Читать книгу Кочевье - Антология, Питер Хёг - Страница 8

То ли птица кричит в ночи,

То ль котенок плачет от боли…

Город спит за окном, он молчит,

Современный, почти мегаполис.

Но и в сонную эту тишь,

Как в давно забытую повесть,

Вдруг вплетаются звуки. Услышь!

Бродит чья-то бессонная совесть.

Ты и сам, проснувшись, порой

Ощущаешь в сердце тревогу.

Чей там голос? Нет, вроде не мой.

Значит рано ногами к порогу.

Луг после дождя. Вот и солнце глянуло!

Экое богатство – весь в алмазах он.

Брошусь я в него, в это чудо пряное,

Знай, цветочный рай, я в тебя влюблен.

Весь в дожде, в цветах, и пропахший травами,

Возвращусь домой я с думою одной,

Нет, не жаль расстаться было мне с державою, —

Тяжело расстаться с стороной родной.

В свой бывший дом, когда вернусь я строчкою одной,

Мальчишка, что меня не знал, поймет: «Да, он родной!»

Он повторит ее не раз, смакуя каждый слог,

Он совершит, что я не смел, что сделать я не смог.

И если я своей строкой, ему помог хоть раз,

То от забвенья я себя его устами спас.

Звучало грозно: эмиграция.

Навечно, до смерти, навзрыд.

Век снять сумел накал: миграция.

Уехал – это не зарыт.

Люд добрый, вместе с ним недобрый —

Вперед и взад поверх границ,

Они все те же злые кобры,

Но не препятствие для птиц.

Век новый нас лишил иллюзий,

Но глупость все еще сильна,

И доводы – «калаш» и «узи»,

И вряд ли защитит страна.

Идешь Тверской или Бродвеем,

«Калинка» в айфоне иль джаз,

Но вихри, что враждебны, веют,

Вот-вот докатятся до нас.

И Пегас опустил свои крыльица —

За бугром исчезает кириллица.

Здесь другие у букв начертания,

Попривыкнешь? Лишь нужно старание?

Вот латинский, иврит, вязь арабского —

Не изменишь характера рабского.

Растворились в крови эти буковки,

Бережем, как тюльпанные луковки.

В каждой вкус молока материнского,

Ты прости, изощренность латинского.

Здесь другая у букв геометрия,

Только к старой привязан до смерти я.

Я чернику с голубикой привечаю,

С детства ягоды любил я собирать.

Так давно в другой стране по ним скучаю,

Но сегодня я в лесах родных опять.

Снова дарят мне они свои подарки —

Ягод сладостный, душистый приворот,

Слаще меда, крепче даже грешной чарки,

Как в помаде, голубой и синий рот.

Лес встает, как встарь, все ввысь зеленым храмом,

Хвойных стен его святое божество.

Будь ты для него Иваном иль Абрамом,

Примет все равно тебя, как своего.

Хоть на миг, на час хочу с природой слиться

И вобрать в себя ее смолистый дух,

Разучиться проклинать людей и злиться,

Поддержать огонь добра, чтоб не затух.

Я чернику с голубикой привечаю,

Словно с детством повстречался я опять.

В ягодах не лет, не зим не замечаю,

Видно годы вправду повернули вспять.

Кто мы? Кочевники без седел,

Оседлости поправшие черту,

Искатели комфортных родин,

Неприхотливые в быту.

Крутнулось время почему-то

Невидимым мельканьем спиц,

Совпали наши вдруг маршруты

С маршрутами полета птиц,

И покатили, покатили

По странам и по городам,

Без лошадей, но сами в мыле,

От старых к новым берегам.

Кочевникам всегда неймется,

Иной оседлости бы рад,

Но сердце с ритма вдруг сорвется,

И он – вперед, лишь взгляд назад.

Прощайте, милые просторы,

Приметы детства и друзья,

Пинки, запреты и запоры,

Без них, казалось бы, нельзя.

Так рассуждает в клетке птица,

Ведь вся огромная страна,

В которой довелось родиться,

Чертой была окружена.

В той, бывшей, жили все мечтою

(Свобода – сказка для детей),

Что клетка станет золотою,

Родились, умирали в ней.

Но стала вдруг черта пунктиром,

Рассыпалась былая клеть,

В кочевья новые всем миром

Рванули дружно, чтоб успеть,

Подальше от былой границы

И к стойбищам, что так манят,

Другие языки и лица,

Где первые часы пьянят.

Потом минуты отрезвленья:

Нет, легкой жизни не найти.

Но, все ж, вперед, побольше рвенья!

Не сбить кочевника с пути.

И вновь оседлые покамест,

Лишь в гости по другим краям,

И любопытство, а не зависть

Ведет по избранным местам.

Да, мы – кочевники без седел.

Тоскуя по родным дворам,

Мы знаем: человек свободен,

Когда судьбу он выбрал сам.

Где родились, уж нету там.

Давно я чижика не слышал,

Давно я пыжик не носил,

С тех пор, как из галута вышел,

С тех пор, как лыжи навострил.

А здесь совсем другие птицы

И ни к чему уже меха,

Стакан арака, ломтик пиццы

И радость нового стиха.

Есть птицы, что поют по вечерам —

Извечный ритуал прощания с закатом.

Ты внемлешь их призывным голосам

И вспоминаешь: сам был птицею когда-то.

Ты тоже пел, когда заката луч

Таинственно скользил за крыши городские,

А перед этим на тебя из туч

Спускались звонким чудом капли дождевые.

Волшебная небесная купель

Одаривала чистым вдохновеньем свыше,

Сама собой в тиши рождалась трель,

И женщиной своей тогда ты был услышан.

Эй, ты, человечья единица,

Что дрожишь под буйными ветрами?

Бедная, боишься обнулиться,

В миг какой-то быть уже не с нами.

На большой Земле была ты с плюсом,

Только, в космосе, где нет границы

И Земля, как это нам ни грустно,

Тоже ведь не больше единицы.

Единичка, хоть дрожит, упорна,

Что не вечна, как ребенок злится,

В Землю глубже запускает корни,

В Космос дальний улететь стремится.

Умножает, делит, отнимает,

Стойко бьется в поиске решенья,

В хлопотах порою забывая,

О боязни вечной обнуленья.

Мегазвездная ночь,

чем ты можешь помочь

мне, землянину?

Меньше букашки

шарик наш голубой и озон, что над ним, —

тоньше он папиросной бумажки.

Лишь немногим дано

знать, что нам суждено

в этом мире прекрасном и страшном.

Ветром звездным гоним

и пока что храним,

хоть он вечно в бою рукопашном.

В чем и чья здесь вина?

Оседлала война

души наши, как конские спины.

Когда землю свою

мы дотла разорим,

поздно будет являться с повинной.

Мегазвездная ночь,

помоги, хоть отсрочь

нашей грешной планеты кончину.

Может быть, мы успеем,

в себе разглядим

человека сквозь облик звериный.

Он знал паруса, как пять пальцев,

Когда еще юнгою был,

В семью океанских скитальцев

Вошел и диплом получил

С печатью муссонов, пассатов

И подписью южных морей,

И не было среди пиратов

Отважней его и храбрей.

Спускался он с шаткого трапа

На берег, всего – ничего,

И шторма когтистая лапа

Не тронула душу его.

И снова он в море, он в море,

Братается с горькой волной,

И горе, проклятое горе

Обходит его стороной.

…Реальность выводит из сказки,

Ему девять лет и он спит,

Парнишка прикован к коляске,

А мозг океан бороздит.

Сад утренний, он потаенный,

Не солнцем тронутый, росой,

Когда вхожу в него согбенный,

Не в латах витязя, босой.

Как странник из другого края,

Прошедший через зной пустынь,

Густую тень в себя вбирая,

Мне сердце шепчет: «Поостынь!

Взгляни, как тих он и спокоен,

Какая мощь ветвей, стволов,

Ты разве не устал от войн,

От жара солнца и костров?»

Едва ли жизнь – одно боренье,

И разве радость – только бой?

Она и садом удивленье,

И знание, что есть покой.

Я в краю живу, где пальмы царственно

Вперемешку с кипарисами растут.

Хороши пейзажи эти яркие,

Только память детства не сотрут.

Я с лесами породнился сызмальства,

Запах хвои у меня в крови.

Где же ты, зеленое неистовство

Первой и утраченной любви?

На судьбу не сетую, не жалуюсь,

Наша жизнь, она всегда права.

Только хочется ну, самой малости,

Между сосен, чтоб в лицо – трава.

Мои сестры, сосны корабельные,

Гривою зеленою встряхнув,

Пропоют мне песню колыбельную,

И забуду я про все, уснув.

В саду, где золотилась мирабель,

Встречались в дни, когда мы были юны,

И певчих птиц весенняя свирель

Сулила нам неведомые руны.

Качались незапретные плоды

Над юными хмельными головами.

Любовь в саду жила. Ее следы

Незримые читали мы сердцами.

Лишь в юности умение читать,

Не зная знаков, только чувствам веря, —

Природный дар. Я в том саду опять,

Но предо мной уже закрыты двери.

Здесь нет тебя, и нет меня того,

Кто был готов на все, напропалую,

Себя отдав, добиться своего.

Ах, мирабель! Плод золотой целýю.

Цветут лимонные деревья.

Как сладок запах их цветов!

В плодах же – кислота кочевья

И горечь брошенных домов.

Ну, чем ты подсластишь утраты?

Каким ты медом их польешь?

Ешь кислый плод, пусть этой платой

Отметишь то, что не вернешь.

Мороз добавил в снег крахмал

С замерзших простыней,

Тот захрустел и застонал

Под тяжестью саней.

И лошади средь белых ос

Неслись, буланый вихрь,

Которому не брат мороз,

По-зимнему был лих.

Закутан в дедовский кожух,

Под боком, рядом с ним,

Я думал, маленький лопух,

Вся жизнь пройдет средь зим.

Давно то было, я подрос,

Сегодня среди тех,

Кто никогда не знал мороз,

Не мял руками снег.