Читать книгу Эмма. Восьмое чудо света - Дана Делон - Страница 15

Поль

Ее кожа. Я не могу не прикасаться к ней. Возможно, это заболевание, и у него есть название. Но я согласен быть больным Эммой.

Чувствую, как ее тело скованно, ощущаю исходящее от нее напряжение. Ее дыхание становится частым, но она не отстраняется. Мне не стоит этого делать, но я медленно откидываю светлые волосы с ее плеча и приникаю губами к шее. Нежная кожа пахнет ванилью и сахарной ватой. Мурашки пробегают по ней волной, и я не могу не улыбнуться. Мне нравится ее неосознанная реакция на мои прикосновения.

– Поль… – тихо произносит Эмма.

– Я просто проверяю, не замерзла ли ты. – Мой голос низкий, и в нем предательски слышатся все чувства, что я испытываю к ней.

Музыка за стеной становится невыносимо громкой. «Рамштайн» сотрясает стены.

– Как старается, – хмыкаю я.

– Он обычно тихий, – вполголоса говорит Эмма.

Я прищуриваюсь:

– Еще скажи, что он иногда бывает воспитанным.

– Вообще, мне нравится его прямолинейность.

Я замираю. Ревность вцепляется в горло острыми когтями.

– А меня он раздражает.

Эмма пожимает плечами, губы дергаются с усмешкой.

– А меня веселит.

Я разворачиваю ее к себе, резче, чем хотелось бы. Эмма широко распахивает глаза, но тут же отводит взгляд.

– Я все еще не заварила тебе чай, – бормочет она, словно от этого зависит моя жизнь.

– Мне не нужен чай.

– Но ты замерз…

– Уже согрелся, – шепчу я, наклоняясь ближе.

Мои руки упираются в столешницу по обе стороны ее бедер. Я прекрасно осознаю, что загнал ее в ловушку. Но не могу заставить себя отступить. Мне поможет только одно – наручники за спиной.

– Зачем ты позвала его? – спрашиваю я, наблюдая, как ее губы приоткрываются.

Я пытаюсь поймать ее взгляд, но она опускает глаза в пол. Ловлю ее за подбородок, чуть наклоняюсь и заставляю посмотреть на меня. Зеленые глаза с коричневыми крапинками… Я думал, что увижу в них растерянность или грусть. Но нет. В ее глазах полыхает огонь.

Сглатываю нервный ком. Мое тело реагирует на нее. В груди становится жарко, нервная дрожь пробегает по позвоночнику, джинсы натягиваются в районе паха. Надеюсь, она этого не заметит…

– Зачем? – повторяю вопрос, проводя носом вдоль ее щеки.

Эмма… Мне бы не хватило всех слов в мире, чтобы описать ее. Ее мягкость, ее нежность, ее хрупкость. И ее… знойность. Думаю, если бы ее спросили, считает ли она себя сексуальной, она бы неловко рассмеялась и ответила: «Нет, я просто милая». Но именно эта ее милость… Боже, она сносит мне крышу. В голове вспыхивают неприличные образы… Она напоминает мне актрис из старых французских фильмов. Молодую Брижит Бардо. Округлые бедра, мягкий выпуклый животик… и грудь. Черт бы меня побрал. Я бы убил, чтобы еще хоть раз увидеть ее грудь. Она идеально ложится в мою ладонь. Достаточно тяжелая, но мягкая, как облачко.

– О чем думаешь? – шепотом спрашивает Эмма.

Я поднимаю голову и вижу, как румянец выступает на ее шее. Она закусывает губу.

– Скажу, если ты тоже поделишься, – произношу ей в губы, ощущая ее горячее дыхание на своем лице.

– Я слишком много выпила…

– Оправдание засчитано.

Ее губы расползаются в улыбке, но в глазах скользит что-то тревожное, едва заметное.

– И я первая спросила.

Я смотрю ей в лицо. Теплый свет уличных фонарей скользит по ее скулам, подчеркивая мягкие черты. Решаю выбрать честность.

– Хочу поцеловать тебя, – говорю прямо, не отводя взгляда.

Эмма резко прикрывает лицо ладонями, и мне приходится от нее отпрянуть.

– Боже, это так…

– Так?

– Сложно.

– Всегда можно упростить.

– Не это. – Эмма поглядывает на меня сквозь щелочку между пальцами.

Она действительно милая.

– Мы же договорились, – бормочет она, напряженно дергая плечами.

– Это было до того, как ты позвала Йонаса на родительский ужин. – Мой голос натянут как струна.

Эмма опускает руки и качает головой, на ее лице проскальзывает смятение.

– Это не то, что ты думаешь.

– Тогда ответь на мой вопрос: зачем?

Она не смотрит на меня, лишь нервно проводит пальцами по волосам, запутывая пряди.

– Мне было страшно, – отвечает тихо, едва слышно.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не схватить ее за руку и не заставить посмотреть на меня.

– Страшно? – требую продолжения.

– Страшно спускаться в метро. А он оказался рядом…

Я замираю. Кажется, будто кто-то с размаху дал мне в живот. Страх. Но не тот, от которого цепенеешь. Тот, который превращается в глухую боль.

– Страшно из-за того инцидента? – Мне удается задать вопрос спокойно, хотя внутри все стягивается тугим узлом.

За окном полностью стемнело, но мы так и не включили свет. Фонари заливают комнату мягким желтым светом. Эмма обхватывает себя руками.

– Да. Мне не по себе в публичных местах. Но и это не все… я не могу заставить себя снова снимать контент. У меня горят предложения по рекламе. – Ее голос дрожит. – Но вдруг кто-то еще меня узнает?

– Тогда ты опять позвонишь мне, – твердо говорю я. – Я приеду, и никто не посмеет тебя обидеть. Хочешь, буду ходить с тобой везде?

Она качает головой, пряди волос спадают на лицо.

– Я не могу звонить тебе каждый раз…

– Можешь.

– Нет, не могу!

Я вздрагиваю. В ее глазах сверкают слезы, и я чувствую: сейчас она скажет что-то, чего я точно не готов от нее услышать.

– Поль, я не могу дать тебе то, что ты хочешь…

Я моргаю. Правильно ли я расслышал?

– Я ничего от тебя не жду… – растерянно тяну я.

– И это неправильно! Ты должен ждать! Ты должен получать ровно столько же, сколько отдаешь сам! – Она вскидывает руки от волнения. – Ты не можешь постоянно ставить мои потребности выше своих!

Я ощущаю, как во мне медленно поднимается что-то болезненное и злое, готовое спорить.

– Не говори мне, что я могу и не могу.

– Хорошо, тогда слушай! – Она резко делает шаг ко мне и упирается ладонями в мою голую грудь.

Ее прикосновение обжигает.

– Я не могу принять то, что ты ставишь мои потребности выше своих. Это неправильно!

– Что значит «неправильно»? Кто решает, правильно это или нет? Что за детские определения?

– Я решаю! – неожиданно упрямо выдает она, и ее решительность ошарашивает меня. – Мы не можем продолжать, это глупый замкнутый круг!

Что-то внутри меня обрывается, с глухим стуком разбиваясь о реальность. Я не сразу понимаю, что это. Но в груди вдруг становится так пусто, что даже дыхание дается с трудом.

– Эмма, стой, мы вообще не должны сейчас спорить. – Я пытаюсь обнять ее, но она отстраняется, словно я вдруг стал для нее чужим.

Она ускользает из моих рук. Я следую за ней.

– Тебе страшно выходить из дома. Вот что мы должны обсудить и как-то решить!

– Не «мы», а «я». – Ее голос дрожит, но она стоит на своем, продолжая пятиться. – Ты должен решать свои проблемы.

– Но твои проблемы – это мои проблемы! – чуть ли не кричу я. – Ты важна для меня!

Она останавливается, смотрит на меня… В ее глазах – тоска, боль, усталость.

– Адам был для меня так важен…

– Но я не он.

– Да, в нашей истории Адам – я.

Слезинка скатывается по ее щеке, и я замираю, не в силах ничего сделать. Тени ложатся причудливыми узорами на стены позади нее, делая силуэт Эммы еще более хрупким.

– Я принимаю все, что ты даешь мне, как должное… А это очень эгоистично.

– Но я сам хочу давать тебе все это…

– Я тоже хотела отдать все, что у меня есть. Ему. – Она сжимает пальцы в кулак, будто собираясь с духом. – А потом обнаружила себя опустошенной.

Я медленно подхожу ближе, стираю слезы с ее щек, но Эмма не смотрит на меня.

– Нет, Поль. Я не поступлю так с тобой. – Она выдыхает и шепчет дрожащим голосом: – Я не разобью тебе сердце.

– Ты разбиваешь сейчас, – отвечаю я и утыкаюсь лбом в ее лоб. Чувствую на лице ее дыхание – сбивчивое, неровное. – Не делай этого. Мы можем просто дружить. Как ты и просила, помнишь? – Мне необходимо переубедить ее.

Эмма медленно качает головой, ее губы дрожат, словно она силится что-то сказать.

– У тебя была температура после случившегося, и ты сказала, что тебе нужна моя дружба.

По ее красивому лицу тонкими ручейками продолжают течь слезы, теряясь на линии подбородка.

– Она мне и правда нужна. – Эмма опускает руки мне на плечи, и ее пальцы, такие легкие, теплые, ласково гладят мою кожу.

От этих прикосновений внутри все сжимается.

– Но такая дружба разрушает тебя. – Ее голос тихий, но я отчетливо слышу каждое слово. – И я слишком хорошо знаю, как это ощущается.

Я закрываю глаза, в груди все трещит по швам.

– Не делай этого, – глухо прошу я.

Она улыбается мне сквозь слезы, и эта улыбка – последний луч солнца перед ураганом. Вдруг ее губы прижимаются к моим. Сначала это лишь легкое прикосновение – мягкое, осторожное, будто я запретный плод, который может отравить ее… Но уже в следующую секунду поцелуй становится глубже, в нем появляется отчаяние. Я чувствую, как Эмма дрожит. Ее пальцы сжимают мои плечи, сначала нерешительно, потом крепче.

Я вдыхаю ее, утопаю в тепле ее тела, дыхания, губ. Она целует меня медленно, словно хочет растянуть момент, но в этом нет нежности – поцелуй горький, пропитанный слезами. Ее слезы на вкус соленые, как морская пена, разбивающаяся о скалы. Я отвечаю на поцелуй, поддаюсь, забываю о реальности. Сжимая талию Эммы, прижимаю ее ближе к себе. Ее тело теплое, податливое, она позволяет моим рукам изучать ее. Я провожу языком по ее нижней губе, она вздрагивает, но не отстраняется, наоборот – отвечает жарче, ненасытнее. Она обхватывает мою голову руками, пальцы зарываются в волосы.

Этот поцелуй как солнце в последний момент перед закатом – яркое, слепящее, но неумолимо уходящее за горизонт. Я отчаянно вдыхаю ее, зарываюсь пальцами в ее волосы, но Эмма отстраняется.

– Ты больше никогда не замерзнешь из-за меня, – шепчет она мне в губы, а я чувствую, как внутри меня что-то рушится. – Потому что я тоже тебя люблю.

Она медленно делает шаг назад, взгляд затуманен, но в нем читается решимость.

– А теперь… прощай, Поль.

Когда-то я строил замки из песка, верил, что их не разрушит ни один шторм. Но теперь эти замки размыты ее слезами. А волны уносят их последние очертания.

– Прощай, – повторяет она тверже, и по ее щекам текут те самые слезы.