Читать книгу Роман «Арбат». Часть I . Соприкосновение - Андрей Санрегрэ - Страница 13

«Распределятели». Первая кровь.

Сильная жара в начале мая сменилась обычной для Москвы июньской погодой: с утра яркое солнце, после обеда – небольшой дождь. Яркая весенняя зелень деревьев и кустарников превратилась в сочную листву, для написания которой природа уверенно взяла тюбик с надписью: «кадмий зелёный тёмный».

Зная наперёд, что с наступлением лета из салонов-магазинов и складов МОСХа напрочь исчезнут краски зелёных и землянистых тонов, Голубые Мечи помчался на Верхнюю Масловку, дом девять – запастись материалом. Здание мастерских Союза художников, построенное на этой улице еще в сталинские годы, олицетворяло собой ту заботу партии и правительства, которой были окружены советские художники 30-50-х годов. Сам Климент Ефремович Ворошилов, после посещения Центрального ипподрома или футбольного матча на стадионе «Динамо», любил наведываться к художникам в мастерские с бутылочкой армянского коньяка и неизменным лимоном – посмотреть, как работают художники-монументалисты, отражавшие величие и масштабность строительства нового светлого общества.

Лаврентий Павлович Берия, хотя любил в основном симфоническую музыку и оперу (втайне, по всей видимости, все-таки больше балет), часто присоединялся к нему. Творческая обстановка в мастерских ему нравилась. Ведь, по сути он тоже был «большой художник», «творец»… и всегда мог по-дружески «помочь» художникам советом, подсказать «своевременную» творческую идею… Соратники Сталина любили позировать художникам-соцреалистам. Сквозь разноцветные стёклышки детских воспоминаний в памяти Андрея всплывала картинка, висевшая на даче деда под Звенигородом с изображением Берии, окруженного улыбающимися детьми с надписью:

«Отчего глаза его так радостно горят?

Лаврентий Палыч Берия смотрит на ребят!»

Краски и материалы вплоть до восьмидесятых годов распределялись, как вещевые пайки. Прежде всего – членам Союза художников, в первую очередь – членам правления. Каждый имел свой лимит и не мог передавать право на приобретение материалов третьим лицам. Заслуженные художники и академики пользовались всем необходимым без лимита. По существу, они уже жили при коммунизме: от каждого – по способностям, каждому – по потребностям.

Всякий раз, попадая в этот распределитель, Голубые Мечи ощущал себя на седьмом небе. Изобилие красок, банок с растворителями и льняным маслом, ровными рядами выстроенных на стеллажах, огромные рулоны льняного холста, листы ватмана и акварельной бумаги ручной катки, недостижимые для простого смертного колонковые кисти и многое-многое другое, радостно пульсировавшее в мозгу с пометкой «дефицит!», было доступно только для избранных, переступавших этот порог. Продавцы – тётя Маша и Валентина Сергеевна – не спеша, с достоинством перемещавшиеся между стеллажами в синих халатах, казались ему ангелами. Они могли выполнить практически любое желание художника: оставить на два часа холст, если не хватало денег, приберечь к следующей покупке немецкий торшон13 для портретов сухой кистью и даже… достать доступные только академикам голландские кисти или настоящие итальянские краски.

Теперь, в конце восьмидесятых годов, сюда мог прийти каждый и купить всё, что угодно, – лишь были бы деньги. «РаспределЯтели», как мысленно называл их Голубые Мечи, лишились былой власти, основанной на обладании дефицитом. Другие уже тёти маши и валентины сергеевны – не высокомерно, а услужливо и суетливо – обслуживали редких посетителей, радуясь каждому покупателю. На этот раз, приехав за покупками на машине с Лёхиным приятелем Игорем, Андрей выступил от души: набрал столько холстов и красок, сколько влезло в «Жигули». Подобно Пикассо, который в юности постоянно страдал от нехватки красок и позднее, когда стал состоятельным, буквально заваливал мастерскую горами тюбиков и банок, Голубые Мечи испытал почти физическое удовлетворение, когда, вернувшись к себе, заставил весь угол комнаты коробками с материалом.

В этот сезон он как никогда хорошо подготовился к лету, в наиболее плодотворные месяцы которого мог писать по холсту в день. В самом начале лета, продажи шли как нельзя хорошо, давая надежду на перемены к лучшему. Художники, выставлявшие свои картины на Стене, соорудили небольшой навес из полиэтиленовой пленки, чтобы капли послеполуденного дождя не попадали на картины. Царевич, Горбачёв и Цыган любили с утра позагорать у своего вернисажа и пообщаться с публикой, а после обеда, оставив картины на попечение продавцов, уходили работать в мастерские.

Изредка квартиру Синяка посещала Ольга. Ощущая её присутствие в соседней комнате, когда она приезжала в гости к своей подруге Ляльке с ночёвкой, Андрей все же не решался сделать первый шаг. Он вспоминал их первый поцелуй во время подземного «залаза» на Гончарах. Казалось, они были так близки… Но какая-то непреодолимая преграда встала в его душе на пути их дальнейшего сближения. Он чувствовал, что её отношения с прежним любимым человеком на телевидении носили сложный характер, и не хотел опережать события. Ольге нужно было некоторое время, чтобы разобраться в своих чувствах.

Он понимал, что ведёт себя глупо, но, когда она заглядывала в его мастерскую, продолжал работать, делая вид, что занят. На самом деле только и ждал, чтобы она вновь постучалась в дверь. В те редкие моменты, когда всё-таки это происходило, его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он бежал на кухню заваривать кофе. Курил с ней одну сигарету за другой, присев на краешке «траходрома» и тупо уставившись на развешенные по стенам холсты…

Утончённый романтический настрой, с которым Ольга рассматривала и комментировала его картины, помогал Андрею взглянуть на свои работы по-новому, другими глазами… Каждый раз после её ухода в мастерской становилось пусто и неуютно… Но он интуитивно чувствовал, что их уже соединяет какая-то невидимая нить. Не только физическое влечение, но глубокая духовная связь.

Алёна с Анжелой рисовали портреты у Стены, где они чувствовали поддержку своих друзей и защищенность от обид со стороны прохожих и конкурентов. Конкуренция на Арбате становилась все более жесткой и исходила она в основном не от художников, а от рэкетиров, торговцев прикладным искусством и перекупщиков, пытавшихся привнести на Арбат свои барыжные законы.

Несколько раз к Стене подходили крепкие ребята, судя по повадкам и говору не московские, и даже не из Подмосковья. Пытались выяснить, почём живопись, кто хозяин картин, кто «главный» на Стене. При этом, нервно жестикулируя и непрерывно сплёвывая на мостовую, они пытались объяснить художникам простую и трактуемую ими по-своему заповедь: что «нужно уметь делиться» с теми, кто менее наделён талантом, «не жидиться». Намекали на то, что картины – это «хрупкий товар», могут «поломаться», или, скажем, «порезаться».

Вслед за ними, как в пошлом голливудском кинофильме появлялись местные арбатские рэкетиры, которые предлагали «избавить» художников от этих залётных отморозков и взять на себя разборки с приезжими бандитами. На душеспасительные разговоры с ними выходил Горбачёв, поскольку у Вождя и Царевича явно не хватало терпения и их участие в таких разговорах заканчивалось скандалом. Горбачёв и Цыган, напротив, вели разговор уверенно, спокойно, но твёрдо. И, как правило, выигрывали каждый раз, ставя самодеятельных аль-капоне на место.

– Обкладывайте данью торгашей и перекупщиков. Художники никогда никому не платили и платить не будут. Ни вам, ни тем, – цедя сквозь зубы, кивал Горбачёв на бритоголовых иногородних ребят в широких грязных клешах, – ни налоговой инспекции, ни ментам. За спиной Горби стоял Цыган, посматривая по сторонам, а чуть подальше – Лёха, Американец и еще несколько ребят со Стены.

Арбатские рэкетиры уходили несолоно хлебавши, напоследок пустив как отравленные стрелы, несколько тихих, неслышных остальным, угроз в адрес лично Горбачёва, который отвечал:

– Да сколько угодно… И вам тем же концом…

Некоторое время угрозы эти так и висели в воздухе… Однако в конце июня к Стене подошли совершенно незнакомые иногородние ребята и потребовали Горбачёва «на разговор». Вскоре Горби подошёл вместе с неизменным Цыганом, который постоянно сопровождал его по Арбату, как тень.

В нишах за картинами Горбачёв и Цыган хранили свои незамысловатые орудия «антирэкета»: пару молотков с приваренными железными рукоятками и металлическую трубу.

Сходу оценив ситуацию и поняв, что наконец-то пришли «конкретные люди», Горби, не останавливаясь, пружинистой походкой подошел к Стене, привычно запустил руку в нишу и незаметно засунул свой любимый молоток сзади за ремень, прикрыв его курткой. Цыган, делая вид, что перевешивает картину, сделал то же самое.

«Молоток – не статья!» – говаривал он в своё время, когда объяснял всем, почему он постоянно возит его в своей машине или носит под курткой по Арбату.

С деланно-удивлённым видом Горби выслушал Лёху, доложившего, что пришли люди «на разговор». Отходить в сторону «для разговора» Горбачёв отказался, резонно исходя из того, что здесь, при людях, братва ножи вынимать не будет.

«… Окрестные холмы озарились первыми лучами солнца. Лишь бряцание оружия и храп коней нарушали безмолвную тишину утра. Туман постепенно сползал с возвышенностей в сонные лощины… Затаив дыхание, стоявшие на Светлом холме вглядывались в горизонт, уже ощущая приближение полчищ противника по нарастающему гулу земли. Утренние птицы, беззвучно вспархивая над росистой травой, разлетались в разные стороны, предчувствуя беду… И, наконец, разрывая клочья тумана, на холме появились первые отряды противника…

Ангелы, парившие высоко в небе, завершали последние приготовления к сражению. Держа в руках длинные светящиеся лучи, они руководили своими подопечными на земле. Те из них, которые управляли «светящимися», находились несколько выше других ангелов. Их одеяния светились сильнее, и они были крупнее своих собратьев, манипулировавших «погасшими», «поднимающимися к светящимся», а также «спускающимися к погасшим»… Одеяния ангелов и свечение вокруг них – были неповторимы. Во всей Вселенной – не найти двух одинаковых по цвету и свечению…

Гулкий топот тяжёлой конницы, спускавшейся в долину с левой и правой частей холмистого горизонта, отдавался серебряными колокольчиками в сердцах стоявших на Светлом холме и с напряжением всматривавшихся в густой туман над низменностью.

Вдруг на некоторое время всё замерло. В пространстве над головами «управляющих светящимися» пронеслись гигантские тени крыльев Белого и Чёрного архангелов… и битва началась.

Отойдя от огромного полотна как можно дальше – на самую середину ангара, Татьяна вновь осматривала весь холст целиком. Цветовые пятна внизу, на поле боя, были плотными, похожими на сгустки запёкшейся крови в клубах пыли… Серое небо пронизывали яркие светящиеся «стики» в руках ангелов, огненными шарами метавшихся над сражением…»

Зевакам, проходившим мимо Стены, не было слышно, о чём говорили рэкетиры с художниками, однако чувствовалось, что напряжение нарастает. Не вынимая правой руки из кармана чёрной просторной кожаной куртки, «старший» всё ближе прижимался к Горбачеву, что-то отрывисто говоря и брызгая слюной. Горби не отходил ни на шаг и, сверля «старшего» глазами, спокойно отвечал ему. Судя по всему, это вывело последнего из себя. Разговор достиг пика, и стоявший слева от «старшего» короткостриженый парень изо всей силы ударил Горбачева в правую челюсть невесть откуда взявшимся кастетом. Горби припал на правое колено. На камень мостовой хлынула кровь…

Цыган молниеносно ударил тяжёлой сталью молотка по руке «старшего». На брусчатку со звоном упал нож. Бандит отскочил назад, матерясь и зажимая сломанную руку, а Цыган уже набросился на ударившего Горбачёва парня и, схватив за рукав, нанес ему подряд несколько ударов по голове молотком, пока тот не упал. Остальные ребята Стены ринулись на бандитов и долго гнали их по Серебряному переулку до самого Калининского проспекта, распугивая прохожих.

Всё произошло так неожиданно и молниеносно, что когда они вернулись, то ужаснулись: около Стены стояла огромная толпа народу, а на брусчатке лежало тело раненого бандита с пробитой головой. Вокруг были лужи крови. Девчонки смачивали носовые платки в водке и зажимали окровавленную щёку Горбачева, в которой зияла целая дыра от удара кастетом.

Договорились, что Цыган до вечера должен исчезнуть с Арбата. На всякий случай. Пока всё прояснится.

Через некоторое время раненого бандита увезла неотложка. Он так ни разу в себя и не пришёл, но врач сказал, что пульс есть и вроде —жив!

На расспросы следователя в пятом отделении милиции, куда потом потащили всех для составления протокола, ребята и девчонки отвечали, что никто не видел, кто и как ударил этого бандита, и что он сам виноват: первый напал на Горбачева. Алёне с Анжелкой удалось сохранить кастет, который был приобщен к делу как вещдок. Нож бесследно исчез, но всеми свидетелями он был описан одинаково: c чёрно-белой пластиковой наборной ручкой, как зебра.

А тем временем тётя Глаша, ответственная за этот участок дворничиха, по распоряжению старшего сержанта Николаева принесла опилки и посыпала ими сгустки крови на мостовой. Через час Арбат, подобно реке, уже забыл о случившемся и разнёс прилипшие к подошвам прохожих опилки с впитанными в них каплями крови практически по всей Москве. По брусчатке Арбата, коврикам личных автомобилей и такси, резиновым покрытиям троллейбусов и автобусов, по ступеням эскалаторов и платформам метро – от Преображенской площади до Юго-Запада и от Щёлковской до Планерной…