Читать книгу Роман «Арбат». Часть I . Соприкосновение - Андрей Санрегрэ - Страница 6

Опохмелительный этюд. Грибник.

Утро для Голубых Мечей было мучительным: голова раскалывалась от дикой смеси выпитого накануне. Ему смутно вспоминались не только водка и пиво, с которых всё началось но и принесённые кем-то по капризу дам вермут и шампанское, а также портвейн, на этикетках которого были нарисованы тёплые пейзажи Крыма. Эти изображения и остались последним, что он, собственно говоря, помнил о вечеринке…

Он был под впечатлением картин Вождя в его мастерской, которая располагалась в конце коридора. Развешанные по стенам большие полотна выхватывались из полумрака лампой, которая нависала над огромным деревянным станком посредине мастерской. Потом зажгли свечи, курили по кругу «косяки», ловко скрученные Царевичем, и долго пели под гитару…

Ему не хотелось просыпаться: так интересно было досмотреть красивый сон, который он никак не мог вспомнить. Веки сомкнулись, и он опять погрузился в сладкую утреннюю дремоту.

Каменистая дорога пролегала через апельсиновую рощу. Седоволосый старик, с головой накрытый от знойного солнца белой куфией, продавал у родника сочные и холодные от ледяной воды дикие апельсины.

Убыстряя шаг и с трудом сдерживая учащающееся дыхание, Татьяна стала спускаться по белым плитам-ступеням, углубляясь в прохладу изумрудной зелени хмеля и дикого винограда. Повеяло сыростью, и скоро каменистая тропинка привела ее к роднику Афродиты. С вертикальной скалы тоненькие струи живительной влаги ниспадали вниз – в естественную каменную купель с кристально чистой водой. После слепящих лучей солнца бирюзовые и лиловые тона купальни Афродиты с нависавшей над ней густой зеленью листвы давали отдых глазам и телу. Вокруг не было ни души. Лишь птицы дружелюбно порхали с ветки на ветку и скакали по тёплым каменным плитам. Не в силах совладать с собой, она робко оглянулась, скинула лёгкую одежду и вошла в воду…

Сон Голубых Мечей был прерван грохотом падения Горбачёва с огромной кровати, на которой в обнимку лежали Вождь, Ляля и Оля. Женская часть этого трио явно не желала «новых членов в свой коллектив». Они безжалостно вытолкали ногами и руками обнажённого Горбачёва, безуспешно пытавшегося пристроиться сбоку к тёплой компании. Упав с кровати на пол, Горбачёв так и остался лежать в живописной позе, прикрытый лишь газетой «Труд».

С неимоверными сложностями найдя свои ботинки, но не будучи в силах справиться с длинной шнуровкой на них, Голубые Мечи нащупал какие-то разорванные домашние тапочки и прошлёпал в ванную. Эта комната, как и все остальные, представляла собой ещё один шедевр архитектуры середины девятнадцатого века. Она была правильной овальной формы с полукруглым окном над просторной ванной. Мраморные львы с вмонтированными в них кранами (один над самой ванной и другой над умывальником) придавали комнате аристократический вид. Несмотря на запущенность интерьера, уродливую газовую горелку для подогрева воды, которая портила старинный, местами обвалившийся флорентийский кафель, подвешенные под потолок лыжи, санки, тазы и корыта, комната эта по-прежнему хранила непередаваемый дух старой арбатской эпохи.

Казалось, мраморные львы с частично отбитыми носами и клыками помнили всех посетителей этой комнаты и могли бы многое поведать, будь тот, кому адресовано их повествование, в состоянии понять их красноречивое молчание. Большие, чуть раскосые глаза львов с любопытством смотрели на нового посетителя. Глубоко вырубленные в мраморе зрачки неотрывно следили за ним, в какую бы часть ванной комнаты он ни перемещался. Это был известный приём, часто применявшийся старыми мастерами. Достаточно поместить зрачок в центр глаза – создавалось ощущение постоянного неотрывного взгляда, преследующего зрителя в любой точке. Превозмогая утреннюю лень, Андрей, по-солдатски широко расставив ноги, ополоснулся по пояс ледяной водой, громко фыркая и бодро напевая какую-то песенку. Его правая рука потянулась к футболке, которой он был намерен протереться но, к своему удивлению… нащупала пушистое махровое полотенце… В дверях ванной стояла Оля, задумчиво улыбавшаяся и наблюдавшая за ним.

– Доброе утро, monsieur, – на французский манер сказала она.

– Merci bien, mademoiselle, – принимая полотенце, подхватил он интригу общения – C’est tres jolie `a vous!»2

– Pas de quoi3 – игриво ответила Ольга, наклонив голову и заглядывая ему в глаза.

Андрей почему-то был уверен, что Ольга знает французский. Но её прекрасное произношение удивило его. На секунду их взгляды пересеклись. Андрею показалось, что он тонет в бездонных голубых глазах. Они лучились в утреннем солнце, переливаясь множеством лазурных и изумрудных оттенков. Взгляд Ольги скользнул по его раскрасневшемуся от холодной воды торсу. Она нежно сняла безымянным пальцем левой руки каплю влаги с плеча юноши и медленно поднесла к губам.

Их взгляды пересеклись вновь, но, не желая затягивать неловкую паузу, Ольга со смехом выдернула полотенце у молодого художника и вытолкала из ванной. Утреннее кокетство обаятельной девушки пробежало приятной волной по телу. Оставшись в одних джинсах, он направился, пританцовывая, к кухне в надежде приготовить кофе и принести его даме прямо в ванную.

Эти возвышенные помыслы были неожиданно прерваны зрелищем, которое он застал на кухне. На старом покошенном табурете посреди закопчённого помещения сидел человек в военной форме периода Великой Отечественной войны, Выцветшая гимнастёрка была уже практически бежевого цвета, видавшие виды брюки-галифе заправлены в яловые сапоги. Широко расставив ноги и наклонившись над не менее выцветшим вещмешком, человек из прошлого сортировал какие-то диковинные грибы и коренья.

– Познакомьтесь, – широко улыбаясь, не вынимая «Беломор» изо рта, сказала Валя Синяк, – это Грибник.

– Иван Семёнович, – протягивая жилистую руку Голубым Мечам, промолвил Грибник.

– Он круглый год по грибы ходит. Смотри, какие диковины где-то под Белгородом накопал, и это ж всё за валюту у него японцы покупают, -Синяк держала в руках чагу и сморчки.

– А-аа, – одобрительно протянул Грибник, – они в этом деле понимают, настои всякие делают. У меня уже почитай три года несколько клиентов из их посольства постоянно заказывают это… – он ткнул маленьким острым ножиком в разложенные на газетах грибы.

Голубые Мечи с интересом рассматривал Грибника и его добычу. Помимо грибов, кореньев и чаги, на полу лежал большой целлофановый пакет с огромным шматом парного мяса, из которого сочилась алая кровь.

– А это сохатого ребята завалили… Вот, угостили, – поймал любопытный взгляд Андрея Грибник, кивая на свёрток, – Сейчас мы с Валей котлеты будем крутить.

Несмотря на глубокие морщины, лицо Грибника было свежим, даже немного загорелым. Загар сходил на нет уже ближе к расстёгнутому вороту гимнастёрки, в разрезе которого виднелся крестик и ладанка на чёрном шнурке. Дымчатые волосы на висках серебрила седина. Весь он был крепко сбитым и поджарым, словно вытесан из дерева.

Андрей начал таинство приготовления волшебного напитка в эмалированном кофейнике, бухнув в него для верности побольше молотого кофе «Арабика». Отыскав среди горы грязной посуды две чашки и тщательно отмыв их вместе с ложками от многослойной грязи, он поставил их вместе с кофейником на старый поднос. С похмелья немного покачивало. Однако он, как моряк, широко расставляя ноги, осторожно понёс импровизированный кофейный сервиз на кончиках пальцев в мастерскую Вождя.

В углу мастерской Васильева на большой тахте мирно спали Цыган и Алёна. До утра играя на гитаре и распевая песни, обитатели этой комнаты позже всех легли спать. Несколько толстых свечей в тяжёлых кованых напольных подсвечниках беззвучно догорали в утренних лучах солнца. Раздвинув ветхую китайскую деревянную ширму так, чтобы солнце не мешало им спать, Андрей загородил спавших от остального пространства мастерской. Он сгрёб в сторону живописный натюрморт из старинных бутылок и остроконечных морских раковин, стоявший на круглом столе в углу, и освободил пространство для подноса с кофе.

В этот момент открылась дверь ванной комнаты и оттуда вышла Оля. Жадно вдыхая запах кофе, она закрыла глаза и, вытянув вперёд руки, как «зомби» двинулась к столу. Волосы были перетянуты полотенцем наподобие тюрбана. Только сейчас Андрей понял, чем был вызван таинственный вид девушки: кроме легких тапочек и его футболки на ней больше ничего не было…

Она медленно села к нему на колени. Жадно втягивая ноздрями плывший по мастерской пряный запах кофе, медленно сделала глоток и потянулась к первой утренней сигарете. Стараясь до конца оставаться джентльменом, молодой художник ловким плавным движением извлёк из кармана джинсов зажигалку. Сделав затяжку, Ольга передала сигарету ему. Начало было более чем многообещающим… Левая рука Андрея робко обнимала ее талию. Под хлопковой тканью нежное тело дышало влагой…

– О…«Автопортрет с Саскией», Рембрандт! – шумно вошёл в мастерскую «Вождь». Он был в халате и шлёпанцах. В глазах его Андрей не прочитал ни капли ревности. Васильев бесцеремонно схватил первый попавшийся немытый бутафорский сосуд, плеснул туда кофе и сделал несколько жадных глотков.

– Хорошо у вас тут, – взглядом он кивнул на кофейник и ширму, за которой сладко спали Серёга Цыган и Алёна, подошел к кровати и, взяв гитару, лежавшую у них в ногах, принялся, невпопад перебирая струны, что-то напевать, взирая на Ольгу, живописно сидевшую на коленях у Андрея.

Вдруг Вождь прервал свое античеловеческое музицирование и замер на мгновение. Затем ринулся в угол мастерской, где стояли картины, и вытащил оттуда здоровенный холст с незаконченным натюрмортом. Развернув против света большой академический станок, являвшийся настоящим украшением мастерской, он вставил в него холст. Схватив большой шлиц4, взлохмаченный Васильев принялся мощными мазками набрасывать сидящих в прежней позе Ольгу и Андрея. Левая рука гиганта-якута была некоторое время вытянута к ним с поднятым указательным пальцем. Этим жестом он как бы просил их не шевелиться. Так прошло минут десять-пятнадцать. Движения его стали более решительными. Мощные мазки шлицем были похожи на глухие удары барабана. Холст тяжело гудел под его рукой.

Вождь то отходил на некоторое расстояние, прищуривая глаза, то радостно набрасывался на холст вновь, молниеносно размешивая краску на большой овальной палитре, находившейся рядом на табурете. Краска разлеталась в разные стороны, забрызгивая халат и пол вокруг. Несколько капель попало на круглое смуглое лицо якута, но он не замечал этого в порыве вдохновения.

Ольга, слегка наклоняясь, чтобы отпить немного кофе, тут же возвращалась в прежнюю позу, виновато моргая глазами. Голубые Мечи восторженно следил за Вождем, видя по его глазам, что набросок получается. Когда Ольга в очередной раз нагнулась, Васильев набросился на неё в гневе:

– Всё, ты провинилась, снимай майку и тюрбан этот дурацкий.

Видя, что он не шутит и вот-вот вцепится в неё своими заляпанными краской руками, Ольга повиновалась, и остатки её одежды были сброшены на стоявшее рядом кресло. Надо сказать, что сделала она это не без удовольствия, сжигая замершего в прежней позе Андрея своим вызывающим взглядом.

– А ты, давай тоже… раздевайся, – потянула она за ремень на его джинсах, пытаясь одновременно расстегнуть застёжку-молнию. Ну… так нечестно, – встретив машинальное сопротивление Андрея, она обидчиво скривила маленький ротик, ожидая поддержки у Вождя.

– Ну ладно, садись быстрее, – Васильев неистово махал кистью, ещё больше разбрызгивая краску вокруг.

Дело пошло веселее: Вождь, подобно якутскому шаману, бесновался около холста, стремясь не упустить прилива вдохновения. Для удобства он взял палитру в левую руку, и «полёт» кистей ускорился. Голубые Мечи, стараясь совладать с возбуждением, вновь обнял Ольгу за талию и пытался придать своему лицу как можно более беззаботное выражение. Странное дело, но беззастенчивость её поведения лишила ситуацию какой-то интимной тонкости. Вместо этого в нём загоралось животное чувство. Осязание женщины, находившейся рядом, всё более возбуждало его. Жаркое тепло, зародившееся где-то под солнечным сплетением, теперь уже разливалось по всему телу, и, видимо, это стало передаваться Ольге. Повиливая бедрами, она плотнее прижалась к его животу, и долго так позировала Васильеву, практически не меняя позы.

Ситуацию разрядили вошедшие Царевич и Анжела.

– Вот это мы нормально отдыхаем, – задорно приветствовал всех Царевич, – ещё и десяти утра нет, а Вождь уже нетленку «забабахивает»!

– Оль, а ты так не замёрзнешь? – спросила Анжела.

Экзотический туалет Анжелы тоже был достоин кисти живописца: он состоял лишь из топика и узкого полотенца, затянутого вокруг бёдер наподобие туники. Острые соски весело подрагивали под тонким шёлком при каждом движении пластичной афро-россиянки.

– Ну что ты, он такой горячий… – рука Ольги, лежавшая до этого на плече Андрея, скользнула вниз по спине, как бы невзначай плотнее прижимая полный бюст к его груди.

Тем не менее Анжела заботливо прикрыла фрамугу и подняла портьеру на подоконник, чтобы тепло от старинных батарей полнее согревало обнажённую натурщицу.

– Отойди от света! Идите все… сами знаете куда, – зарычал неистовый Васильев, указывая кистью на выход из мастерской.

– Да ладно, мы тут в углу тихонечко посидим, мешать не будем, – Царевич забрал с подноса на столе кофейник и, отпивая прямо из его носика остатки кофе, плюхнулся в кресло, усадив Анжелу себе на колени:

– Эй, Андрюха, с непривычки, наверное, всё затекло? В этом деле практика нужна, а то так можно статический вывих получить!

Анжела и Ольга переглянулись и ухмыльнулись.

– Между прочим, – продолжал делиться своими знаниями по затронутой теме Царевич, – скульптор Мухина, когда лепила рабочего и крестьянку с серпом и молотом, всё никак не могла побороть его могучую эрекцию. Натурщицу для крестьянки такую фигуристую нашли, что у этого натурщика постоянно от неё возбуждение наступало. Ничего с этим поделать не могли. Потом Мухина придумала: между ними простынку натягивала, чтоб он эту самую крестьянку не видел.

– Да ладно, болтать-то, – махнула рукой Анжела.

– Нет, он правильно говорит, – вмешался Васильев, не отрываясь от работы, – у этого натурщика была поистине гигантская грудная клетка… Да и всё остальное… Кто его только не лепил, все наши академики с ним работали. Он потом целую книгу воспоминаний издал – и там этот эпизод, действительно, описан.

– А я в это очень даже верю, – вновь кокетливо повиливая бедрами Ольга ещё плотнее прижалась Ольга к Андрею. Голубые Мечи густо покраснел, закатив глаза, и все дружно расхохотались. Провокационно наполовину расстёгнутая до этого Ольгой «молния» на его джинсах окончательно разошлась, и он с трудом застегнул её под восторженное гиканье художественной братии.

– Ребятушки, добро пожаловать к столу, – в мастерскую вошла Синяк с дымящейся картошкой в кастрюле. Увидев происходившее действо, она раскрыла рот от изумления:

– Батюшки мои, ну ты, Васильев, и талантище! Жуть люблю смотреть, как он пишет!

– Все, достаточно для начала, – тяжело выдохнув, сказал Вождь, – пойдемте, закусим чем Бог послал.

Он отошёл от мольберта на три шага, прислонив кулак с зажатой в нём кистью ко лбу. Сильно прищурившись, Васильев вглядывался в холст, уже не обращая внимания на натуру. Затем сделал несколько завершающих ударов кистью и, отшвырнув палитру в сторону, принялся оттирать пятна краски с халата, рук и ног.

Разминая затёкшие конечности, Голубые Мечи подошел к станку и взглянул на холст. Увиденное превзошло все его ожидания: это был не набросок и не шарж… Перед его глазами предстал практически завершённый этюд. Работа была совершенна по цвету. Автор сумел взять от обнажённой постановки самое главное – тональное и цветовое отношение двух тел. Мужской торс, как и тело девушки был тоже изображен обнаженным, (таким домыслил его автор). Тела были настолько колоритно высвечены и переплетены в нежных лучах утреннего солнца, исходивших от окна, что казались живыми, плоть их дышала. Одновременно создавалось ощущение уюта комнаты: тёплые тона интерьера дополняли нежность объятий, переданную художником. Чувство этой теплоты было особенно явственным на фоне холодного, хотя и солнечного, пейзажа за стеклом.

Крепко пожав руку автору, Андрей обнял Вождя. В этот момент в душе его сложилось отчётливое ощущение, что в нем нет ни капли зависти или ревности к этому человеку, и он чувствовал, что это полностью взаимно.