Читать книгу Кочевье - Антология, Питер Хёг - Страница 9

Хоть я городской и тепличный,

Но все-таки не устаю

В сезон землянично-черничный

Бродить в этом тихом краю.

Взял правило: меньше фейсбука

В такие походные дни.

И даже мобильник без звука,

Когда я ныряю как щука

В черничные полыньи.

А лес? Я к гиперболе строгий,

Но хочется граждан спросить:

Вы видели лес синеокий?

А нет – посмотрите под ноги —

Глядит на вас взглядом глубоким

Черники зазывная синь.

Казалось бы: в этом ли редком

И столь неказистом леске

Ломиться от ягоды веткам,

Что просится по тарелкам,

О сахарном грезит песке?

В черничные вторгшись угодья,

Нарушив их сладкие сны,

Я самый счастливый сегодня,

С какой ни взгляни стороны.

И я до скончания века

Гулял бы по этой глуши,

Вдали от новинок хай-тека,

Борьбы за права человека

И радужных флагов меньшинств.

Но Запад (такой уж он – Запад)

Внушает отечески нам:

Будь другом, дорвавшись до ягод,

Оставь хоть немного зверям.

Ведро донесу до машины,

Прощаясь, взгляну на лесок:

Всех благ, дорогие вершины,

Черничный родной уголок!

Выйдешь на улицу

Солнца последнего ради —

Осень паркуется,

Празднично в Хельсинкограде.

Плюшевый день смог приласкать,

Шествуя мимо.

Меряя в пикселях, стала тоска

Менее зрима.

Ты из банальности жизни своей,

Из маргиналий,

Из неприметный фейсбучных щелей

Выполз не зря ли?

Узкое небо цвета фольги

В царстве бетонных блоков,

Флаги, надетые как парики

На черепа флагштоков, —

Ждал, что на психику станут давить,

Но обошлось, на диво.

Хоть и октябрь, а такая финифть…

Красочней, чем на Мальдивах.

Мысленно лайкну няшный денек

И уберусь восвояси

Майнить поэзию, ждать Рагнарек,

Думать о смертном часе.

Ни субботы без танцев. Дружа с досугом,

Ты разрезала воздух шелковым плугом —

Подолом цветастым, кружась по танцполу,

Где зажигает голубоглазый соул.

Наряд полицейских, спокойных, как преторианцы,

Томится – побыстрей бы закончились эти танцы,

Где втихаря от них распивают отнюдь не колу.

В автозак бы тебя – голубоглазый соул.

Америка. Середина пятидесятых.

Нет еще рокеров волосатых.

До битлов еще десять лет, и если учит кто прогуливать школу —

Так это он, да, именно он – окаянный соул.

Почему хорошо танцуется после войн, катастроф, трагедий?

Есть политик, есть генерал, хореограф за ними третий.

И когда: «Создадим ООН», – заявили лобастые дядьки,

Молодежь прокричала в ответ: «Создайте нам танцплощадки!»

Потому что ноги поют,

Потому что ноги красивы,

Когда они бьют, бьют, бьют

В пол танцплощадки с силой.

Не в кабинеты психологов, нет,

На танцплощадки гоу —

Так говорил людям тех лет

Послевоенный соул.

Вот они – из простых семей, живущих в многоэтажках,—

Нимфы на каблучках и пижоны в подтяжках.

И покуда отцы смотрят футбол, накупив валидолу,

Расширяет их детям сознание голубоглазый соул.

Голубоглазый блондин выходит из мрака ночного,

Джинсы его – дыра на дыре, на майке – непечатное слово.

В наушниках Эми Уайнхаус, все как обычно: шоу

Должно продолжаться – мы знаем это и с удовольствием слушаем соул.

…И разве мог кто-то понять – родители, родственники, учителя —

по какой причине он выбрал в друзья череп?

Его отец после работы сидел всегда на скамейке, что рядом с домом,

курил, смотрел лениво по сторонам. Ничего интересного в их

захолустном городке, разве что старинное кладбище.

Кто изучал историю, не может не быть пессимистом: основное содержание

мировой истории заключается в том, кто кого захватит, – мы их или они нас?

Кто кого уничтожит: наша страна их страну или их страна нашу?

Атилла шел завоевывать Запад.

Наполеон шел завоевывать Восток.

– Эй, ты что – нашел череп Аттилы? – смеялся над мальчиком отец.

Мальчику нравился череп. Он закрывал глаза и представлял, что у него

не один, а много-много черепов. Они белели, блестели, оскалившиеся, перед

его мысленным взором.

Так кончался XIX век.

В XX веке мальчик вырос. Он прошел несколько войн. Он видел столько костей

и черепов, что повредился умом. Он вернулся в родной город и по вечерам, выпучив глаза

и по-идиотски открыв рот, топтался на том самом месте, где когда-то сидел

на скамейке его отец.

Но здесь Магнус Энкель передает эстафету Эдварду Мунку. Великие художники

велики прежде всего тем, что знают о жизни все. И с этим как-то живут.

В осенней памяти моей

Ограда – красоте высокой,

Там пара снежных лебедей,

Пруд, зарастающий осокой.

Мещанство это или нет —

Я не могу сказать наверно,

Ведь есть Чайковского балет

И лебедь Пушкина – царевна.

Проходит время через нас

И возвращается как память.

Придет, и уж в который раз

Во мне пылает, словно пламя.

И не уменьшить его пыл,

Оно накатит, опрокинет…

Чтоб я, беспечный, не остыл

К тому, чего уж нет в помине.

Мой сосед, Тоссавайнен, домой приезжает под утро.

Спят в окопах друзья, и невеста уснула в авто.

Всполошив не на шутку на речке ночующих уток,

Мерс под окна подгонит и долго не глушит мотор.

Над Суоми большая луна строит кислую мину,

Еще час-полтора – и начнет просыпаться народ.

Столько русских вокруг, что невольно сочувствуешь финнам,

По ошибке звонишь не туда – трубку русский берет.

Привыкаешь к стране, где тебе улыбаются люди,

Облеченные властью (но не отягченные мздой),

Где над площадью главною высится столбиком ртути

Просвещенный монарх – русский царь Александр Второй.

С постамента царя – этой гордой и властной фигуры —

Не снесли даже после проигранной Зимней войны.

Он стоит как фиксатор приемлемой температуры

Отношения к русским в большом организме страны.

Побываешь в столице – заполнишь до самых подкорок

Впечатленьями мозг, чтобы дома, уже поостыв,

Вспомнить гладкие руки дорог, обнимающих город,

Дом-кроссворд, что на солнце блестел клеткой окон пустых,

Или Финский залив. В нем теперь и твое отраженье

Где-то в складках волны… Или чайка его унесла?

Возвращения вечного нет, это миф – возвращенье,

Затемняющий суть: жизнь не круг, не спираль, но стрела.

А мишень у стрелы за пределами этого мира —

Край, куда эмигрируют все и уже навсегда.

Может, там по-другому поет просветленная лира

И стихи «Калевалы» озерная шепчет вода…

Взглядом праздным блуждаю средь облачных серых развалин,

Там зависла луна и мерцает, что твой монитор.

Возвращение – блеф, возвращается лишь Тоссавайнен —

Вновь приехал под утро и долго не глушит мотор.

Я ли это хожу по комнате нынешней ночью, или нищий,

в сумерках проникший в мой сад?..

Смотрю

и нахожу, что вокруг все то же и одновременно не то…

Было ли окно открыто?

Разве я не спал?

Разве сад не был зеленым под луной?..

Небо было чистым и голубым…

А сегодня облака и ветер,

и сад угрюмый…

По-моему, моя борода была черной… и одежда была серой…

Но моя борода белая, и я в трауре…

Разве это я хожу?

Мне ли принадлежит голос, что сейчас звучит во мне,

ритмы этого голоса – мои ли они?

Это я или я и есть тот нищий, что проник в мой сад в сумерках?..

Смотрю

вокруг… сегодня облака и ветер…

Сад угрюмый…

…Иду и возвращаюсь…

Но разве я не заснул уже давно?

Моя борода белая…

И все то же и одновременно не то…