Читать книгу Роман «Арбат». Часть I . Соприкосновение - Андрей Санрегрэ - Страница 14

Пятно. Рассказ Грибника.

Произошедшее ошеломило Вождя. Придя на Арбат вечером, он поверил в случившееся только тогда, когда увидел опухшее лицо Горбачёва, вернувшегося из травмопункта с наложенными швами. Голубые Мечи приехал из Звенигорода ещё позже – к девяти вечера.

Созвонившись с Цыганом, попросили его не приезжать пару дней: нужно было уточнить, каково состояние раненого бандита. Из клиники Склифософского ответили, что он по-прежнему в реанимации и его состояние «крайне тяжёлое».

Вечером собрались в комнате Синяка без девчонок, которых отправили на кухню готовить ужин. Посовещавшись, решили на следующий день выходить к Стене несмотря ни на что. Подтянуть дополнительные силы знакомых ребят с Арбата и расположить их на квартире у Синяка и в прилегающих переулках. Особо красноречивыми были Лёха, говоривший про знакомых «мастеров спорта по боксу», и Игорь, обещавший привезти друзей «на нескольких иномарках». Алёна, Ляля и Анжелка остались на ночь в мастерской Вождя, выражая свою солидарность с ребятами. Приготовив им поесть, они допоздна курили на кухне вместе с Синяком.

Рано утром пришел Грибник. Его появление несколько разрядило обстановку. Помимо своей традиционной добычи он привез пяток зайцев, пойманных им в силки где-то под Москвой. Один из них был жив и, будучи выпущен из мешка, смешно бегал по коридору. В конце концов он забился в прихожей за грудой наваленных в углу картин. Назвали его Вася.

После лёгкого завтрака ребята вместе с пришедшими продавцами направились развешивать картины на Стену, а девчонки – рвать траву во дворе для Васи.

Вождь в чёрной рубахе и чёрных джинсах стоял около Стены, с вызовом смотря на прохожих сквозь солнцезащитные очки. В каждом мужчине он видел потенциального лазутчика со стороны неприятеля. Особенно это касалось тех, кто подходил к картинам. Горбачёв с перебинтованной головой гордо сидел в шезлонге, подставляя лицо пригревающему летнему солнышку. Положив ногу на ногу, он постукивал молотком плашмя по левой ладони, сканируя левым глазом (правый был закрыт повязкой) всех, кто приближался к Стене, время от времени отхлёбывая портвейн прямо из горла бутылки. Всё ещё испытывая боль от наложенных швов, он решил «размяться» пролетарским «Кавказом» прямо с утра.

В это утро к Стене приходили практически все художники с разных концов Арбата. Услышав о происшедшем, они сочли своим долгом выразить ребятам свою солидарность. Многие, кто покрепче, предлагали свою помощь, и во второй половине дня недалеко от Стены уже тусовалось около тридцати добровольцев, пришедших продемонстрировать свою поддержку. Каждого из них в своё время так же, как и художников со Стены, пытались подмять рэкетиры, и они понимали, что выстоять можно только сообща.

Ребята даже не ожидали такой поддержки. Кроме того, Игорь привёз своих людей на трёх иномарках. Алексей привёл двух крепких, немолодых уже спортсменов, по лицам которых можно было сразу определить, какому вида спорта они отдали лучшие годы своей юности. После обеда уставший от боли и портвейна Горбачёв, пошел в мастерскую. Все поздравления и проявления солидарности остался принимать Вождь. В этот день никто из противников Стены так и не появился.

Лишь через несколько дней к Васильеву и Горбачёву подошел старший из числа арбатских «бойцов» (так называли рэкетиров, которые обосновались в кафе «Снежинка» посредине Арбата). «Бойцы» не признавали понятий воровских авторитетов, ранее контролировавших этот район, и силой устанавливали свой контроль над улицей. Сутуловатый парень с серым лицом по кличке «Пятно», в присутствии пяти своих подопечных, прищурив глаза-щёлочки, сказал художникам, что их дело – дрянь, и придется отдать Цыгана тульским ребятам. По его словам, раненый бандит принадлежал к тульской группировке, его состояние в больнице ухудшилось и он вот-вот «отдаст концы». С этими словами он повернулся и ушел.

– Люди его пошиба – мастера сеять в душах страх, – сказал Горбачёв Вождю.– Это единственное, что они умеют…

– Хрен с ним. Тварь! Пойдём к Вахтангу, посоветуемся, – взбодрённый внезапно пришедшей хорошей идеей, ответил Вождь.

Вахтанг был в курсе ситуации. Выслушав новую информацию насчёт тульских, он заинтересовался и обещал всё выяснить.

На следующий день, зайдя к нему, как было условлено, к пяти вечера, ребята, к своему удивлению, выяснили, что тульские к этому случаю никакого отношения не имеют. Из Склифа сообщили, что состояние пациента улучшилось. По словам Вахтанга, Пятно специально нагнетал обстановку, чтобы запугать Стену, а потом, выступив «защитником» художников от чужаков, обложить их данью.

Это несколько меняло ситуацию. Вахтанг, будучи опытным в таких вопросах человеком, подробно проинструктировал друзей о том, как построить следующую беседу с Пятном, заставил их выучить наизусть несколько кличек малоизвестных, но серьезных авторитетов, на которые можно было бы сослаться. В дополнение ко всему он достал кусок перфорированной бумаги, похожий на распечатку со старых компьютеров, и сказал с видом фокусника:

– А это вам джокер в колоду, на закуску! – видя их недоумение, пояснил: – Это объективка на парня, который, – он, играя, прочертил кулаком в направлении распухшей щеки Горби, – тебя разукрасил…

Из клочка бумаги явствовало, что Липунов Вячеслав Николаевич, 1958 года рождения, проживающий в Рязани… адрес… был судим в 1979 году по статье… за разбойное нападение, номер судебного постановления АК/123—24; отбывал наказание в учреждении номер ЖХ 28873… Мордовского территориального отделения ГУИН…

– Ну и что, – не выдержал ничего не понимающий Васильев, – ему же лучше стало! Он живой?

– Да живой!

– Ну и что эта бумажка нам даёт?

– А она вам в данном случае и не должна ничего давать. Забудьте про неё… Просто «Пятно» и «Липа» оба из Рязани, оба проходили по этому делу, и оба сидели на одной и той же зоне ЖХ 28873… в Мордовии. Его это ребята… Тульских он к этому делу приплетает для отвода глаз. Он своих, рязанских, на самые крутые разборки выписывает в Москву, благодаря им так и поднялся за год…

– Горбачев и «Вождь» переглянулись, потом обняли Вахтанга:

– Дорогой ты наш Вахтангушка, Батона Вахтанги, вай вай! Матлоб!

Следующая встреча с Пятном была назначена через два дня в шашлычной «Риони», недалеко от театра имени Евг. Вахтангова. Информация, изложенная Горбачёвым и Вождём в ходе беседы с Пятном, спокойный тон, с которым они высказали ему свою позицию, были настоящим попаданием в яблочко. Памятуя о том, что «короля играет свита», Пятно взял с собой на эту встречу двух своих приближенных… и пожалел об этом. В их присутствии его авторитет был поколеблен. Художники практически послали его… и при этом назвали несколько фамилий, при упоминании последней из которых помощники Пятна переглянулись и вопросительно посмотрели на своего «босса». Тот отшутился, пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре: мол, «ребята, вы такие имена называете, понятия даже не имеете, каких вы людей упомянули, вы, художники паршивые…»

Тогда, выдержав паузу и окинув взглядом его приближённых, Горбачёв притянул Пятно за ворот куртки и выпалил ему в лицо о Липе и рязанских пацанах. Деланно-шутливое выражение слетело с лица Пятна, как маска, и он, озираясь на своих подручных, начал громко материться, теряя самообладание. Разговор им был окончательно проигран. Пятно ушёл со встречи, по всей видимости, настолько расстроенный, что даже забыл на столе свои сигареты и зажигалку. Пачка сигарет была испещрена записями телефонов, и Горбачёв ловким движением смахнул её со стола в карман с видом победителя…

Вернувшись к себе на шестой этаж, они с радостью обняли Цыгана, нарушившего запрет и пришедшего на квартиру Синяка повидаться с ребятами. Горбачёв и Вождь рассказали о встрече с Пятном, и с удовольствием приступили к ужину с зайчатиной, добытой Грибником. Настроение у всех, порядком отравленное в последние дни, заметно улучшилось. За столом пошли шутки над Горбачёвым, который ещё не мог нормально жевать, хотя повязку снял на второй день после наложения швов. Но пить водку травма не мешала, за что и сдвинули стаканы. Ляля постоянно целовала его в заклеенную пластырем щёку, а Анжелка обещала разжёвывать пищу в случае необходимости.

Затем подняли тост: «За молоток!» При этом Цыган и Горбачёв, не сговариваясь, вытащили из-за спины каждый свой молоток и, скрестив их, изобразили нечто похожее на эмблему «Мосфильма» – по мотивам всё той же незабвенной скульптуры Мухиной. В отставленных назад руках каждый держал по рюмке водки.

Грибник молчаливо наблюдал за всеми этими выходками молодежи, а затем философски заметил:

– Да… Всё хорошо, что хорошо кончается… А ведь ты, парень, – он кивнул в сторону Цыгана, – мог человека убить…

Все замолкли, на секунду представив, какие могли бы быть последствия, если вместо вчерашнего сообщения об улучшении самочувствия этого рязанского парня пришло бы извещение о его смерти…

И тут «Грибник» рассказал всем присутствующим весьма печальную историю из своей жизни.

– Было это ещё до войны, мне тогда было всего пятнадцать лет. Без хвастовства скажу: был я парень ладный, лучший охотник на селе после отца, Семёна Ефремовича. И по плотницкому делу пособлял отцу, и на конях за колхозным стадом управлялся. Жили мы на Северном Урале, в местечке Игдель, что в переводе с местного древнего наречия означает «Чистая вода».

Ходил с отцом на соболя и на белку с двенадцати лет. А в четырнадцать Семён Ефремович уже брал с собой на медведя. Недюжинной силой был в отца наделён не по годам.

И вот прошёл слух, что в округе появился оборотень. Обличием был тот зверь похож на медведя. Только морда у него была, как у волка с большими клыками, а нос – кабаний. И ходил он на задних лапах, будто человек. И стал он драть скотину почём зря, а после – и на людей стал кидаться. Четырёх человек задрал, да что приметно – только горло перегрызёт – да и бросит…

Приехали тогда егеря из охотхозяйства, давай набирать добровольцев, чтоб весь лес прочесать и горы окрестные, где нечисть эту видели. И мы с отцом – тоже пошли: дело артельное, нужное.

По старому обычаю отлил отец семь пуль из серебра, а внутри – стальные наконечники. Закатал их в гильзы с капсюлями от карабина. Ночью поехали мы к батюшке в церковь в соседнюю деревню, за десять вёрст: освятить пули да и благословение получить. Днём нельзя было: времена-то советские, сами знаете… Едем назад – тайга кругом стеной, а луна полная такая светит, будто солнце днём… Вдруг… чу… – впереди человек черный стоит… прямо на дороге. Не шелохнётся. Да так одет диковинно. В шубе до пят и в шапке большой меховой. А из шапки перья такие большие торчат – словно рога! Постоял так немного. Только пар изо рта столбом к луне поднимается. Да и пошёл поперёк дороги – прямо в ели густые».

Тут наступила пауза, и в гробовой тишине Грибник, сделав последнюю затяжку, затушил свой «Беломор» в консервную банку, служившую пепельницей. У всех присутствовавших по коже отчётливо ползли крупные мурашки.

– Ну а дальше-то что? – Синяк воспользовавшись кратковременной передышкой, быстро налила себе и Грибнику по рюмашке. Тот, как правило малопивший, осенил себя крестным знаменем, махнул полстакана водки залпом и, закурив с ходу ещё одну папиросу, продолжил:

– Лошади встали как вкопанные да так как-то от этих елей сторонятся, вправо уходят, ушами прядут… Да как заржут, захрипят, аж жуть…

Отец давай заряжать патроны с серебряными пулями в карабин, а я за топор. Сам весь дрожу…

Вдруг из темноты елей оборотень этот как выскочит и во весь опор за нами на четырёх лапах. Лошади как сами рванули… Мы чуть с обоза не упали. Тут он нас настиг и бате сзади в шею как вцепится… Верите, до сих пор слышу хруст костей и скрежет зубов…

Я топором его по башке рублю, рублю, а он отца не отпускает – только рвёт его ещё больше в куски, будто чует, что у того в руках – его погибель, карабин с освящёнными пулями! Наконец остриё топора попало в мягкое —зверю под ухо! Он сразу жертву выпустил – и с саней долой. Кони меня спасли! Метров двадцать пронеслись, я патрон в затвор дослал, карабин вскинул и выстрелил, потом ещё, и ещё… Перезарядил ружьё, коней стегаю. Потом оглянулся – а тот посредине дороги лежит, не шевелится…

Домой примчался, батя хрипит, кровью исходит, руками-ногами не в силах пошевелить. Родня давай помогать. А я с егерями тут же назад, на трёх санях лёгких – чтоб нечисть эту добить.

Подъезжаем ближе, смотрим: лежит – не шелохнётся! Тут начальник нашего игдельского опорного пункта милиции товарищ Гончарок с передней повозки спрыгивает на снег с наганом. Смелый такой – ничего не боялся. Подбегает к зверю и кричит: «Руки вверх!» Я даже ушам не поверил. Думаю, как это он зверю-то? А Гончарок тело переворачивает и орёт мне на всю тайгу: «Ты кого, контра, убил? Ты товарища Савушкина убил!!!». Товарищ Савушкин – был большой чин НКВД, командовал всеми окрестными лагерями ГУЛАГ.

Утром, когда меня после ночного допроса отправляли в районный центр, на опознании трупа я даже вскрикнул от неожиданности: на голове убиенного были множественные удары топором, а за правым ухом – шея разрублена аж до самого плеча. В теле, как потом на суде сказали, нашли три серебряные пули (остальные – наверное, прошли мимо). Такие же две пули оставались в карабине. Опять же, баллистическая экспертиза – против меня.

Вышку могли дать, да возраст не позволял: мне тогда шестнадцать должно было исполниться только через три месяца. И пошёл я по этапу… на всю катушку. И всё думал – как же это могло произойти? Выходит, я человека убил? И так этот червяк меня изнутри грыз… Чуть с ума не сошел! По сравнению с этим, тяготы каторги на Читинских рудниках, а потом в Колымском крае – ничто! Так он у меня перед глазами и стоял всё время. И когда в штрафной батальон на фронт направили. И когда немцам в рукопашной голыми руками и зубами глотки рвал… Потом уже после войны отошёл малость…

Все присутствовавшие перевели дух. Цыган, до этого заворожённо смотревший на рассказчика, встал, разлил по кружкам водку и, по примеру Грибника, перекрестившись, выпил залпом полстакана, ни с кем не чокаясь:

– Ну ты, дядя Ваня… Это прямо сказки Бажова какие-то… Неужели это всё на самом деле было?

По выражению лица Сергея было видно, что он больше всех пережил за эти дни, думая, останется тот парень из Рязани жив или отдаст концы.

– Вот тебе крест! И ты знаешь, прошел всю войну до Берлина – и ни одной царапины. Контузия была, правда, но легкая.

Голубые Мечи смотрел на Грибника, всё ещё не в силах прийти в себя после услышанного. Перед его глазами стояли, как живые, сцены из истории, рассказанной Иваном Семёновичем.

Ложась спать, он долго размышлял над тем, как велика сила человеческого духа. С виду неприметный, сухощавый Грибник прошёл через такие тяжёлые невзгоды, а остался скромным, добрым человеком с золотым сердцем. Он не свихнулся, не спился, никогда не жаловался на жизнь. « Только вот странно, – думал сквозь сон Андрей, – что Грибник так и шатается один по лесам и летом и зимой… будто этот оборотень в него переселился…»