Читать книгу Фатум. Том второй. Кровь на шпорах - Андрей Воронов-Оренбургский - Страница 23

Спустя три недели к западному форпосту Мехико на загнанном коне в тучах пыли примчался гонец. Жеребец рухнул у самой заставы, в его распоротых шпорами боках копошились черви.

Гвардейцы свезли ко дворцу вице-королей чуть живого посланца. Лицо его было точно обуглено страхом. Изгвожденный ветром и дождем, он слабо хрипел:

– Срочно… к его высокопреосвященству.

* * *

Каземат королевской тюрьмы освещали два дымных фонаря с языкастыми фитилями; их тщедушный свет насилу сочился сквозь сумрак, напоминая глаза смерти. Сырость капала холодными слезами с каменного потолка. Стены здесь были толстые, в шесть футов32, а тишина напоминала могилу для заживо погребенных.

Гонец брата Лоренсо, монах Габриэль, сразу же после своего донесения был брошен в эту темницу, кишевшую узниками, вшами и крысами, и до кашля, до рвоты вонявшую прелым исподним, мочой и калом.

«За что? Почему?!» – истощенный до крайности брат Габриэль понять не мог. В нем клокотали злость, недоумение, страх. Перед тем как сомкнуть глаза, он полночи простоял на коленях в тяжелом томлении, обращаясь с мольбой к Господу. Мозг его горел, как открытая рана, голову, что бастион, штурмовали легионы мыслей, которые ломали копья над одним: «Что задумал Монтуа?»

Монах проснулся оттого, что чьи-то руки торопливо ощупывали его, шарили, раздевали… Он хотел было сопротивляться, кричать, но какой-то оборотень, покрытый струпьями язв, приткнул к его кадыку заточку, в нос ударил смрад гниющих зубов:

– Только не говори никому… рясоносник. Не надо… —Габриэль почувствовал, как кто-то другой разул его.

Холод скользнул и остался ледовой коркой на спине. Отнялся язык. Монах лишь прокивал головой.

Каторжная мразь швырнула ему на глаза какое-то за-вшивленое тряпье и разошлась по углам. Немного отдышавшись, иезуит пересилил отвращение и облачился в лохмотья под писк обнаглевших крыс и смешки колодников.

Габриэль был наслышан о казематах Монтуа, о костоломных пытках, которыми славились эти осклизлые стены, об узниках-людоедах, и его лихорадило…

В углу, у каменной бабы33 тихо скулили суками вконец опустившиеся; их мучила духота и сырость, боль побоев и сумрак, который навечно прикипел к их глазам, и их стоны тыкались в камни, тщетно ища выхода…

Но жутче они боялись «грандов»: тех, кто ладил с жандармами, тех – чье глухое словцо было папской буллой в подземном мире убийц и висельников. Они могли зарезать «на мясо», могли «посадить на кол», сделав мужчину женщиной; они могли многое; и многое, если не всё, сходило им с рук.

– За что тебя? – тихий, как шорох тряпья, послышался рядом голос.– Ты еще молодой и красивый… и кожа у тебя гладкая…

Габриэля передернуло. На него таращились раскосые, размалеванные, как у шлюхи, глаза не то женщины, не то мужчины. Бритые заточкой ноги прикрывало подобие юбки: пестрый лоскут с кистями, схваченный на поясе в узел.

– Кто ты? – голос монаха был сдавлен, чуть с дрожью.

– Друзья меня кличут Масиас, а гранды – нежно —Бенита. Я тебе нравлюсь? – он игриво повел выщипанной бровью и шоркнул Габриэля по бедру коленом. Затем, привалившись худым плечом к шершавой стене, принялся ковырять ногти разогнутой серьгой из фальшивого серебра.

– Тише, тише, красавчик, здесь тебя не встретит рай, но я могу подарить тебе свою тайну… как выжить в этих стенах… Клянусь невинностью Девы Марии, тебе понравится это… – цепкие пальцы с обезьяньей ловкостью схватили Габриэля за шею, а к щеке его пиявками присосались влажные губы Масиаса.

Тьма каземата загоготала на разные голоса:

– Прежде всего запомни: не бойся ничего и не волнуйся. Я так вот давно уже обмяк, – визгливо хихикнул кандальник.– Волнуется здесь только он, посмотри! – грязный палец пырнул темноту.

Габриэль судорожно повернулся – у противоположной стены обозначилась большая, что холм, фигура.

– А теперь, рясоносник, поцелуй меня. Здесь скучно давить гнид без баб, а ты легко сойдешь за одну из них. Похоже, у тебя, святоша, давно ничего не было между ног…

Габриэль густо покраснел и погас душою, горько понимая, что оказался среди скотов. Ударом кулака он размазал напомаженные губы Масиаса по зубам. Тот упал, как падает труп: ни крика, ни возгласа.

Все смолкли на миг, точно свинца в рот набрали. А под низким сырым сводом раздался срывающийся голос брата Габриэля:

– Я не знаю кто вы, безбожники, но геенна огненная34 уже уготована вам Небесами. И, клянусь десницей Вседержителя, мне становится жаль вас, грешных, когда я думаю, чту ожидает вас за порогом вечности. Опомнитесь, братья мои, Иисус завещал нам…

– Неплохой удар для монаха, но слишком много болтовни… – оборвал его хрипучий голос.– Ты выбил зубы и испортил улыбку нашей Бениты. Поэтому ты заменишь ее нам! Меня зовут Лусио. Иди ко мне, я погрею тебя, святоша! Я ближе, чем твой Христос.

В отблесках фонарей тускло багровело сальное лицо мексиканца, толстое, что задница, обросшая усами. Карие от табака зубы лезли из-под щерившейся самодовольной улыбки. Лусио имел мрачную славу кулачного убийцы и насильника в каменных спальнях королевских подземелий. Решимость молодого монаха только забавляла его. Откровенно почесывая мошну, он кусал Габриэля волчьим взглядом.

Казалось, каждый волос на голове монаха ожил, зашевелился. Тюремная обезьяна была выше его на две головы.

Каземат затих. Только под гнилой соломой шуршали крысы…

Первый же удар Лусио сбил Габриэля с ног. Ощущение было такое, будто хватили по голове здоровенной булыгой. На какой-то миг сознание поплыло. Точно сквозь колбу, наполненную водой, он видел скалящиеся рожи колодников, похожие на песьи пасти, крупные и мелкие, зубастые и щербатые, изрыгающие скверну.

Лусио всей тушей ахнулся на поверженного монаха и должен был раздавить, расплющить его, как першерон или клейдес35 незадачливого наездника, но… обнял лишь шершавую каменную плиту. Иезуит выскользнул как угорь, спасла многолетняя выучка Ордена, уверенно вскочил на ноги, занял боевую позицию.

Брат Габриэль был молод – ему не пробило и тридцати, но на его руках и плечах наросло довольно мяса, от фехтования мечом и саблей, от возни со скотом и заготовки дров для монастыря – словом, память его держала не только заповеди Создателя…

От ярости мексиканец взревел точно раненый буйвол, но не успел подняться с колен, как удар ногой в висок опрокинул его на спину, а второй, со злобой цепного пса, вгрызся под ребра. Гранд утробно застонал и принялся жадно хватать ртом воздух.

Гогот стих – все были потрясены. Непобедимый Лусио с трудом поднялся, прихватываясь за холодный камень стен. Переведя дух, он более осторожно двинулся на противника, но уже через пару шагов не удержался и стремительно выбросил руку. Монах был начеку: поднырнул под кулак и воткнул свой, проломив мексиканцу нос. Красные ручьи заструились по губам, приведя в полное неистовство Лусио. Ринувшись на Габриэля, сметая всё на своем пути, он бил справа и слева, сверху и снизу… Лицо юноши блестело от крови, хлеставшей из рассеченной брови и лба, однако он продолжал уворачиваться, бросаясь из стороны в сторону, словно в пьяном угаре.

Лусио сцепил черные от курчавых волос кисти рук, превратив их в кулак-молот. Замахнулся… и короткий хлесткий удар впился ему в горло. Он захрипел, качнулся в сторону, закрывая широкой ладонью мясистый подбородок. Боль змеей извивалась в огромном теле. Но остребенившегося монаха уже ничто не могло остановить. Он продолжал наседать и наседать с отчаянием смертника, которому нечего терять. Казанки его кулака рассекли мякоть щеки мексиканца до кости. Кровящая рана расползлась во всю скулу, напоминая развороченный спелый арбуз. Этот удар ошеломил Лусио. Ослепленный, он еле отыскал противника взглядом, но руки поднять не успел. Удар в подбородок запрокинул ему голову, припечатав затылок к плитам стены.

По каземату прошелся ропот. Каторжники отказывались верить своим глазам.

Неодолимый мексиканец, крепкий, как железо, воткнулся разбитой рожей в пол. Рябая от алых пятен рубаха задралась, и сквозь прореху виднелась смуглая полоса тела.

Голова Габриэля гудела, как бубен, его выворачивало, загнанное дыхание четвертовало грудь, царапало легкие, но в нем бурлила такая ярь, что он испугался сам себя.

Полосонув свирепым взглядом притихших висельников, он прорычал:

– Ну… кто следующий?!

Вместо ответа из темноты протянулись знакомые уже, в струпьях, руки и положили к его ногам аккуратно сложенные вещи.

Неожиданно лязгнул засов. Все повернули головы; дверь, плача скрипом, распахнулась, впуская желто-оранжевый клин света. Сердито сверкнули белки жандарма.

– Эй, все к стене! Королевский конвой шутить не любит! Габриэль Канедо! К его высокопреосвященству… Да пошевеливайся, монах!