Читать книгу Роман «Арбат». Часть I . Соприкосновение - Андрей Санрегрэ - Страница 4

Встреча с Вождём, Царевичем, Горбачевым, Цыганом

На следующее утро Андрей несся на Арбат на крыльях любви. Любви к жизни, свободе и искусству. Он был готов обнять и расцеловать всех людей, стоявших на платформе метро, по-братски плотно зажавших его в вагоне, толкавших на эскалаторе и на выходе станции «Арбатская».

Сам Арбат, как и все праздные люди, только просыпался после бессонной ночи, лениво потягиваясь и приводя себя в порядок. Дворники в оранжевых безрукавках суетливо работали мётлами, «сбивая с ритма весь квартал». Уборочные машины подметали асфальт от остатков льда и снега. Стояла на редкость дружная весна. На солнечной стороне улицы в нескольких окнах женщины протирали стёкла и рамы.

Расставив на подоконнике цветочного магазина свои новые картины, Голубые Мечи взял в ближайшем ларьке кофе, бутерброды и, поглядывая издали на свой маленький «вернисаж», принялся завтракать.

Из соседнего переулка, тяжело груженный двумя мешками с картинами, появился огромный черноволосый мужчина в сопровождении двух человек, которые также несли большие холсты. Они двигались в направлении цветочного магазина и остановились чуть левее экспозиции Голубых Мечей – около обшарпанной красной кирпичной стены. Ловкими привычными движениями его спутники вытащили из ниш между кирпичами длинные ржавые гвозди, старенький молоток и стали развешивать картины. По всему было видно, что они уже не первый день на Арбате.

Тем временем черноволосый подошел к картинам Голубых Мечей и принялся их рассматривать.

– Твои? – спросил он у вернувшегося к своему шезлонгу Андрея. Тот кивнул ему молча, вынул пачку «Марлборо» и машинально протянул коллеге.

– Спасибо! – ловким движением достав сигарету из пачки и зажигая спичку, черноволосый наклонился к Голубым Мечам, закрыв большими ладонями огонь от ветра. Круглое скуластое лицо и узкие глаза выдавали в нем выходца из Якутии или Бурятии. Чёрные как смоль волосы разметались по плечам. Тёмная широкополая шляпа явно была арбатским трофеем, скорее всего заполученным от чужеземных туристов. Иностранцы всё чаще заходили на Арбат, превращавшийся в одну из достопримечательностей столицы. Серое потёртое пальто было этому колоритному гиганту явно мало и практически не сходилось на груди. Впрочем, пуговиц на нём всё равно не было. Ярко-белый свитер с высоким отворотом добавлял экзотичности облику хозяина, дополнительно защищая его от мартовских заморозков и ветра. Он удачно контрастировал с чёрной шевелюрой, освежая лицо художника, уставшее от бессонных ночей в прокуренной мастерской. Тёмно-синие вельветовые штаны и стоптанные ботинки, заляпанные разноцветными каплями масляной краски, завершали одеяние арбатского исполина.

– Вождь, – представился черноволосый, улыбнувшись всем лицом и, чувствуя замешательство Андрея, добавил: – Или просто Сергей Васильев.

– Вождем его прозвали потому, что он похож на того индейца, который у Милоша Формана в конце фильма «Полет над гнездом кукушки» унитаз выворачивает, – пояснил подошедший худой парень в шинели – А я Валера.

– Не Валера он, а Царевич, его тут все так зовут, правда, не знаю почему, наверное, на мультик похож, – шумно выразил свое несогласие Вождь и начал, как в замедленном кино, изображать апперкот. Царевич был худым, коротко стриженым парнем лет двадцати. Под расстёгнутой шинелью на нём был длинный, почти до колен чёрный свитер, вытертый и вытянутый местами, отчего скорее напоминал кольчугу из шерстяных узелков. Чёрные джинсы и стоптанные кирзовые сапоги на несколько размеров больше усиливали ощущение пренебрежения этого человека к одежде. В чертах его лица: гордом взлёте бровей, прямом, чуть с горбинкой, носе и презрительном изгибе губ – чувствовались сила воли и даже аристократизм, которые только усиливались ветхостью и убогостью одежды, в которую Царевич был облачён.

Он быстро подхватил игру Вождя и так же медленно, как в балете, кошачьим движением нанёс приятелю прямо в живот удар ребром стопы – йоко-гери. Девственная белизна свитера была нарушена грязным сапогом Царевича, и, начав всерьёз меряться силами, оба повалились на кучу грязного талого снега.

Третий участник их компании, который представился как Горбачёв (в то время, на заре горбачёвской эры, это действительно показалось Андрею остроумным, однако, как потом выяснилось, это была его настоящая фамилия), некоторое время осуждающе смотрел на них:

– Эээх, балбесы!

Затем, недолго думая, он слепил снежный комок и метров с десяти точно попал в копчик нагнувшемуся за своей шляпой Вождю.

Вождь, Царевич и Горбачёв – герои Стены, где они развешивали свои картины – стали первыми друзьями Голубых Мечей» на Арбате.

Холсты Вождя были масштабными, как и он сам: метр на два, а то и два на три метра. Живопись была мощная – крупный мазок, большие цветовые пятна. Чувствовалась Суриковка, из которой, правда, как потом рассказали друзья, его отчислили с третьего курса за прогулы, пьянки и дебоши в общежитии. Сам Васильев был родом из Якутии (тут интуиция Андрея не подвела). Писал он гигантскую сирень, парадные, во весь рост, портреты, мазистые натюрморты, чувственные этюды обнажённой натуры. Во всём чувствовалась неуёмность и широта его натуры.

У Царевича, напротив, в основном превалировали мрачные пейзажи, в которых на первом плане, как правило, были изображены развалины средневековых готических сооружений, металлические кровати, между которыми бродили люди-призраки в коричневых капюшонах, держа в руках свечи. А на фоне – обязательно серое стальное море, придавленное грозовым небом, и только на горизонте – просвет или иногда одинокий белый парус…

Писал он на старых деревянных спинках от кроватей, панелях тумбочек и шкафов, потому что денег на холст или картон не было. К тому же полированные боковые части этих элементов мебели создавали естественное обрамление его необычных картин. Он отправлялся на свалки, а также выискивал выброшенные обломки мебели в арбатских двориках. Как правило, это была старая, высушенная годами мебель, нуждавшаяся в дополнительной обработке. Он грунтовал её поверхность или, когда не хватало времени, писал прямо по старой полировке.

Горбачёв по натуре был прагматик и до этого работал кем придется: грузчиком, посыльным, занимался частным извозом. И только с «приходом демократии», когда свои произведения было разрешено продавать сначала в Битцевском парке, а затем в Измайлово и на Арбате, он решил «попробовать» себя в живописи. Сначала он рисовал разноцветные кубики величиной в один-два квадратных сантиметра, по нескольку сотен на каждой картонке. Затем начал писать натюрморты и бытовые сценки, беря уроки у Вождя и работая с ним в его мастерской. Он обожал Васильева и повсюду следовал за ним, держась при этом с достоинством и достаточно независимо. Обладая недюжинным здоровьем и будучи в состоянии выпить ведро водки, он зачастую после очередной попойки взваливал быстро хмелевшего Вождя на плечи и тащил его в мастерскую – благо, это всё происходило недалеко – на самом Арбате.

Этот день Голубые Мечи запомнил на всю жизнь: герои Стены дополняли не только друг друга, но и его самого. Будучи достаточно замкнутым, он был рад новому знакомству. Эти художники несли в себе такой заряд энергии и безудержного веселья, когда собирались вместе, что хотелось без оглядки слиться с ними, забыть о мелких рутинных проблемах. Дух Арбата жил в них, и Андрей начинал ощущать, как этот непередаваемый дух Арбата вселялся в него… и это – навсегда.

Подход каждого потенциального покупателя к холстам у Стены завершался тем, что зритель невольно проникался атмосферой их общения, втягивался в неё и уходил, если не купив картину, то «заражённый» творческой средой, арбатской свободой общения непосредственно с авторами выставленных картин. Это в дальнейшем, как правило, приводило его к Стене вновь и вновь. Те из посетителей, которые покупали картины художников, затем приезжали неоднократно, приобретая новые холсты или приводя знакомых, благо диапазон живописи, каждый день выставлявшейся у Стены, был достаточно широк.

Голубые Мечи быстро сдружился с этой троицей. После полудня мартовское солнце стало по-настоящему припекать, и все вместе они принялись дружно «разминаться» пивом под весёлые прибаутки и разделывание воблы на газете прямо на мостовой. Время от времени к ребятам «со Стены» подходили художники, выставлявшие свои картины на других отрезках Арбата, портретисты, работавшие у театра имени Вахтангова и «Праги». Начинало темнеть. Мартовский холод быстро спускался в переулки Арбата. Друзья стали бросать жребий, кому идти за водкой. Необходимо отметить, что в тот период ещё чувствовались отголоски кампании по борьбе с пьянством и алкоголизмом – достать водку, особенно после семи вечера, было делом нелёгким.

Чувствуя необходимость «прописаться» в новом коллективе, Голубые Мечи выступил с «конструктивным предложением», которое было принято товарищами с пониманием. Горбачёв и Царевич, запихнув за пазуху деньги, выданные Андреем для осуществления ответственного задания, оглянулись по сторонам, как народовольцы-химики, и скрылись в сумерках в направлении Смоленского гастронома.

В течение продолжительного времени, пока они отсутствовали, Вождь успел продать иностранцам две маленькие картины Царевича. После долгого шушуканья с другим покупателем снял со стены свой огромный натюрморт с букетом роз и принялся откреплять холст с подрамника.

Позади послышалось шумное приближение целой компании. Это были Царевич с Горбачёвым в окружении двух девушек и крепкого парня с гитарой. Одна из девушек была тёмнокожей, но говорила без малейшего акцента.

– Анжелка! – завопил на весь Арбат Вождь, сгребая афро-россиянку в охапку.

Он поднял ее, как пушинку, и закружил, распугивая прохожих. Круглая, как шар, прическа тёмнокожей девушки, действительно, делала ее похожей на Анжелу Дэвис. Она махала в воздухе ногами, визжа и умоляя якута вернуть её на землю. Парень с гитарой подошел к «Голубым мечам» и протянул руку:

– Сергей, а это – Алёна-портретист.

Худенькая Алёна с этюдником через плечо и початой бутылкой пива в руке сделала легкий реверанс и улыбнулась.

– Ну, это дело надо обмыть, – Вождь мягко приземлил Анжелу, удерживая стройную тёмнокожую девушку левой рукой. Одновременно он запустил правую пятерню в большой пакет, который цепко держал двумя руками Горбачёв.

– Сегодня гуляют все! – громко декларировал он, извлекая литровую бутылку «Столичной» и озираясь по сторонам в ответ на беспокойные взгляды прохожих, напуганных его громоподобным голосом.

– А где мои малявочки? – робко поинтересовался Царевич судьбой двух своих картин.

– Их милиция конфисковала и искала автора, – тупо пошутил Вождь, вынув из кармана брюк «дубликатом бесценного груза» две помятые пятидесятидолларовые бумажки.

– Цыган, помогай! – обратился Горбачёв к Сергею с гитарой.

Сам он вместе с Царевичем принялся снимать оставшиеся картины со стены, передав пакеты со снедью Анжеле и Алёне. Вскоре, оказав помощь и Андрею в упаковке его картин в мешок, вся компания отправилась в мастерскую к Вождю.