Читать книгу Прелести - Андрей Школин - Страница 9

Прелесть первая
Танец чёрной обезьяны
Глава 7

Оглавление

Васька-котик заболел,

Аппетита нету.

Семь тарелок супа съел

И ещё котлету.


Детская считалка

– Доброе… – я выдержал паузу, вспоминая, как правильно здороваются в час пополудни, – день… Гх-х… Добрый день.

Измайлов удивлённо поднял голову. Вначале на меня, потом на охранника, меня сопровождающего. Его, соответственно, охранника. Не моего.

Офисное помещение очень напоминало кабинет Федяева. Вот только картина на стене отсутствовала: «Измайлов верхом на любимом гнедом …» Канделябров не было также.

– Пусть войдёт, – это в сторону моего «эскорта». – Вообще-то, мы должны были встретиться ещё позавчера. Случилось что? – это уже в мою сторону.

– Я человек в Москве чужой. Иногда проблемы возникают. Не всегда получается, как задумал.

– Что ж, проходите, – Измайлов сделал жест рукой. – Поведайте о своих проблемах.

Я вошёл в помещение и уселся в кресло напротив стола, за которым уже восседал Игорь Сергеевич. Сел и принялся молча разглядывать помещение.

– Итак, что за проблемы? – хозяин пристально меня изучал, затем кивнул головой тому, кто вошёл вместе со мной, а также другому мужчине, который находился в офисе раньше. – Выйдите, мы поговорим.

Двое ушли и закрыли за собой дверь. Верхняя часть широкого окна была приоткрыта, и отчётливо слышалось пение птиц. Птички пели о любви к жизни, к природе и друг к другу.

– Проблем не много. Моего друга ваша охрана пристально обо мне расспрашивала. Интересовалась, кто я и что.

– И только из-за этого Вы пришли?

– Вы сами визитку оставили, просили позвонить.

– Но ты ведь к Федяеву зачем-то приходил? – мой собеседник «ненавязчиво» перешёл на «ты».

– Федяев предлагал себя в качестве музыкального продюсера.

– Кому?

– Мне.

– Когда?

– В ресторане, недавно.

– А-а… – Измайлов усмехнулся лишь кончиком рта. Светлые волосы, правильные черты лица, голубые глаза. – Федяев деградирует. Быстро деградирует. Чёрт знает с кем общается, пьёт в запой. В качестве продюсера себя предложил… Завтра он себя в качестве поп-звезды предложит. Ты с ним раньше нигде не встречался? Нет? Он-то не помнит – это понятно. Продюсер… – теперь он замолчал. Замолчал выжидающе. Нехорошо замолчал. – С Федяевым ты как познакомился? Случайно?

Можно было соврать. Так ведь можно было совсем не приходить. Я просто перешёл на «ты». В свою очередь:

– Ты ведь всё сам знаешь. И про то, как я песни пел, и про друга моего.

– Какого друга? Уголовника этого из Киева?

– Я его знаю, как Вадима.

– И зачем он тебя на Федяева вывел?

– Я попросил.

И опять тишина, только птички за окном поют. Я попытался заполнить вырытый котлован водой.

– К тому же у Вадика встреча была в ресторане запланирована. С его, как бы это сказать… – шефом.

– Правильнее, видимо, с «авторитетом»?

– Может быть… – начинал ощущаться дискомфорт в этом водоёме словосочетаний. – Я Вадима много лет знаю. Чем он занимается – дело третье.

– Д-е-л-о-т-р-е-т-ь-е, – выделяя каждую букву, повторил Измайлов. – Так, всё-таки, зачем ты в Москву приехал?

– Путешествую… – Действительно, что я ещё мог ответить?

– П-у-т-е-ш-е-с-т-в-у-е-ш-ь… – он неожиданно достал из ящика стола белую, металлическую цепочку, точно такую, какой игрался Александр на платформе вокзала Екатеринбурга. – А Федяев тебе зачем нужен?

Ну вот, опять четырежды одиннадцать…

– Он продюсером обещал стать.

– Чьим?

– Моим.

Интересный разговор получается: «Мальчик, кем хочешь стать, когда вырастешь? Пожарным. А папа кем работает? Милиционером. А почему не хочешь быть милиционером? Потому, что хочу стать пожарным…»

Игорь крутил цепочку пальцами. Где они их понабрали только?

– И твой дружок-уголовник тебя на Федяева вывел?

– Уф-ф… Я его попросил. Попросил с каким-нибудь бизнесменом познакомить. Самому чего-то добиться сложно, тем более в Москве.

– С любым или именно с Федяевым?

– С Федяевым.

– Почему?

– Слух идёт по земле, что он филантроп и человеколюб.

Цепочка мягко скользила между пальцами.

– А откуда твой друг его знает?

– Ну… – пожал плечами. – Федяева многие знают. Он личность известная.

– Ты о нём раньше слышал?

– Если честно, нет.

– А обо мне? – цепочка, подобно змейке, выжидающе замерла в пригоршне.

– Раньше, тоже нет.

– А потом?

«А» да «А»…

– Потом? Потом… Сейчас немного знаю. Поспрашивал людей.

Застывший белый металл вновь превратился в серебряный ручеёк.

– Федяев, возможно, и филантроп, но дни свои он закончит либо в тюрьме, либо в сумасшедшем доме.

– ?!

– Деловой человек должен заботиться о своей репутации. Это касается как соблюдения правил ведения бизнеса, так и выбора круга знакомств. Правильного выбора, – Измайлов сделал ударение на слове «правильного». – В то время, как Федяев не соблюдает оба этих условия, его репутация губит его же самого. Как того жулика зовут, с которым он в последнее время по Москве шарахается? Стёпа, кажется? Я понимаю, что сегодня он Федяеву нужен, а завтра Фёдор о нём забудет. Но зачем прилюдно с бандитами шампанское на брудершафт пить? Скоро он сам в одного из этих «Стёп-Сильвестров-Глобусов» превратится. Лично я его по имени-отчеству называть не буду. Да и алкоголем Федяев зря злоупотребляет.

Зазвонил один из телефонов на столе. Игорь снял трубку:

– Кто? Скажите, что меня в офисе нет. Буду в пятнадцать ноль-ноль. Пусть перезвонит, – и, бросив трубку на место, продолжил. – Друг твой, киевлянин, конечно, в уголовном мире рыбёшка мелкая. Он у этого Стёпы на побегушках. Но ты, если карьеру решил в Москве сделать, должен уже сейчас подумать, с кем общаться, а кого стороной обходить. Чтобы в будущем не возникла ситуация, когда придётся оправдываться, мол: «Я на той фотографии вместе с „братвой“, которую потом на „стрелке“ другая „братва“ „порешила“, случайно оказался. И геройски погибший во время передела сфер влияния бандит Вадик Киевский вовсе не другом мне был, а так, случайным знакомым. А сам я песни пою…» Песни-то, кстати, какие поёшь? Блатные, небось?

– Разные, – я внимательно слушал собеседника. – А почему «погибший бандит Вадик»? Насколько я знаю, он вполне живой и здоровый.

– Пока, да. Вот годика два, три ещё погуляет, а потом, если свои братки не убьют, то… Ты ведь человек не глупый, должен понимать, что ситуация с преступностью, которая в стране сложилась, вечно продолжаться не может. Сейчас им возможность дана выяснить, у кого зубы длиннее и желудок крепче. Пусть друг друга жрут. Как гиены. Сильные уничтожат слабых, а когда клыки об шерсть вытрут да вокруг оглядятся, неожиданно поймут, что государство их давно в клетку посадило и использовало в своих интересах.

– Хочешь сказать, что тот отстрел, который в Москве, да и по всей стране происходит, властью контролируется?

– Я не говорю ничего, – Измайлов вновь криво улыбнулся.

– А как же соблюдение законности? Я думал, государство в первую очередь должно быть гарантом безопасности своих граждан.

– А ты, когда на охоту идёшь, чьими интересами руководствуешься, своими или животных? Ты ведь не спрашиваешь у зверей, какие законы им нравятся, а какие нет. У тебя главный закон, потому что ты охотник. Если преступники не желают жить по законам государства, то они вне закона, а, следовательно, применительно к ним все меры хороши. Не согласен?

– Представь, что под это определение «вне закона» попадает твой близкий друг или родственник.

– Мои друзья закон не нарушают.

– Какой закон?

– Закон? – Игорь со скрипом отодвинул кресло и вытянул ноги. – Закон – это совокупность правил, позволяющих государству поддерживать установленный порядок в обществе.

– Значит, если убийства людей помогают определённый порядок поддерживать, это и есть закон?

– Не людей, а преступников.

– Как в том фильме: «Ты только что убил человека. Нет, я убил бандита».

– Примерно так.

– Если Иванов хочет убить Петрова, Петров – Сидорова, а Сидоров, в свою очередь, ненавистного ему Иванова, и государство обо всём этом знает, то, по-твоему, наивыгоднейшая для власти позиция – не вмешиваться и дать возможность всем троим замочить друг друга к чертям собачьим?

– Все трое задумали совершить преступление, следовательно, все трое – преступники. Пусть делают своё дело, а оставшегося в живых судить и упрятать за решётку.

– И что, наша власть именно так рассуждает?

– Делай выводы сам. Ты ведь не на Марсе живёшь.

Я в этот момент не о Марсе далёком подумал. Я Красноярск родной вспомнил. И вспомнил, как недавно положенца города Петруху вместе с двумя товарищами на берегу Енисея нашли…

– Воды можно попить? – взял со стола бутылку минералки, налил полстакана и сделал несколько крупных глотков. – Значит, государство должно устанавливать законы и следить за их соблюдением? А тех, кто эти законы не приемлет – пускать в расход?

– Ты сказал.

– Хорошо. Ну, а если человек морально не приемлет законов общества, в котором ему угораздило родиться и жить. Что ему делать?

– Подчиниться. «Закон суров, но это закон». Закон знает лучше, по каким правилам должен жить каждый индивидуум на отведённой ему территории.

– И этот закон должно принимать государство?

– А ты сам, как считаешь, кто? Только в небеса не взлетай, а то сейчас о Боге вспомнишь. Между прочим, именно Он на горе Синай дал евреям первую конституцию. А потом, за то, что последние, в отсутствие Моисея, с золотым тельцом набедокурили, нарушителям закона кровушку пустил. И никто, заметь, до сих пор Моисея за эту жестокость не осудил. «Закон суров, но это закон».

– Всё же евреям каноны поведения Всевышний на Синае привил. А государственные законы человек выдумывает. И человек следит за их соблюдением. Имеет ли право один человек устанавливать правила поведения для другого человека?

– По большому счёту, только единицы задаются этим вопросом, – Измайлов встал из-за стола и подошёл к окну. – А ведь это скворцы. Точно они. Вернулись, значит, бедолаги. Осенью удирают, а весной всё равно назад. Где они, интересно, умирают? Представляешь, во время полёта отказывают крылья. Или, быть может, в местах зимовок у них есть специальные кладбища? А ещё, возможно, возвращаются с этой целью домой, туда, где родились… – он постоял так некоторое время, не оборачиваясь ко мне. – Закон необходим. Без закона масса уничтожит сама себя. Так в каком музыкальном жанре ты работаешь?

Инстинкт льва, охотящегося за слоном. Хищник знает, что слон крупнее его, и уважает силу последнего, но при этом терпеливо изучает распорядок дня, вслушивается в ритм жизни уверенной в себе потенциальной жертвы. Привыкший к своему соседу, не думающий об опасности с той стороны, слон возможно когда-нибудь оступится. И вот здесь-то лев не упустит своего единственного шанса. Но если при этом оступится он сам… Самое необъяснимое в этой истории то, что никто из персонажей не испытывает острой необходимости в гибели другого. У льва в саванне полно добычи. Слон считает себя достаточно крупной фигурой, чтобы не видеть в хищнике противника, но всё-таки не упустит удобного случая наступить на спящего или зазевавшегося царя зверей. Так как же это назвать?

– В любом.

– Что значит в любом?

– В любом формате от гимна до «калинки». Что вижу, то пою. Тебе уже видимо передали, что конкретно я пел в ресторане.

– Я слышал, что-то из Вертинского?

– Одну вещь из его репертуара, остальное своё. Федяеву понравилось.

– Это, конечно, показатель, – хозяин офиса развернулся от окна ко мне. – Федяев Моцарта с Розенбаумом путает, – ещё немного помолчал. – Музыка должна быть правильной.

– В каком смысле?

– В смысле влияния, которое она оказывает на окружающих.

– Понял. На окружающих музыка должна оказывать правильное влияние.

– Верно. Вот иронизируешь зря. Человек ведёт себя так или иначе под воздействием информации, которая его окружает. Почему наша страна в большой табор превратилась? Потому что вокруг сплошная цыганочка. Это не только музыки касается – это повседневная жизнь большинства населения. Последние пять лет, сплошное: «Позолоти ручку, красавец, всю правду, как на духу, выложу». Русские в цыган превращаются. Дожили… Искусство правильным должно быть, тогда и жизнь нормальной станет. Если хочешь остаться в истории, то должен, в первую очередь, отличать правильное от неправильного.

– В истории личность, умеющая отфильтровывать правильное от неправильного, является положительной или отрицательной?

– Личность в истории… – Игорь посмотрел внимательно, проверяя, насколько я серьёзен. – Личность в истории не может быть положительной или отрицательной. Сильная личность, влияющая на ход исторических процессов, всегда отмечена положительным знаком. В любом случае, при любом исходе.

Ага, Раскольников, когда шёл бабушку топором тюкать, тоже о личности в истории рассуждал.

– Ну, а если последствия деятельности этой личности разрушительные, как тогда?

– Однозначно, положительно.

– Можно примеры?

– Сколько угодно. Тамерлан, Александр Великий, Наполеон, Сталин, Гитлер, если на то пошло. Нужны ещё примеры? Любые катаклизмы, вызванные этими великими людьми, давали новый толчок развитию попавшей в цейтнот цивилизации.

– А как же остальные люди? Ведь во время «прорыва цивилизации» кровушка лилась.

– Опять ты про кровь. Кровь лилась и будет литься, в независимости от глобальных перемен. Сосед убивает соседа в связи с тем, что перебрал спиртного и заподозрил жену в измене, а не потому, что ему не нравится, как последний относится к государственным реформам.

– Случается, что и за реформы тоже.

– Причина не в этом. Не будет реформ, катаклизмов, войн, вождей – убивать будут просто так, повод найдётся. Ты сколько лет собираешься прожить?

Я вспомнил «остроты» Федяева и неопределённо пожал плечами.

– Ну, скажем, лет семьдесят, – подошёл ближе к столу Измайлов. – Неважно, плюс-минус десять, двадцать лет. В жизни человечества, как вида, как носителя определённой информации – это миг. И этот миг становится ощутимым, лишь, когда человек осознаёт себя не особью с расплывчатыми устремлениями, а личностью, ответственной за развитие всей цивилизации. Творец, который следит за нами внимательно, сам не гнушается пролить кровушку, если считает это действенной мерой воспитания, хирургическим вмешательством в больной организм. Вспомним, хотя бы, всемирный потоп. Какие уж там Ленин с Гитлером… Действия и того, и другого – это попытки практическим путём определить правильность ходов и возможность ошибок в достижении какого-то прогресса. Что, разве их смелые шаги не принесли пользу всей цивилизации? Какой прок от того, что Россия осталась бы буксующей монархией, Германия не развязала бы войну и пухла от выпитого пива? Человечество теперь знает, что такое коммунизм, что такое нацизм. Знает на практике. Это ли не достижения? Любые катаклизмы, в конечном итоге, идут во благо, независимо от того, какие выводы делаются впоследствии. В подсознании планеты накапливается информация, приобретается опыт, и это даёт толчок для нового шага вперёд.

– А если во время очередного «получения информации» исчезнет всё население Земли?

– Население может исчезнуть и от столкновения с кометой, и тогда неважно будет, спокойно и размеренно ли мы жили и не обижали ли своих соседей. А вот если вовремя выйти на новый этап развития, то катастрофу предотвратить будет вполне по силам.

– Но ведь, говоря твоими словами, катастрофа – это такой же катаклизм во благо цивилизации. Зачем тогда предотвращать столкновение?

– Ты маленько недопонял, – Измайлов вновь отошёл от стола и прошёлся по кабинету. – Любое неординарное действие рождает противодействие, и это тоже одно из условий развития цивилизации. Вспомни, как весь мир боролся с Гитлером, как противился распространению коммунизма. Это другой закон. Если люди достигнут определённой ступени развития, они непременно станут вести борьбу за выживание, бороться с этой самой кометой. Это ли не стимул для дальнейшего прогресса.

– Значит, всё-таки, именно противодействие – есть главный двигатель истории?

– Пусть будет так. И что? Я ведь всё равно прав?

– Ну а если, несмотря на все старания, люди всё-таки не смогут спасти Землю и, следовательно, себя?

– Тогда – закономерный конец. Получается, человечество не успело достигнуть уровня, необходимого для самозащиты, – собеседник на секунду взглянул мне в глаза. – Возможно, так бесславно заканчивала своё существование уже не одна цивилизация, – он опять оживился и зашагал по периметру помещения. – Резюме: чем большее число раз мир встряхнётся переменами, тем меньше у человечества шансов кануть в забвение. Согласен?

Я налил ещё стакан минералки, и не столько пил, сколько, пользуясь короткой передышкой, старался переварить информацию. Ну, предположим, ты добьёшься своей цели. Станешь личностью, с которой все будут считаться. Убедишь народ поддержать тебя. Если не согласятся, заставишь. В конце концов, заваришь кашу, которую будет расхлёбывать не одно поколение, при современном опыте развития идеологии и науки это вполне возможно. И что? Ты обрекаешь себя на неприятие и вражду всего мира. То есть, ты своими действиями сознательно вызываешь противодействие, пусть даже нужное для прогресса, становясь его – противодействия, жертвой. Герой, ополчивший против себя мир, ради спасения этого мира? Тебе это ничего не напоминает? Человеческая жизнь – всего лишь миг? Согласен. Это, как в песне поётся: «Есть только миг, между прошлым и будущим…» И в этот миг ты не почувствуешь пользы от грядущих перемен. Ты почувствуешь эйфорию от вседозволенности власти и грязь обиды тайных плевков в твою сторону, в борьбе с которыми и потратишь остаток дней, пока тебя не убьют подосланные убийцы, или ты сам не сведёшь счёты с жизнью. Хотя, возможно, умрёшь своей неспокойной смертью. Будущее вспомнит тебя упоминанием в летописи и, может быть, это будет будущее, которое создал ты при помощи своих катаклизмов и своего самосожжения в настоящем. Так стоит ли игра свеч? Или ты подобен тем революционерам, что умирали с верой в светлое будущее, а их деяниями в настоящем пользовались различные «Ленины»? История запомнит тебя не как Ленина, со всеми его отрицательными и положительными качествами, а как простого бомбометателя-террориста, верящего в конечные идеалы добра и справедливости. Будущее и настоящее связаны воедино только в глазах вечности. Нам же – простым смертным, довольствующимся подножным кормом сиюминутных событий, остаётся лишь одна лазейка для братания с этой самой вечностью – слабая попытка веры в бессмертие наших душ.

Вслух я, разумеется, ничего не произнёс. Измайлов прекратил хождение по кабинету и теперь просто стоял возле окна, крутил цепочку.

– Кажется, ко мне подъехали, – он посмотрел вниз с высоты второго этажа на улицу. – Извини, работа.

– Понимаю… – допил минеральную воду и поднялся с кресла.

– Звони, ближе к праздникам. Придумаем что-нибудь с твоей музыкой.

– Хорошо, позвоню.

– И… Погоди, тебя ведь Андреем зовут? – Измайлов вновь прекратил крутить цепочкой. – Помнишь, ты в прошлый раз, у Федяева в офисе, фразу интересную произнёс? Про тишину, что-то там…

– Да я не помню уже… До свидания.

Навстречу мне поднимался полковник в сопровождении офицеров рангом пониже. Я вышел на улицу, где страдало от неопределённости двадцать четвёртое апреля 1992 года. Года чёрной обезьяны по восточному календарю. На том самом дереве, которое заинтересовало Измайлова, сидели те же самые птички. «В дом заехали грачи, с добрым утром, москвичи…» Впрочем, это были скворцы. Подошёл к телефону-автомату, висевшему на этом же здании, и снял трубку.

– Извините, вы бы не могли соединить меня с Игорем Сергеевичем? Занят? – положил трубку, а затем набрал другой номер.

– Алло, кто это? – послышалось из другого мира.

Трубка легла на место, и я определился. Затем ещё раз бросил взгляд на дерево, скворцов не было.

Прелести

Подняться наверх