Читать книгу Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972 - Антология, Питер Хёг - Страница 13

Таможня Российской империи всегда была гораздо более озабочена вопросами ввоза, нежели вывоза, причем именно пост в Границе считался одним из самых свирепых. М. О. Гершензон, возвращавшийся из Италии летом 1896 года, пережил там несколько исключительно неприятных минут:

В Границу приехал сегодня в 7 час. утра. Недаром ее называют худшей из таможен; я перенес здесь немало волнений. Я боялся за свое новое платье, а на него не обратили никакого внимания. Набросились исключительно на книги. Прежде всего жандармский офицер заявил мне, что у него нет времени просматривать их и что он все отправит в цензуру. Я потребовал, чтобы мне выдали те мои книги, которые изданы в России и носят цензурное дозволение, а также словари и проч., относительно которых не может быть сомнения. В этом они не могли отказать и выдали мне все мои книги, за исключением 7 на итал., англ., франц. и нем. яз., которые будут отправлены в московскую цензуру. Цензура конечно посмеется, потому что книги совершенно невинные (один итал. роман, биография Линкольна, Сартор Резартус Карлейля, остальное по греч. истории). Между прочим отобрали и оригинал Белоха, который мне необходим в первый же день приезда для проверки корректур. Я объяснил это и сказал, что этой книги ни в каком случае не могу оставить, а если им угодно, пусть отправят в цензуру заглавный листок, по которому цензура может судить о характере книги, и если она окажется запрещенной, то ведь с меня всегда смогут взыскать. Это подействовало, и книгу мне отдали, даже не списав заглавия. Вообще произвол невероятный. За пересылку книг в цензуру с меня содрали 1 р. 30 коп.

Вообще, эта дорога гораздо дешевле той, которою я ехал в Рим, но за то она и гораздо утомительнее[152].

Сама процедура прохождения таможни при всем ее формальном характере выглядела довольно внушительно. Начиналась она с оцепления прибывающего поезда кольцом вооруженных людей:

1. Досмотрщики, назначаемые для встречи заграничного поезда, должны заблаговременно занять места по линии железной дороги от черты границы до бангофа и при следовании поезда наблюдать, чтобы не было чего-либо спущено на пути.

2. Досмотрщики, высылаемые на встречу поезда, оцепляют его по прибытии на станцию со стороны, противоположной бангофу, и наблюдают, чтобы никто не мог пройти или чего-либо передать мимо Таможни[153] – и т. д.

В нашем распоряжении нет инструкций и описаний процедуры прохождения таможни при центробежном движении; можно предположить, что в общих чертах она соответствовала той, что действовала при центростремительной:

Досмотр производится таможенными чиновниками в особом, так называемом ревизионном зале (или на пароходе в общей кают-компании), куда и приглашаются все пассажиры вместе со своим ручным багажом, причем при входе в зал жандармская полиция отбирает паспорта для визы. В течение 10–12 минут визировки паспортов и выгрузки багажа пассажирам следует приготовить свой ручной багаж к досмотру, т. е. открыть чемоданы, несессеры, саквояжи, картонки, ремни и т. п., а также приготовить багажную квитанцию и ключи от большого багажа. Получив паспорта, таможенные чиновники приступают к досмотру пассажиров, вызывая их по фамилиям[154].

При этом у выезжающих пассажиров имело смысл искать лишь сокрытые от налогообложения суммы наличных; все остальное, напротив, было в их интересах задекларировать, чтобы избежать разорительных пошлин при возвращении. Паспортный контроль иногда затягивался при выезде дольше таможенного, так что пассажиру приходилось возвращаться в поезд без документов: «На станции Граница жандарм взял у меня заграничный паспорт и только в вагоне вернул его обратно»[155].

Кстати сказать, Общество спальных вагонов особенно кичилось тем, что его пассажиров подвергают таможенным процедурам не в общем зале, а непосредственно в поезде: «Для большинства интернациональных поездов „Люкс“ осмотр ручного багажа производится в вагонах таможенными служащими, которые и сопровождают поезд до ближайшей от границы станции. Кондуктора обязаны предупредить пассажиров о том, что будут осматривать багаж и, в случае надобности, служить переводчиком между таможенными чиновниками и пассажирами»[156]. У нас нет возможности установить, в каком из поездов (до перемены состава или после) осуществлялись эти процедуры – или же для польско-австрийской границы эта возможность не действовала. Не проясняет этот вопрос и описание, сделанное одним из пассажиров: «От самой Варшавы до границы природа и люди постепенно теряли свой родной вид. За станцию до Границы начали появляться австрийские солдаты. Затем в Границе нас заперли в вагоне (вагоны неудобные и запираются с боков), и жандармский офицер отобрал наши паспорта и спустя немного их нам возвратил. Офицер с олимпийским видом осмотрел нас, все оказалось в порядке, и мы были переданы австрийским кондукторам (здоровые ребята в голубых пиджаках)»[157].

Почти без перерыва (между Границей и первой австрийской станцией Щаково (Schakowa, ныне Jaworzno Szczakowa) меньше 5 км) пассажиры попадали в зону ответственности австрийской таможни, не в пример более обстоятельной:

Первое время австрийцы оставляют на меня очень неприятное впечатление. Из-под высоких фуражек на льняных волосах выглядывают совершенно чуждые нам по духу физиономии. Какая-то холодная самоуверенность написана на этих белых, как молоко, лицах, охваченных ярким румянцем, из которого готова брызнуть кровь; голубовато-серые глаза медленно останавливают на вас равнодушные, замораживающие взгляды; огромные, неимоверно вздернутые усы почти достигают до носа своими закрученными концами, которые шевелятся друг против друга.

(Я не могу без отвращения вспоминать кучера, кот<орый> привез нас с вокзала в гостиницу в Вене, – это было что-то расплывшееся, лоснящееся, кровавый ростбиф, вывалянный в муке.) Впрочем, когда поживешь с австрийцами, то на первый план выступает их корректность и вежливость в обращении, – это отчасти сглаживает первое, невыгодное впечатление.

Вернусь к австрийской таможне. Нам попался удивительно равнодушный надсмотрщик. Он метнул беглый взгляд на чемодан, слегка дотронулся холеным пальцем до картонки и отправился прочь, не обратив никакого внимания на мамино робкое замечание о том, что она везет пакет чая. Кстати, мы, ничего не подозревая, провезли запрещенную вещь, – коробку конфект, а одной барышне тут же рядом чуть-чуть не составили протокол из‐за карамели. В Вене конфекты очень дороги[158].

Сходное ощущение поверхностного досмотра возникло и у С. Н. Южанина:

На станции Щаково был таможенный осмотр. Я имел при себе чемодан и футляр от фотографического аппарата с положенной в него разной мелочью. Меня попросили их отпереть, и чиновник, осмотревши всё, спросил, нет ли недозволенного, наклеил марки на чемодан и футляр, что означало пропуск. Вагон попал сравнительно удобный с поперечными проходами и несколькими дверями в одну и другую стороны. Мой чемодан свободно поместился под лавкой, хотя на станции Граница кондуктор не хотел пропускать его в вагон[159].

Общие правила заграничных таможен были сформулированы Филипповым (к особенностям итальянской мы еще вернемся, добравшись до соответствующей станции) – и почему-то поначалу ритмической прозой: «Табак, сигары и папиросы, вино и спиртные напитки и новые вещи не разрешается провозить. За все эти предметы взыскивается очень высокая пошлина. При таможенном досмотре необходимо присутствовать лично, а о сомнительных вещах лучше заранее объявлять. Везде в заграничных таможнях не лишнее – быть полюбезнее с таможенными досмотрщиками, и везде одинаково хорошо действует „на чай“»[160]. Германия (чьи официальные правила в большинстве случаев весьма напоминают австрийские) дополнительно ограничивала ввоз следующих товаров: «сахар, конфеты и всякие вообще сласти, печения, серебряные, золотые и ювелирные вещи» и полностью запрещала: «игральные карты, спички, взрывчатые вещества»[161].