Читать книгу RИО - Дмитрий Сергеевич Долгов - Страница 3

В рынду2[1] ударили три раза – резонанс прокатился по переборкам. Ваня вскочил, прежде чем глаза успели открыться. В дверном проёме уже торчала фигура Лёхи: поверх рабочей робы – измятый свитер, в пальцах, будто личный оберег, крутится блокнот.

– Подъём, – бросил он через зевок. – Что-то ты совсем нерасторопный. Как я уже тебе вчера говорил, завтрак в семь, потом «генеральная» и палубные работы. Капитан ждёт тебя в рубке сразу после каши. И поменьше слов.

Ваня кивнул. Лёха исчез так же быстро, как появился; в коридоре остался только запах солидола и влажных сапог. Камбуз встретил ударом запахов: пережаренный лук, кипящий кориандр, тепло дизельной плиты. Кок – невысокий, жилистый сириец – помешивал деревянной лопаткой в котле густую чечевицу. Ваня узнал приправу – дуэт кориандра и тмина. На берегу такой аромат вызывал аппетит; здесь, в морской сырости, он будто обволакивал горло мокрым полотном.

За длинным столом сидели восемь человек.

Разговоры были тихими, ломаными: арабский вперемешку с русскими междометиями и матросским английским. Механик сидел ближе всех к выходу, ел быстро, отмечая каждую минуту взглядом на наручные часы. Рядом с ним русый подшкипер-матрос Лёха, левее – сирийцы, каждый из них держит свою чашку обеими руками. Ваня взял поднос: жестяная миска каши, ломоть влажного хлеба, кружка чая. Нашёл место у переборки. Через минуту рядом опустился Лёха, съехал на лавку боком. В руках у него был странный на вид блокнот.

– Привыкай, – кивнул он на миску. – Это лучшее, что тут бывает. Дальше меню идёт по нисходящей: рис, рис без соли, вода с рисом.

– Нормально, – выдавил Ваня.

Крупинки прилипали к дну ложки. Ему совсем не хотелось есть, но он заставил себя. Жевал медленно, мучительно, глотал с трудом, чувствуя, как комок в горле не исчезает, а становится только плотнее.

Всё вокруг раздражало и настораживало. Разговоры за столом были чужими. Взгляды – короткие, изучающие, порой, слишком долгие. Иногда ему казалось, что кто-то говорит о нём, переглядываясь исподтишка.

Он всё больше убеждался: соглашаться на этот рейс было глупостью, почти безумием. Каждый был чем-то опасен, каждый казался ему загадкой и угрозой. Ване хотелось встать и уйти, сбежать, пока не поздно, но он знал – пути назад уже нет. Всё, что оставалось, – это делать вид, что он один из них, и стараться не выдать своего страха.

Один из сирийцев шепнул что-то соседу; тот криво усмехнулся. Не враждебно – скорее с интересом.

Лёха неторопливо жевал хлеб и залпом запил крепким чаем, утёр рот рукавом.

– Капитан утром нервный, – сказал он негромко, не глядя прямо. – Если будет что-то у тебя спрашивать – скажи, что разберёшься на месте.

– Понял, – ответил Ваня. Он по-прежнему ощущал на себе взгляды: матросы хотели понять, зачем капитан взял с собой на рейс «помощника». Механик допил чай, встал, бросил миску в раковину так, что вода брызнула на фартук кока.

– Пятнадцать минут, и все в машине, – бросил механик по-русски. Он ушёл, и за столом стало ещё тише. Кок удержал кастрюлю, из-под крышки плеснула кипящая чечевица, разлилась по плите. Ваня доел и медленно поднялся. Его миска вслед за посудой механика грохнула в стальной мойке. Команда разом посмотрела в его сторону, но он ничего не сказал и вышел в коридор – к трапу, ведущему на мостик, где его уже ждал Лебедев.

Корпус судна глухо урчал, прокладывая себе дорогу сквозь вязкую, бесцветную туманную кашу. Вода казалась тяжелее обычного – то и дело толкала судно в бок. «RИО» медленно продиралось вперёд, оставляя за собой неровную белёсую борозду. Всё вокруг было одинаково тусклым: небо сливалось с морем, а само судно в этом выцветшем пейзаже выглядело чужим.

Рубка была тесной, пахла старым лаком, старой кожей. Лампа над карт-столом подёрнулась желтоватым мерцанием. Лебедев, ссутулившись, вцепился не в штурвал, а в обшарпанный стальной прут, который кто-то когда-то прибил к колонке вместо штатной рукоятки. Капитан держал его так, словно этот прут был последним гвоздём, удерживающим судно на плаву. На зелёно-чёрном радарном круге дрожала пустота, и только на краю сектора медленно росла бледная гряда облаков.

– Смотри, – Лебедев ткнул пальцем в дешёвую манильскую карту: она была настолько старой, что места изгибов превратились в серые шрамы. – Идём южнее рекомендованного, там экономия по топливу. Твоя задача – вывести нас между грозовыми фронтами. Понял? Он говорил резко, но Ваня услышал в голосе срывающуюся нотку: Лебедев действительно боялся моря. Ваня склонился над картой. Штормовой фронт уже начал расползаться рваными стрелками изобар, а тонкой графитной линией прошлого штурмана было вычерчено безопасное, но длинное северное плечо. Иван почувствовал, как холод от стекла иллюминатора тянет по запястью: тонкая плёнка сырости покрыла металл вокруг рамы.

– Мне нужны рабочие лоции, журналы штормовых ветров за последнюю декаду… – начал он. – И запасные линейки.

Лебедев усмехнулся

– На этом корыте? Забудь. Берёшь, что есть, помощничек.

Ваня поднял глаза: капитан не смотрел на него – он вглядывался в иллюминатор, туда, где вода стелилась серым оловом. В блёклой радужной плёнке стекла отразились обе фигуры, но фигура Вани оказалась чуть размытой.

Ваня ощутил лёгкое покалывание в висках – знакомый признак надвигающейся боли, когда концентрация переполняет сознание. Он провёл пальцем вдоль линии курса, затем поднялся к гирокомпасу – стрелка упрямо дрожала, нервно трепетала на пару градусов влево-вправо.

– Стрелка пляшет, – заметил он. – Стабилизатор гиры3[1] давно калибровали?

– Хватит тебе приборов, академик. – Лебедев оторвал взгляд от иллюминатора, сжал прут ещё крепче. – Смотри на море. Оно честнее любой железки.

Он говорил уверенно, но пальцы на пруте уже побелели.

В этот момент что-то сухо щёлкнуло в потолке рубки; лампа моргнула, а радар на секунду погас, оставив в темноте скользящие капли конденсата. Когда монитор снова заработал, на экране мигнула странная метка – точка далеко в море, вне обычного курса судов. Она исчезла, но Ване показалось, что точка появилась ровно там, где должна быть чистая вода, пустая зона без препятствий, где никто не мешает идти по прямой.

– Ловит фантомы, – буркнул Лебедев, заметив, куда смотрит Ваня. – Здесь полно помех. Старые суда, военные маяки – электроника дурит.

Но Ваня заметил другое: метка начала мерцать в трёх разных местах и на миг сложилась в форму треугольника – символ неизведанного объекта. Навигаторы иногда рисуют такие знаки, когда принимают слабый отскок от чего-то очень большого… или несуществующего.

В рубке пахло озоном, будто кто-то натёр провода сухой шерстью. Радар снова ожил, показав прежнюю пустоту и жирно-распухшую дугу облаков.

– Курс 040, – приказал капитан. – Подтверди.

Помощник взял карандаш, поставил точку на карте, провёл новую линию – южнее, почти вгрызаясь в серое поле моря. Шелестящий звук графита по бумаге напомнил ему скрежет механизма, торопливо прячущего свои шестерни.

– Подтверждаю, – ответил он.

Приборы под потолком снова издали короткий щелчок, будто где-то в глубине судна что-то переключилось на резерв. Ваня глянул на часы: 09:27. Моторы работали в ровном режиме, но лёгкая дрожь палубы усиливалась.

Капитан наконец отпустил прут и отошёл к столу.

– Всё, – сказал он тихо, словно самому себе. – Теперь остаётся верить картографу.

С этими словами он закрыл старую карту ладонью – пятно от потной руки капитана медленно растекалось влагой по вощёной бумаге. А за бортом, в тёмно-серой дали, над иссиня-чёрной водой моргнула новая, едва заметная вспышка. Голову Вани словно стянуло крепёжной скобой – виски пульсировали, глазницы жгло. Он сделал шаг назад, нащупал диван у стенки рубки – потёртая и местами порванная кожа слезла клочками, под ней торчал жёлтый поролон. Он опустился, чувствуя, как кожа прилипает к рубашке.

В памяти щёлкнула тугая пружина,

и всё вокруг сделалось белёсым.

Лампа над карт-столом.

Удар изнутри.

Мерцание.

Отец стоял в своём кабинете, наполненном тяжёлым запахом сырого дуба и дорогого одеколона. На стене висела фотография: он, молодой, в белоснежной рубашке, со швартовной бухтой в руках, а рядом – судно, новое, без ржавчины.

– Смотри, – сказал он Ване и ткнул пальцем в снимок. – Видишь корабль? Это твой шанс. Когда-нибудь ты встанешь на капитанский мостик. Но сначала научись считать волну, ветер, время. Жизнь – она как море: кто не держит курс, того уносит.

Ваня молчал. Хотелось спросить: «А если унесёт? Если я не хочу вашего курса?» – но язык прилип к нёбу.

Отец продолжал, повышая голос:

– Ты ничего ещё не сделал, понимаешь? Ничего! Ты тянешь время, будто оно резиновое. А время – стальное, Ваня. Сломает, если давить не туда. Хочешь остаться никчёмным? Зови себя художником, картографом, кем угодно. Но в жизни уважают тех, кто держит груз и приносит деньги. Отец обошёл стол, наклонился к Ване так близко, что запах табака и виски ударил ему в лицо отвратительным дурманом.

– Будешь, как я, или будешь пустым местом. Запомни: море любит сильных. Слабого оно утопит, даже если шлюпка рядом.

Слова резали, словно канат, который тянули голыми руками. Между ними летали обрывки мыслей: «Почему ты не спросишь, чего хочу я? Почему я должен быть тобой?»

Но голос отца гремел дальше:

– Подготовка, рейс, шторм – и всё. Проходишь это, становишься мужчиной и начинаешь думать о будущем. Не пройдёшь – не приходи ко мне жаловаться. Мне не нужен сын-пассажир. Мне нужен наследник.

Он выпрямился, застегнул пуговицу пиджака.

Запомни:

уходишь на рейс.

Ты потеряешь меня,

если вернёшься тем же, кем ушёл.

Ваня вскрикнул. Рубка вернулась резким стуком винта и свистом ветра за стеклом. Лампа над столом горела ровно, радар тянул зелёную дугу облаков, капитан стоял в стороне, будто ничего не случилось.

Ваня провёл рукой по лицу: мокро. Пульс в висках барабанил, как трос о мачту. Он поднялся с дивана. Перед глазами ещё был отец без тени сочувствия.

– Всё в порядке? – хмыкнул Лебедев, отвернувшись от Вани. – Бледный ты какой-то.

Ваня сглотнул.

– В порядке. – Он кивнул на пустоту радара. – Курс подтвердил. Обойду циклон. Сэкономим топливо. Как вы и хотели.

Капитан фыркнул, но на миг его пальцы ослабли. Ваня вдруг понял: если дать морю хотя бы намёк на свой страх – оно поступит с ним так же, как отец, – не пощадит. Между ними ровно одно различие: море не кричит, море просто ждёт, когда дрогнешь.

Он выпрямил спину, сделал шаг к штурвалу, к серому иллюминатору, где скрежет и пульс стали единственным ответом прошедшей ночи. Все его видения и воспоминания, весь страх… Он должен что-то сделать с этим.

Тень отца всё ещё стояла за спиной, но его голос уже заглушал гул дизеля и раскат грома на далёкой линии горизонта. Там, где рождалась та самая гряда туч.

Настя, я не смогу этого сделать…