышиванки поэта.

Сорок моих сороков подорожных

миру явились. Боже, не поздно ль?

Я не безгрешен, и ты уж не сетуй,

если молитвы в словах моих нету.

Плоть мою жалко: кости да кожа.

Нас разделяет не слово твоё же?

***

Плохо писать не хочется,

а хорошо не пишется.

Жду, что моё одиночество

станет её величеством.

Поздно, однако. В люлю, баи.

Не снизойдёт высочество.

Водки не пьёт, чай не хлебает

кровь голубая, белая косточка.

***

Уже воспоминанья тень —

не часто, не отчётливо, не смело:

свет глаз не ярче света тела.

Был вечер. Было утро. Первый день.

***

М.Х.

Нам тесно на своей земле,

и пчёлы на цветы садятся.

Не долго остывает след;

нам тесно на своей земле,

на красной глине, на золе.

Песок не держится на пальцах.

Нам тесно на чужой земле.

И пчёлы на глаза садятся.

***

Путь проклят, истины щербаты,

кровь на глазах и на руках.

И поводырь – то дым, то прах,

то грязь в ногах, то дух крылатый.

Двенадцать с ружьями бредут,

за ними пыль и дым столбами.

И дети с выпуклыми лбами.

И с рифмой рыночною шут.

И пёс. И золотая цепь.

И свет горбат. И жребий слеп.

Венец опал, и розы смяты.

Устал, плешивый и брюхатый.

***

Ещё не ясен приговор,

мучителен процесс дознания.

И жизнь взамен торгует вор

на миг безумного признания.

Из пропасти растущих глаз

взошли ответы на прошение:

и оправданье и прощение,

и приглашение на казнь.

***

Что человек? Живуч веками,

тысячелетья за спиной;

когда должно быть с головой,

есть, как и прежде, с кулаками.

Есть страсть делить вино и хлебы,

и грязь, и голубое небо.

Но тень по-прежнему чиста

того проклятого креста.

И выше той горы святой

ни в сердце места,

ни в искусстве.

Невыносимо. Больно. Грустно.

Но путь один. И место пусто.

***

Бог – свет,

горящие лучи – мы,

уходящие от света.

Борис Пастернак

Столько лба, что места

на Сенатской площади.

И в зрачках судьба.

И лицо породистой лошади.

Батюшков

И между всяких прочих

каурых и гнедых

рождался дивный почерк

российских пристяжных.

День ставил ногу в стремя,

рассказывал взахлёб,

опережая время,

переходя в галоп.

День умирал нелепо,

тянул и долго гас,

уже при свете слепок,

при подвиге рассказ.

Невыносимый прочерк,

не выявленный стих.

Не явленных пророчеств

колокола живых.