Читать книгу Семидольный человек. Опыт историософии - Dominum Haston Walker - Страница 7

Наступил период акме – расцвета античного духа и он был таков не только от образовавшейся в V в. общественной стабильности, но нарекался золотой эпохой из-за исторического вклада трёх досточтимых, труды которых сравнимы со всем ранее изложенными. Этими персонами были Сократ, Платон и Аристотель; все трое – живое воплощение древнейшего отношения ученик-учитель и по вышеописанной сфере (См. схему 2), примемся ворошить её первый слой – представление о душе, впервые полно приотворённое Платоном (429–347 гг. до н. э.). В диалогах «Тимей», «Филеб» – празднуйте и ликуйте гуманисты! – антропологизм не подскочил, а взлетел, прошиб собою сдерживающие его доселе потолочные своды и устремился ввысь, в космос, в котором расписывалась апология того, почему же философия стала более антропоцентричной. Платон рисовал образ человека с живописной росписи космоса; как Солнце управляло и организовало вселенную[36], так и величественный Демиург – мировой Ум[37] – некогда тоже собрался, да создал самое первое из всех существ – человека[38]. Библия гласит, что мы созданы по образу и подобию Божьему, но мало кому известно, что архаичная версия этой заповеди есть и у Платона, ибо человеческая форма – это истечение формы Вселенной. В начале всего Демиург наделил космос телами (планетами и звёздами)[39], после он предал всему созданному душу, – мировую душу[40], – а затем срастил оба начала[41]. Таким же образом произвёлся и человек: мозг, кости, мышцы – это символические образы мирового устройства[42], где корону правителя надела душа[43]. Переняв эстафету акмеичного подъёма, Платон тоже последовал за модой раздробления общего на частное и после Парменида, никак не мог позволить столь совращающей на раскрепощение цельности бытия оставаться всё такой же нетронутой. Бытие разошлось двумя полюсами: миром материи и миром идей, чувств и мышления[44]. И грубо говоря, если человек до V в. до н. э. жил исключительно материальной жизнью, не будет ли вам теперь интересно пожить в новой атмосфере, вблизи чего-то пока слабо поддающегося осмыслению? Так посудил и Платон, отдав предпочтение идеальному бытию, тем самым выменяв у тела его популярность и отдав всю известность душе.

Другим отправлением примем главную фигуру всех платоновских диалогов – Сократа (470–399 гг. до н. э.) Антропологизм начинал всё громче вопиять, отзываться и чуть ли уже не криком вырывался из сократовских уст. Испивший яду и принявший погибель от собственного же народа, он – Сократ – считал, что единственное отличие между животными и человеком хранится в разумности[45]. Что же до самого человека, то лиши его разума, он не только утратит мудрость, но и всякую человечность; поступки его будут изуверскими, а помыслы – опасными; это будет дикий зверь, усмирить которого никто, кроме него самого не сумеет. Прежде чем прийти в мир, стать заметным творимыми деяниями, – к этому-то как раз призывал Сократ: философствовать для него значило не забиваться в уголок с книжками и пространно теоретизировать, а являть себя социально активной личностью, работающей во благо полиса, – нам предстояло постичь самих себя и обнаружить высший разум – того самого платоновского Демиурга. Как Ум исполнил космос содержательностью[46] и подарил ему мировую душу[47], так и Его микро-версия в человеке одаряет нас связью со всем высшим в добродетелях. Осанны Сократа о добродетелях представлялись не только определениями (общими понятиями справедливости, меры), но и действиями (поступками)[48], пережитым опытом, да и в целом – искусством (умениями), как тем же общим[49]. Сократовский разум можно рассматривать как не развинченное на частности определение[50]; сиречь, Сократ был живым определением (horismos)[51], которое только подводило к сущности, обрисовывало её грани, но не решалось занырнуть на глубину идей, всё старалось держаться практицизма и эмпирических знаний.

Постановка практичности выше созерцательной сущности души связана с первичностью движения именно во внешнем мире, но не внутреннем[52]. Так практичность разума Сократа – это необходимое условие для раскрытия основы[53] души.

Короче говоря, миром вещей правили объективные свершения, а бытием идеальных форм – понятийный прообраз каждого из деяний, а между ними он – персонифицированный переброс или Socratus Horismos. Своим самовольным уходом из жизни, стойким принятием смерти, Сократ собственным примером хотел показать, что истина постижима лишь в её первозданном формате, т. е. в среде чего-то потустороннего[54]. Кончина платоновского наставника – это апология дозволенности познавать только душевными силами, но никак не телесными; миром идей, но не материи, а причина этого проста – всё дело в разуме, как раз и находящимся в душе. Космос нельзя познать через его создателя (Ум), т. к. в прошлом, те же мифы не передавали той полноты красок, каковую смогли сыскать в философии, следовательно, только через проекцию этой высшей божественности[55] и можно постичь универсальную сущность человека. И что по Сократу, что по Платону, миссия человека проста – припомнить душе[56] некогда позабытое и для этого, следовало передать все полномочия фасадному изречению дельфийского храма: «Nosce te Ipsum»[57], ведь как раз в цветущие годы этой постройки вера в самопознание доходит до своего небывалого пика. Отчаянно старались вызнать, чем же отличен человек от всего остального; что даёт ему душа, бытие и разум, как заполняющее это самое бытие? Ответ преподнёс ученик всех трёх – Аристотель (384–322 гг. до н. э.)

Человеческая юдоль – это всегда пограничье. У Платона пограничным пространством являлся эйдос[58]; у Сократа – его собственная персона, использовавшая философию на практике; Аристотель же, как самый учёный из всей троицы, льнул к способности выведения, как и у его учителя, но за одним лишь изменением – идеи не просто рождались в промежуточном лимбе, а своего рода опредмечивались, получали обозначение и этой силой именовать вещи был наделён никто иной как сын величавого Разума – Логос[59]. Мироздание представлялось в развёртке на троичное сущее. Аристотель пишет: «Сущее как то, через что все остальное получает свое название»[60]. Сущее (мир идей у Платона) есть означающее, дающее материальной действительности – означаемому (миру вещей) – своё особое наименование, через посредника – душу, обладающую Логосом[61]. Тройственный характер бытия приобрёл следующую структуру: оно могло быть явлено назывателем, актом называния или непосредственно названным продуктом. Все три вариации суть отдельные реальности. Одна реальность состояла из чистых идей, другая в образе переправляющего мостика или энтелехии[62], а третья была пунктом назначения – материальной природой.

Систематизмом своего мышления, Стагерит обобщил психологию Платона, рациональность Сократа и превознёс душу в новое привилегированное положение, т. к. излюбленная всеми психея нареклась сущностью, имевшей в «Метафизике» две формы употребления: как oysia и как logos. В форме Логоса употреблялся ещё ряд терминов[63], но ни один из них не может сравниться по всеобъемлимости с сущностью[64], от чего можно со спокойной совестью заключить, что первопричина сущего таки была выведана и имя ей Логос – способность к обозначению.

Важно заметить, что после критики Логоса как понятия (logos) у Парменида[65], близкими стали те же сознание (ennoia)[66] и определение[67], но общим для всех работ можно наречь такой субститут Логоса как хорос (horos)[68], который есть не только термин[69], но и разграничивающая сила[70], в некоторых местах олицетворяемая горами[71]. Явленный в понимании предела, хорос исследовался и как отношение[72], что тот же эйдос[73], поэтому среди всей терминологической антологии, хорос как обозначение сути бытия[74] шире остальных объяснял сущность третей стадии логоцентрического уровня.

Бог есть творец мира и его творчество заключалось в способности мыслить[75], а мысль – та же способность определять[76], т. е. использовать силу хороса. Рьяным порывом стелилась логоцентрическая пора и чтобы понять центрированность на такой единице как Логос, украсим уже воздвигнутый престол ещё парой дополнениями. новой божественностью был хорос – акт обозначения как завещание своих прошлых воплощений: мифа и noeton’a.

Схема 3.

От мифа [1] персонифицированные боги стали уже слабо раскрывать внутреннюю сущность человека, поэтому на 2-ом уровне исторического развития, божественное встаёт под распоряжение чего-то мыслимого [2] (Noesis 2-ой стадии), но всё ещё слабо опредмеченного; центральная сущность (3-я стадия 2-ого уровня) оставалась Единым [3], но не на 3-ем уровне [4], где, грубо выражаясь, Аристотель перепрограммировывает ноэфицированный миф: он его хорофицирует. Такой вот связностью разных стадий можно заверить, что архаичные боги слились в центральной сущности человека – функции обозначать.

Греческая философия подвела нас к идее выискивания такого универсалия, который всегда был бы способен оказываться переправой к чему-то ещё более универсальному, или, выражаясь языком Аристотеля – сущностному, дабы уже от новоиспечённого посредника уловить в свои козни нечто столь же божественное, как античный Логос. И раз мысль, Единый Ум, божественное приравнивались друг к другу, в сущности, – Логосе, душе, определению и способности опредмечивать мир словом (хоросе), – то это окрыляет человека той же самостоятельностью, что и вселенского прародителя – самого Демиурга.