Читать книгу Стартап без купюр, или 50 и 1 урок, как сделать бизнес в Москве для клиентов со всего мира - Екатерина Иноземцева - Страница 14

ЭЛИНА ОТКРЫЛА дверь своим ключом и зашла внутрь. Все как прежде, все как обычно. Дорогой дубовый паркет, уложенный модной диагональю для расширения и без того не охватываемого среднестатистическим глазом пространства. Окантован по периметру плинтусом с волной, 102 рубля за квадратный метр – это если по каталогу, со склада дешевле. Помнится, эта самая волна далась ей особенно нелегко: мотаясь за ней из одного магазина отделочных материалов в другой, она находилась в типичном безумии пленника ремонта завершающей стадии.

Кирпичная кладка шириной с дверной проем выделялась остовом на фоне кипенно-белых стен прихожей – тоже ее гордость. Не имитация, а настоящий, естественным образом сформировавшийся где-то в карельских перешейках симеитовый камень, причина ее многочасовой перебранки с прорабом. Один кусок пришлось полностью перекладывать, потому что миллиметры даже по высотометру расходились более чем в полтора раза. Чего уж говорить о ее вооруженном глазе – непоколебимом гаранте качества.

Лампа. А эта лампа… Как она везла ее из Парижа, груженная ворохом истинно женских трофеев – косметики, нарядов и сумочек, – волокла не просто лампу в специально купленном для сохранности чемодане, а несла знаменем тяжеленный антиквариат XIX века через таможенные окопы! По крайней мере в том, что это артефакт, и ни годом младше позапрошлого века, ее уверял старый жулик из лавки на Rue de Montagne. В тот момент ей хотелось верить и жулику, и лампе, и лавке. А также очень хотелось, чтобы кое-кто оценил ее усилия по достоинству. И как минимум сказал спасибо за все старания, что она вложила в эту квартиру. Их бывшую квартиру. Теперь его квартиру.

– Гошик, привет! – поздоровалась она радостным восклицанием. – Ну как ты, дружочек? У-тю-тю… – и она защекотала его сытые щечки большим и указательным пальцами. Мещанское сюсюканье она позволяла себе только с домашним любимцем и ни с кем другим. Младенцы вызывали у нее апатию или внутреннее сопротивление как существа инородные и непонятные, а дети между младенческим и переходным возрастом провоцировали стойкий диссонанс где-то на уровне органов чувств. Вроде внешне похожи на взрослых, но ничего толком не умеют и задают массу ненужных вопросов.

Гошик характерно причмокнул и уставился на нее большими карими глазами. О чем он думал в тот момент, было совершенно непонятно. Внезапно ей стало ужасно жалко его.

«А может, зря я все это так? Отрубила… Ладно я. У меня есть родители, друзья, работа… работа, допустим, была. До сегодняшнего дня. Завтра ее уже не будет. У меня, в конце концов, есть Мухер! Она одна чего стоит. А у него – ни друзей, ни родителей. Вся жизнь – работа да я. Была. Жестокая я? Гм. Мухер бы точно не мучилась такими вопросами. Они бы ей в принципе не пришли в голову. А мне вот приходят. И это свидетельство чего? Того, что все же я внутренне привязана к нему? Или потому что не окончательно все для себя решила. Все-таки пять лет вместе. Срок. В общем, граничащий с уголовным преступлением. Или сколько там за среднетяжкие дают. Общее прошлое. Общие воспоминания. Тьфу!» Тут она вспомнила любимую фразу Мухер: «Соберись, тряпка!» – и рефлексию как рукой сняло. Фраза всегда действовала на нее безотказно.

Не надевая тапок, она прошлась по коридорно-анфиладной системе бесконечно раскрывающейся квартиры и внезапно подумала, что ходит как по музею: рассматривает следы жизнедеятельности прежних владельцев и строит гипотезы о применении в быту здоровающихся с ней предметов, как будто она здесь совершенно посторонний посетитель. «Вот старое веретено среди книжек… Что бы это значило? Чудаки, однако. А вот пропеллер от детской игрушки на рабочем столе. Неужели есть дети? Но это единственный их признак. Куда же они делись, если и были?»

Музеем выступала спроектированная и отремонтированная вот этими вот руками, такая долгожданная и любимая квартира. Вылизанная, выглаженная, складочки и полочки которой она знает вдоль и поперек. Теперь это была его квартира, а она – гостья, переживающая странные минуты ностальгического и одновременно мазохистского удовольствия от созерцания их общего прошлого.

Часы-тарелка на стене, стрелки в виде кухонных приборов. Странный, неуютный, пустоватый предмет для такого интерьера. Его самый первый подарок, кажется, на 8 Марта. Она была на предпоследнем курсе университета, нацеленная на карьерный небоскреб и абсолютно девственная в покорении высот личного характера. Мальчики ухаживали, но она к себе близко не подпускала, как в той сказке: этот слишком длинный, тот слишком короткий, у этого ноги кривые, а у того нос лопухом.

У Петра были и ноги не самыми ровными, и нос не греческий. Но он оказался самым настойчивым из всех окружающих «мальчиков», и от искры разгорелось пламя. Первые подарки были нелепыми, цветы – дешевыми, ухаживания – детскими. Но неприступный Козельск сдался. Интеллектом и начитанностью Петр сильно превосходил ближайшее ее окружение, а мозг всегда был ее самой эрогенной зоной. С Петром она могла разговаривать цитатами из классиков, излюбленным рефреном были фразы героев фильмов Кустурицы и Беллини. Часы-тарелка все помнят. Так и отсчитывают секунды, минуты, часы, годы прочного закрепления на стене: сначала в ее комнате в родительском доме, потом – в их первой съемной квартире, а с прошлого года – в этой их первой и, наверное, последней собственной квартире.

Она прошла в гардеробную, привычно поздоровалась с Анил в громадном, от пола до потолка, зеркале, поправила выбившиеся пряди и начала в задумчивости накручивать их на палец, как делала всегда, когда обдумывала следующий шаг. Машинально она закрутила оставшийся в руках пучок между пальцев и засунула в крохотный кармашек юбки – так, как делают в чужом доме, – не будешь же раскидываться волосами где попало, как Соловьева. Впрочем, у той это получалось совершенно естественно, а Элина, по собственному же выражению, «все делала через голову, ни на секунду ее не отключая». Взглядом штурмующего горы альпиниста она оглядывала уходящие вверх колонны платьев и костюмов.

«Брать – не брать? Все – не все? Если не все, то когда заберу оставшееся? А если не заберу, то куда это все денется? А вдруг он порежет все мои любимые шелковые блузки на мелкие тряпочки? Или раздаст нищим? (Лучше, конечно, последний вариант, но все равно как-то жалко.) Или в ярости выкинет на помойку? Нет-нет, я знаю Петра, он вряд ли так поступит. Скорее, аккуратно сдвинет этой длинной корягой – как же она называется? Все время забываю! – в одну сторону, подальше от своих драгоценных Corneliani, или попросит Арину Александровну все снять с вешалок и уложить стопками в гладильной… А потом даст задание перепродать в комиссионке брендовых вещей. Ха-ха! Именно так он, скорее всего, и поступит. Не из-за денег, нет, – из принципа, из чувства долга по отношению к “честно нажитому, праведно скопленному”, как он говорит всегда».

Отбирая несколько комплектов в бельевой тумбе, она вытащила забившийся в самый угол красный атласный бюстгальтер с черной бархатной оторочкой и в задумчивости посмотрела на него. Вспомнила, как специально покупала его «под случай», сердце опять непроизвольно съежилось от нахлынувших воспоминаний: стыд, страх, раздражение, обиды, непонимание…

Остальная гамма чувств часто оставалась за кадром. За кадром ее, Элининого, фотографического аппарата. Как она ни настраивала линзу, читая многочисленные книги по психологии взаимоотношений между полами и блоги капитализирующихся на этом сюжете авторов, как она ни чистила пропускное стекло, пытаясь подобраться к личности любимого человека как можно ближе, как ни возилась со вспышкой, придумывая бесконечные эмоциональные ходы и сюрпризы, – все это не способствовало изменению перспективы. И кадры замкнулись в недвижимом постоянстве, пять лет картинка оставалась неизменной.

Щелк! – в двери повернулся ключ и послышались звуки.

– Этого еще не хватало! – затрепетала Ринник и выронила из рук красный атласный бюстгальтер. – Он же должен быть на работе. Сам же с утра сказал, что у него сегодня встреча на встрече, поэтому разговаривать он не может. Как так… – мысли лихорадочно крутились в голове. – А! Сегодня же Арина Александровна приходит! Ну, значит, сегодня решила пораньше, – Элина быстро успокоилась и вышла из гардеробной в коридор, чтобы встретить домработницу. Пройдя несколько метров, свернула в прихожую.

Первое, что она заметила, были ненавистные ей отпечатки влажных ладоней на зеркале встроенного шкафа. Держась одной рукой за зеркальную створку, а второй приподнимая штанину, Петр привычным жестом разувал одну ногу другой. Он был в том же костюме, в котором она оставила его знаменательным утром. Рядом так же неуклюже раздевалась *Natusik*.

«А в жизни она выглядит гораздо естественнее, чем на аватаре в Facebook», – подумала про себя Элина и бодро зашагала навстречу.