Читать книгу Тигры и земляника - Айрат Салимович Галиуллин - Страница 11

Сразу скажу, дружище, пока помню! С самого утра думаю – не забыть мысль, не забыть… Вот, слушай.

Многие писатели пишут к книгам предисловия и там дают советы – как лучше усваивать их нетленные творения. Ну, типа: «Можете читать с любого места, а потом вернуться к пропущенному». Или: «Если вам что-то покажется неинтересным, можете проскочить. Главное – понять идею в целом…»

Хрень какая.

Я тоже дам тебе напутствие, дружище. Слушай.

Книгу читать от начала и до конца!!! Ничего не пропускать! Нечего тут, па-анимаешь!

Уф-ф, сказал. А теперь – привет! Как дела, как жена (или у тебя муж?), дети, теща, Люська из соседнего гастронома? Что значит – какая?! Да брось, мы здесь одни, рассказывай, как ты с ней недавно в подсобке…

Ладно, не злись на меня. Это я так, настроение тебе поднимаю. И себе заодно.

Ты, наверно, думаешь – чего Виргус кота за хвост тянет, никак к своей истории не приступит. К основной – простите, если что не так – фабуле? (Я правильно сказал, Ботан, – фабуле? Или фистуле? Постоянно их путаю). Ну так вот, отвечаю: чтобы тебя заинтриговать, дружище! Так же интереснее!

А ты думал, я мнусь, как девочка, потому что мне страшно рассказывать? Ага, конечно! В чем – в чем, а в трусости Виргуса никто обвинить не может. Не таковские мы. Вот прямо сейчас и приступлю к рассказу, если ты так. Чтобы не думал всякого. А начну я с…

Блин, с какого места вступить? Сейчас опять скажешь, что я кота за хвост… О! Так давай я с кота и начну. С кошки, вернее. Помнишь, я обещал про кошку ботанову рассказать?

В тот день я впервые грибы попробовал. Ну, сначала осторожненько – не знал же, как подействуют. Пожевал, пожевал эту дрянь – а она противная на вкус, вяжет во рту, горечь страшная. Попил воды, сижу, жду.

Нет прихода.

Дай, думаю, еще пожую.

Пожевал.

Ничего.

«Что за фигня!» – про себя возмущаюсь. Переместился пока на кухню (ты не забыл, дружище, что я у Ботана жил в последнее время? Я, вроде, говорил), чаю захотелось. Включил чайник, жду.

Кайфа нет и нет. И вода что-то долго не закипает. Посмотрел – утюг вроде работает, лампочка горит, а чай не греется. Ерунда какая… И тут входит кошка ботановская. Агибой звать. Неторопливо так шествует, грациозно, блин. Я на нее глянул и у меня глаза на лоб полезли! Веришь, дружище? – за время, что мы с ней не виделись, – а это минут двадцать всего, – у Агибы выросли крылышки! Маленькие такие, будто недоразвитые, на крылья мороженных цыплят смахивают. Ну, голые, синеватые и в пупырышках.

Я, конечно, удивился, но виду не подал. Неудобно же перед кошкой лажаться. «Что, – говорю, – Агиба, полетать вздумала?» Ну, в шутку так говорю. А она мне отвечает… (Вот тут я не ручаюсь, дружище, возможно, мне показалось. Возможно. Врать не буду). Агиба говорит: «А почему бы и нет, Виргус?» И хайку декламирует! Прикинь!

Проснись, мой разум,

Вспомни о временах,

Когда я был птицей.

Я прямо охренел!

Ну, думаю, не ударять же в грязь лицом, да еще перед меньшим братом. Сестрой, вернее. Младшей такой сестрой. Сосредоточился, поднапрягся, тоже хочу хайку в ответ выслать. И… как назло, ничего на ум не приходит. Пыжился я, пыжился – ну никак! Решил тогда схитрить и прочитать хайку не свою: все равно, думаю, Агиба не просечет. Не может же она знать все творчество Басё. И выдаю, что первое в голову пришло:

Я – прост. Как только

Раскрываются цветы,

Ем на завтрак рис.

И знаешь, что она ответила? Нет, правда, ни за что не догадаешься! Агиба посмотрела на меня желтыми глазищами и говорит: «Дурак ты, Виргус, и не лечишься». Хвост задрала и вышла из кухни.

Грациозно.

Смачный прикол, да? Нет?! Да ладно, брось. Знаешь, как Альфред Вульфович заинтересовался этой историей! Подробности выспрашивал, что-то в журнале писал. «А прежде, – говорит, – вас галлюцинации посещали? Ну, до грибов?»

Хм… Честно говоря, один раз было, дружище. Я доку, правда, о том случае умолчал, а тебе расскажу. Ты ж мне как родной уже. Сейчас, только в курилку выйду.

Эх, хорошо!.. Умеешь дым колечками пускать, дружище? Я раньше умел, а сейчас плохо получается. Квалификацию потерял. Кх-м…

Ну так вот. Между нами, девочками, я квасил здорово. Всю сознательную жизнь. Ну, музыкантское бытие, оно такое: гастроли, концерты, поиск вдохновения… Когда женился только немного притормозил, да еще потом период был…

А с Ленкой после женитьбы мы, знаешь, как жили?! Душа в душу, любовь-морковь, сексом занимались по пять раз на… Ладно, это вырежь, Ботан. Хотя пусть, теперь уже без разницы. Все в прошлом. Короче, в первые годы семейной жизни я не сильно бухал, а потом опять… И рождение Коврижки не больно-то отразилось на моем дурацком характере…

Нет, дружище, ты не подумай! Я не буйный, когда выпью. Подраться, конечно, всегда любил, но с близкими я ласковый. Я вообще добрый, кто хочешь подтвердит. (Ботан, скажи? Подыми глас в мою защиту). Но Ленке все равно доставалось: она с пеленками-распашонками возится, в детскую кухню гоняет, ночами не спит… А я по халтурам мотаюсь, да с дружками киряю, как же халтура без этого. Деньги, правда, всегда домой приносил. Хотя какие это деньги, слезы музыкантские…

Однажды, помню, завис я в общаге филармонии, в свару резались с мужиками. Ну, там, оркестранты, хоровики, балетный один. Компания целая. Отыграли мы тогда концерт левый, не помню уже по какому поводу. Но денег получили хорошо. Решили в картишки перекинуться. И такой кураж у нас пошел, оторваться невозможно. Ты когда-нибудь в свару играл, дружище? Знаешь, какой азарт иногда прет? Ну вот, и нас понесло. Хочешь верь, хочешь нет, но играли мы четверо суток без перерыва. Кто уже колоду не в силах тасовать – падал на кровать и спал часа два. Потом опять. Так по кругу и отдыхали, кроватей-то две, а нас человек восемь, игроков.

Ну и пили, конечно, без остановки. Ох, сколько мы тогда выжрали!.. Гонец только успевал вниз бегать, в магазинчик за углом. Ну, и добегались. Когда я домой приполз, упал на диван, думаю – сейчас отосплюсь. Ага, щаз! Не тут-то было. В голове голоса зазвучали.

Ох, блин, до сих пор неприятно вспоминать. Болтают, понимаешь, в моей голове двое – мужик и баба. А я как будто со стороны слушаю. О чем говорили, не помню сейчас, но толково беседовали, со смыслом. Обо мне что-то. Нехорошее. Бр-р… Короче, до белой горячки мне было рукой подать. Но ничего, оклемался.

Перед Ленкой стыдно только. Хоть и выиграл я нехило, целую кучу из карманов выгреб и на стол кухонный вывалил, но взгляд Ленкин до сих пор помню. Так ведь и не сказала мне ничего, ни тогда, ни потом. Гордая.

А голоса эти, дружище, не желаю тебе услышать ни за какие деньги. Не стоит того.

Но этого я главврачу рассказывать не стал. «Нет, – говорю, – док, не помню. Не ловил я раньше глюков». А он послушал, послушал, почеркал в журнале, и молвит бархатным голоском: «Все понятно, можете идти». Я ему: «И что дальше, как лечить меня будете?» А док отвечает, что переводит меня в наркологию, потому как галлюцинации мои имеют наркотическую природу и все такое… ну, умеет он, Альфред Вульфович, по-умному говорить, умеет.

Я ему втолковываю, что надо бы разобраться, дело серьезное. В видениях меня зашвыривает в совершенно запредельное место, в параллельный мир… «Ладно, ладно, – говорит главврач, – там разберутся». Слышать меня не хочет – в ГНД, и все тут. Я ору: «Альфред Вульфович! Не отправляйте меня в наркологию, отпустите лучше домой! А не то я к вам ночами приходить стану!» А он на кнопочку жмет, санитаров вызывает…

И лежать бы мне сейчас, дружище, с нариками, а скорее – еще дальше… и глубже… только в последнюю секунду док передумал. Меня уже санитары под белы рученьки взяли, когда я последний довод выдал, уже не надеясь ни на что. «Грибы-то, – говорю, – я давно перестал жрать, доктор. А видения никуда не исчезли, каждую ночь приходят!»

Тут он санитарам знак подал, чтобы притормозили. «Что, и здесь, в больнице, галлюцинации?» А я кричу: «Конечно! И никакой дури я сюда не протащил, хотите – проверьте!»

Сам злюсь уже, психую, сил нет.

«Хорошо, – бурчит док, – проверим». И карту мою берет. Изучает, стало быть, на предмет соответствия вводимых в мой нежный организм микстур моим бредням. Айболит хренов. Клистирная трубка. «Ладно, – говорит, – завтра на прием. Поговорим еще раз».

И на том спасибо.

А видения эти – отдельная песня, дружище. Ох, куда меня только не забрасывает, кем я только не оказываюсь… Хотя я и в реальной жизни много кем побывал.

Например, австралийским бушменом.

Не веришь?

Зря! Стать бушменом просто. Сейчас расскажу, дружище, записывай.

Берешь лыжную палку и отпиливаешь лишнее с обоих концов. Из гвоздей-пятидесяток мастеришь «дротики» – к шляпкам присобачиваешь лейкопластырь, кулечком свернутый. Получается что-то вроде волана теннисного, только с острым концом. Засовываешь стрелу в трубку и дуешь что есть сил. Убойно получается!

В общаге консерваторской мы с друганами охотились таким образом. На голубей. Ну, денег нет, до стипендии далеко, а жрать охота. Вот и надумали на чердак слазить, дичь пострелять.

Потом голубей пожарили, натурально. В общую кухню на запах сбежались со всего этажа. Всем интересно, кто так разбогател, что цыплят-табака готовит? Правда, когда мы объяснили, из чего цыплята, народ разбежался. Половина с криком «Садюги!», половина – «У них же птичий грипп бывает!»

Да, с голодухи чего не съешь… А как мы на том же чердаке самогон варили? Ух, было дело!

Я в шестидесятой комнате жил, а в пятьдесят седьмой обитал Серега Глушко, вокалист с четвертого курса. Бас. Метр девяносто пять роста, сто пятнадцать килограмм веса. Ничего так парень, наш человек. Вокалисты, они обычно прибабахнутые – не пьют, не курят, свои нежные связочки берегут. А Серега – нормальный пацан, помню, часто повторял: «Водка придает голосу силу, а «Беломор» – тембр!»

И задумал как-то Серый самогону наварить. Горилки, то есть. Как украинский хлопец технологию знал отлично, а как широкой души человек решил не мелочиться и брагу бодяжить не в бутылке какой-нибудь и не в банке, а сразу в бидоне молочном – на сорок литров. Ну, и нас к проекту привлек, дружбанов-приятелей.

Надыбали мы в соседнем магазине флягу – у грузчиков в аренду взяли, за пузырь «Агдама». Вместе, кстати, и выпили. Дрожжей в бидон насыпали, воды налили, и целый месяц кидали все, что под руку попадется. Кефир прокисший, сметану, варенье засахаренное, корки хлебные… короче, что способно бродить. Держали бидон в тепле, возле батареи. Одеялом накрыли, ну, для согрева опять же, да и комендант общежития чтобы не просек. Разок-другой брагу попробовали – нет, так пить невозможно, гадость несусветная! Даже наши луженые желудки не могли зелья переварить. И к лучшему, а то бы выхлебали до срока…

Когда брага поспела – запенилась такими зловещими мутно-зелеными пузырями, – перетащили бидон на чердак. Из лыжной палки, – той самой, с бушменской охоты оставшейся, – соорудили спираль. Паяльная лампа заготовлена заранее. И понеслось!

Зима в разгаре, на чердаке холодно, долго не высидишь. А целую флягу перегнать – сколько времени нужно! Так что мы посменное дежурство организовали. По двое лезли наверх и следили, чтобы процесс шел правильно: пламя паяльной лампы горело ровно, бидон нагревался, из трубки регулярно капало. Полные бутылки аккуратненько закупоривались и вниз передавались, пацанам. Ну, по ходу продукцию дегустировали, само собой, куда без этого. Контроль же нужен… К концу надегустировались!

Отсидев с напарником очередную смену, собираюсь я вниз… А чердачная лестница – с перекладинками, типа пожарной, – спускалась в коридор верхнего этажа общежития. Я люк открываю, и, не глядя, схожу по лестнице… оба-на! – прямо в лапы коменданта! Он, оказывается, заметил нездоровое оживление в конце коридора, вот и решил поинтересоваться, что там за тусня?

Прикинь, дружище, комендант на меня смотрит, а я весь синий от холода и от горилки. Понимаю, что если рот открою – такой духан от меня попрет, что комендант упадет, где стоял. Да и бесполезно варежку разевать – сказать-то все равно ничего не могу. Не в состоянии. И выгнали бы меня из общаги (а это ж смерти подобно, места в общежитии лишиться!), но тут девчонки подоспели. Ну, с нашего этажа, боевые подруги. И Ленка среди них.

Отмазали меня девки. Типа, это они меня попросили на чердак слазить – простыни повесить сушиться. Комендант и поверил, дурачок. А я только глаза таращил и молился, чтобы напарник мой сверху не свалился. До кучи. Тогда точно кранты.

Такие дела… Ты, наверно, думаешь теперь, дружище, что музыканты сплошь алконавты и балбесы? Признавайся, подумал?

Но это же одна сторона медали. А другую мало кто видит. Как по шесть-восемь часов на инструменте упражняемся. Как один пассаж по сто, двести… триста раз повторяем, пока не добьемся идеального звучания. Как струнники пальцы сбивают до крови под ногтями, до мяса на подушечках. Как духовики легкие рвут, профессиональные травмы зарабатывают. Если хочешь знать, дружище, трудолюбивей музыкантов нет никого. Это ж сколько терпения нужно, чтобы отучиться в музыкальной школе семь лет, потом четыре года в училище, и еще пять – в консе. В консерватории, то бишь. И всю жизнь ежедневно заниматься, чтобы квалификацию не терять.

А в итоге влачить нищенское существование. Потому как серьезная музыка нынче никому не нужна. Ни оперная, ни симфоническая, а уж про джаз вообще молчу.

Вот так-то. Поставь здесь, Ботан, наоборотный смайл. Даже два. Чтоб читатель знал, как я скорблю. :( :(

На этой оптимистической ноте, дружище, мы сегодня закруглимся. Тебе уже спать пора… Что, рано еще? Ложись, дурашка, наслаждайся! Это мне сейчас улетать… черт знает куда, и всю ночь холодным потом обливаться. Хоть ты за меня отоспись!

Вот тебе хайку напоследок, вместо колыбельной.

Я не проспал.

Это будильник во мне

Встал навсегда.