Читать книгу RИО - Дмитрий Сергеевич Долгов - Страница 10

Женя никогда не мечтал стать механиком. Он вообще ни о чём не мечтал. Мечты были для тех, у кого были выходные. Всё, что у него было, – это дожить до вечера. Не опоздать на смену. Не уснуть в автобусе. Не схлопотать пинка от прораба. Купить на сдачу сигареты – «Приму» в жёлтой пачке, без фильтра. И если повезёт – банку тушёнки. Самую дешёвую, где мяса – с гулькин нос, но всё равно праздник. Он жил в старом доме на окраине Таганрога, на пятом этаже. Лифт не работал с девяносто восьмого, ступеньки шатались под ногами, краска на стенах облезла, как старая кожа. Коммуналка была серая, как зима. Ванна текла, проводка гудела, соседка за стенкой кричала на мужа даже во сне. Его комната – семь квадратов. Мебель? Какая мебель. Всё, что стояло в комнате, было собрано с помоек. Шкаф – без дверцы, стул – с надломленной ножкой. Железная кровать, продавленная до пола, облезший стол, трещина в потолке и кусок фанеры, которым он закрыл выбитое окно. Зимой дуло так, что дыхание превращалось в пар. Обогреватель сгорел сразу после покупки примерно на второй неделе. Он грелся, накрывшись старым армейским плащом, и прикладывал к груди бутылку с горячей водой. Полы были ледяными. Мыши – наглыми. Холодильника не было, поэтому он ставил еду за окно, обвязав её верёвкой, чтобы вороны не спёрли.

Обои у изголовья кровати отклеились, и в щель смотрела плесень. Он не замечал этого. Просто жил. Просто просыпался, натягивал на себя шапку и выходил в промозглое утро, чтобы снова работать. Кто ты сегодня, Женя? Грузчик? Подсобник? Пескоструйщик? Он был ничем. Пылинкой в системе, куском мяса с паспортом. Но он жил. Потому что не знал, как не жить.

Шея болела постоянно, гудела тянущей болью, будто кто-то медленно затягивал на ней верёвку. Руки ныли – не от работы, а от холода, который вцеплялся в кости и не отпускал даже под одеялом. Пальцы плохо сгибались по утрам. Ломило запястья. Он прекрасно знал эту боль: с утра – лёгкий хруст в шее, к полудню – тянущая боль в пояснице, вечером – тупой спазм между лопатками.

Он был один. По-настоящему. С тех пор, как мать ушла. Не умерла – просто однажды вечером подошла к двери, оделась молча, не глядя в его сторону, и сказала: «Ты справишься». Ему тогда было семнадцать. Он не спросил куда. Не плакал. Просто стоял и слушал, как закрывается дверь. После – тишина. Она не писала. Не звонила. Вроде была, и вот – её больше нет. Как сдувшийся шарик на детском празднике. Отца он не знал. Никогда. Только фото с порванным краем и фраза: «Ты в него».

Он всё ещё жил один. Работал один. Ел один. Где тишина была такой плотной, что казалось, она дышит.

И он привык. Он даже не думал, что можно иначе.

Пока не появился кот.

Махонький, чёрный, с белым пятном на носу – будто кто-то ткнул его пальцем в самый центр морды. Женя нашёл его зимой, когда шёл с ночной подработки. У контейнеров было темно и тихо, но среди коробок и ледяных пакетов вдруг раздался еле слышный писк. Котёнок дрожал так, что шерсть на спине стояла дыбом, лапы не слушались, а дыхание сбивалось от холода. Он прижался к старому сапогу Жени, как будто чувствовал, кто из всех проходящих не прогонит. Женя молча поднял его. Котёнок не царапался, не вырывался. Только пискнул – и замолчал, свернувшись у него в ладони. Через минуту уже спал, прижавшись щекой к загрубевшей руке.

С того вечера они были вместе. Женя клал его в старую картонную коробку, стелил газету и прикрывал своей фуфайкой. Кот ел всё, что оставалось после смены: крохи от хлеба, кожуру от колбасы, капли растаявшего маргарина. А сам Женя ел только то, что не шло коту. По вечерам они сидели вдвоём у окна. Кот ловил глазами тень от фонаря, перебирал лапами по подоконнику, и начинал мурлыкать. Глухо, с хрипотцой – как будто в его груди работал мотор. Этот звук шёл сквозь вечернюю тоску, и у Жени в груди в эти мгновения исчезала пустота. Они не разговаривали. Они просто были. И этого хватало. Он называл его Мишкой. Гладил за ухом и говорил: «Мы прорвёмся, Мишаня, правда ведь?» И кот отвечал – не словами, а глазами.

Но однажды всё исчезло.

Обычно Мишка, как только слышал щелчок замка в комнате, ждал его у двери, потом прижимался к ноге, терялся в сапогах, урчал, просился на руки. Но в тот вечер – тишина. Дверь была чуть приоткрыта – Женя заметил это не сразу. Может, кот проскользнул в щель и вышел из комнаты.

Оббежав всю коммуналку и не найдя Мишку, он бросил сумку, выскочил на лестничную площадку, босиком, в одной рубашке. Кричал. Шептал. Звал. Несколько раз пробежал вдоль подъезда, заглядывая в каждый угол, под каждый припаркованный жигуль. Соседи оборачивались, кто-то ворчал, кто-то просто отворачивался. Он прошёл по всему двору. Потом полез в подвал. Туда, где пахло сыростью и канализацией, где провода свисали с потолка, где валялись бутылки, тряпки, где обычно прятались те, кому некуда идти. Он увидел его не сразу. Только когда шагнул вглубь и посветил телефоном под старый бак. Мишка лежал свернувшись. Маленький, грязный, весь в пыли. Один бок – с вмятиной. Как будто кто-то ударил с силой, с размаху. Глаза были приоткрыты. Не испуганные. Просто пустые. Женя опустился рядом с ним на бетон. Взял его на руки. Медленно. Осторожно. Крови почти не было. Только шерсть сбилась, и лапы были вывернуты как-то неестественно. Он держал его, как в тот первый день. Гладил за ушком. Шептал, не помня что. Говорил, как будто Мишка спит. Как будто сейчас откроет глаза. Он сидел так до самой ночи. В подвале. Один. Даже не плакал. Просто сидел. Держал. И знал: это была последняя капля. Не потому, что это был не просто кот. А потому, что это был единственный, кто ждал его.

После этого он перестал говорить с людьми. Просто работал. Переехал в другой город. Потом – на побережье. Случайный знакомый подсказал: «Иди в море. Там платят. Там никто даже не спросит, кто ты». Мечты всё равно не было, но была цель: не возвращаться. Никогда. Он плавал под самыми грязными флагами, спал в котельных, ел консервированные помои, ремонтировал старые генераторы и затыкал течи голыми руками. Он научился работать на износ. Его звали Женей, потом Ваней, потом просто «чел». Он никому не рассказывал про Мишку. Никому не говорил, что каждую ночь он кладёт в карман маленький ключ от старого замка, который когда-то клал в старую картонную коробку. Там, где спал Мишка. Этот ключ он носил с собой всегда. На рейс. В машинное. В каюту. Он не говорил, что каждое утро смотрит в иллюминатор и ждёт: вдруг снова появится кто-то, кто скажет, что ты не один. Пока никто не сказал. Но он ждал. Тихо. Стиснув зубы. Как всегда.