Читать книгу Исход. Роман - Артём Бенцлер - Страница 19

*

Учась в Духовной семинарии, я уяснил для себя несколько моментов. Первое, что я приметил, это то, что, начиная сразу со вводных занятий, в наши юные головы, словно гигантским кузнечным молотом, усиленно вдалбливали россыпь непреложных истин, запрещённых к оспариванию, после препарирования которых я понимал, что от нас требуется лишь номинальное служение букве всяческих предписаний, сводов правил, нагромождений порядков и ритуалов Христианского микса, а вовсе не внутреннее благочестие и стойкость духа. Наоборот, наши старшие товарищи, наставники и учителя поощряли и приветствовали, когда мы со всем усердием и рвением молодых неопытных душ внимали аксиомам и постулатам, не задавая никому ненужных и сбивающих с толку вопросов. Но тут мой когнитивистский пыл, с которым я так жадно впитывал вновь полученные знания, сыграл со мной злую шутку: я просто не мог не размышлять над прочитанным.

Тёмными ночами, после завершения дневной студенческой деятельности и всех мирских дел, предшествующих отходу ко сну, на последнем издыхании сил зазубривая скучные догматы христианства и отчаянно пытаясь принимать их просто на веру, мой разум закипал и разрывался от мучавших меня противоречий. Первый же постулат веры, с которым я сошёлся в фатальном лобовом столкновении, после которого мой разум отлетел на обочину сомнений, гласит, что Бог всемогущ и всеблаг. Исходя из этого, мы понимаем, что, если Бог всемогущ, значит, его власти подлежит и всё зло. Но если всё зло исходит от Бога, как от первоисточника всего сущего, от корня всех причин и следствий, то, значит, он не всеблаг, то есть не является абсолютным добром? Я бледнел, дрожал и терзался, со всё более нарастающим ужасом прокручивая лист за листом методических пособий на семинарском сервере, листая страницу за страницей моих молчаливых бумажных экзекуторов, содержащих в себе столь досадные взаимоисключения.

И это было только начало. Догмы сыпались в меня, как соль из солонки, принося в моё мироощущение мучительные колебания и неверие. Бог создал Адама и Еву, первого мужчину и первую женщину, поселив их в Раю и запретив им вкушать яблоко с древа познания. Но Богу принадлежит прошлое, будущее и настоящее и он, наверняка, мог спрогнозировать, что произойдёт дальше. Тем не менее, произошло то, что произошло и Бог впал в иррациональное бешенство, гневаясь на свои творения, которые посмели нарушить строгий запрет. Так можно ли утверждать, что всё это было подстроено? Это же абсолютно противоречит христианским основам и мне, как будущему священнику, не надлежало так думать. Или же можно вообще прийти к мысли, что Бог не всезнающ, что также является отступничеством от фундамента веры. Я хватался за голову обеими руками, не зная, как заставить себя понять, принять и поверить.

Параллельно с этим я не мог смириться с материальной стороной служения Богу. Особенно меня угнетали дисциплины по запугиванию и управлению народными массами и механизмам сборов денег с прихожан. Господи, куда лежит наш путь, если даже Церковь стала одним из звеньев общества потребления. Она делает из священников продавцов благодатью. Хотя о чём это я? Ещё в Евангелие от Иоанна говорилось о том, что религия была монетизирована задолго до появления Христа: «Приближалась Пасха Иудейская, и Иисус пришёл в Иерусалим и нашёл, что в храме продавали волов, овец и голубей, и сидели меновщики денег. И, сделав бич из верёвок, выгнал из храма всех, и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул. И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли».

Следующим пунктом, что я прояснил для себя, проходя длительное обучение в семинарии, было укрепление во мнении насчёт собственной персоны и безусловно мазохистского начала моей личности. Я горько, безответно и деструктивно влюбился в ту, с которой у меня не было ни единого шанса, что придало моему существованию на тот момент остро-сладкий вкус безнадёжной обречённости и трагизма. Мне пришлось просто смириться с тем, что я лелею свою боль и, на самом деле, с вожделением жду новых ран на полотнище своей и так исстрадавшейся души.

Честь стать объектом моей болезненной страсти выпала на долю нашей новой учительницы по одной из духовных дисциплин, полного названия которой я уж не припомню в силу давности лет, а также благодаря компенсаторным механизмам психики, в связи с чем оно активно и окончательно вытеснено из моей памяти. Одновременно с этим учительница заняла пост куратора нашего класса. Прежний куратор ушёл на покой в монастырскую обитель при корпорации Seagate Technology, которая к этому времени вместо выпуска жёстких дисков занялась форматированием и восстановлением повреждённых душ населения (за весьма умеренную плату, к слову сказать).

Учительницей оказалась не зрелая женщина, как могло показаться из положения, отныне занимаемого ею в нашей семинарии, а, как ни странно, совсем юная девушка, старше нас всего на несколько лет, но мы это сразу почувствовали, уже познавшая все прелести и проявления плотской любви. Эта молодая аспирантка была призвана оттачивать на нас, молодых, набожных и впечатлительных студентах, свои профессиональные навыки. Как и почему она попала к нам, запертым в рамках теологии и искушений во грехе горячим вулканам, набитых доверху тестостероном, красивая, обольстительная куртизанка наших запретных фантазий и снов с поллюциями, история умалчивает.

Я не сразу разглядел в ней предмет своей будущей страсти. Поначалу, можно сказать, я и вовсе не разделял всеобщего восхищения, с каким преследовался каждый шаг её прелестных аккуратных ступней, выглядывающих из-под длинного подола форменной юбки, и каждый вдох-выдох её манкой, запертой в строгой белой блузе, упругой груди, не спорю, полной чувственных обещаний и надежд. Обычная привлекательная девушка, умная, гибкая, но не более того. Как же я тогда ошибался, не придавая значения силе её харизмы и обольщения. Ей не стоило никакого труда заставить очередного влюблённого в неё семинариста валяться у её ног, жалкого и ничтожного в своём бесконечном унижении. Когда-то в глубине души я ещё смел надсмехаться над такими, самонадеянный дурак, пока сам не стал одним из этих отчаянных несчастливцев. Оглядываясь назад, я со стыдливым румянцем на лице вспоминаю, как тогда занял своё законное место в ряду таких же обречённых, как и я, с каждой секундой бытия теряющих вес и самооценку, сохнущих, словно покинутый влагой акведук в пустыне, измаравшихся в собственной ничтожности и в не находящей выхода страсти.

Я до сих пор вспоминаю тот ясный день, когда впервые понял, что влюбляюсь, что качусь на немыслимой скорости с отвесной скалы, стремительно падая в опасную пропасть сокровенных мечтаний и взглядов украдкой, вспоминаю тот день, когда осознал, что тону в её глазах и добровольно не хочу спасаться, что с разбега лечу в разверстую пучину болезненной страсти и не собираюсь останавливаться. Сколько раз до этого я наблюдал её милое лицо и нежные изгибы тела и во мне ничего не отзывалось, кроме обычной симпатии мужчины к молодой женщине. Так почему же именно в тот проклятый день её профиль заставил волноваться моё сердце, которое забилось в грудной клетке могучими рывками, сотрясая её до основания? Ответа нет. Сколько раз я уж пытался это осмыслить, даже и не счесть. Просто в какую-то секунду полотно мое жизни разорвалась на две части, на до и на после, и то, что было знакомым и понятным, изменилось до неузнаваемости.

Поначалу, если честно, я боготворил даже не сам предмет своей страсти, а новоприобретённое чувство, такое радостное, счастливое, светлое, заставляющее кровь кипеть и пробуждающее во мне всё самое прекрасное. Я летал и парил, с восторгом отдаваясь природе, что меня окружала, впитывал и пропускал через себя её красоту и безупречность форм, в ней, моей компаньонке по сердечным тайнам, я находил свою отраду и отдых. С непростительной беспечностью уверял я себя тогда, что это то, чего на самом деле желал долгие годы. Я не ждал взаимности, реально оценивая свои шансы, я просто жил, наслаждаясь любовью, был заполнен ей до самых краёв и сам не заметил, как настал черёд следующей стадии, когда чаша, наконец, переполнилась и пролилась через край.

Это должно было случиться и вот, наконец, настал тот момент, когда мне стало чего-то не хватать. Ласкового слова, взгляда, похвалы. Я не хотел её делить уже с другими семинаристами, злился, когда она растрачивала на них свою милость, жаждал сам испить до дна, хотел безраздельно завладеть её вниманием. Я начал ощущать, как во мне робко проклёвываются первые ростки ревности, пока только слабым уколом крапивных листьев обжигающих моё сердце. Это было началом конца. Мне ясно чувствовалось, что почва уходит у меня из-под ног и я скатываюсь в тартарары. Так приблизилась последняя стадия моей болезни, самая тяжёлая и невыносимая. Бездна тогда поглотила меня без остатка и не отпускала потом ещё несколько лет, вместо райских наслаждений принеся одну лишь погибель. Долгих четыре года. Четыре кризисных года на самом пике самоубийств, голоданий и губительно-острых агоний невзаимной любви. Достаточный срок для наказания живой твари, искалеченной беспросветностью своего земного существования. Но хорошо, что со временем всё меркнет, даже, казалось бы, самая большая любовь на свете.