Читать книгу По строкам лавандовых книг. Часть 2 - Екатерина Терлецкая - Страница 2

Запах сырости и грибка проникает в самые легкие, отвлекая внимание от назойливого звука капающей воды. Она собралась под крышей после дождя, и теперь, маленькими капельками, монотонно падающими в огромную лужу посреди комнаты, или подвала (сама не знаю, что это) окончательно сводит меня с ума. На уроках истории нам рассказывали, как в древние времена рабов и пленных подвергали подобной мучительной пытке, доводили до исступления, со мной этот фокус не работает, потому что парочка диагнозов из ряда психических расстройств у меня уже есть. Я не знаю сколько времени здесь нахожусь, и что сейчас за время суток, здесь постоянно темно, свет падает только от периодически мигающей лампочки – коротят провода.

Бетонные стены и пол в углах поражены глубоким грибком, похоже вода тут стоит всё время, а не только во время дождя. После того, как моё тело превратили в фарш, избивая не один час, я не чувствую холод от бетона, это невозможно, каждая клеточка горит огнем, зато я могу спокойно лежать, прислонив щеку к полу и не переживать, что замерзну, наоборот, так даже легче. Сложно определить, как давно я так лежу, за это время я успела предположить, что у меня множество внутренних переломов, и наверняка внутреннее кровотечение. Возможно смелые предположения преувеличены, ведь я могу шевелиться, хоть и не хочу, это заставляет тупую боль отзываться резкими вспышками острой. Иногда я теряю сознание и за последнее время, это лучшие минуты в моей жизни.

С момента как я впервые открыла глаза, особо скучать мне не приходилось, я была полностью поглощена новой игрой – отличала реальность от сумасшествия. После салочек с собственным разумом в происходящем выстроилась логическая цепочка, и я смогла ответить себе на ряд вопросов. К примеру, я определила: это всё реальность, ведь я чувствую боль, а в лавандовых кошмарах есть только страх перед болью; я точно знаю, прошло не менее трех дней с момента провала задания, ведь гематома на виске стала понемногу спадать. Я горжусь собой, я смогла удержаться от приступа и осталась в здравом рассудке. Пока смогла…

В промежутках между перекурами (судя по запаху от формы), двое солдат мятежников возвращают меня в детство, так что, если я всё же увижу когда-нибудь Прим нужно не забыть ему сказать, что он проспорил мне упаковку клубничных жвачек и самодельный лук со стрелами, и не какой-нибудь, а именно тот что Брут смастерил для него миллион лет назад.

В тот далекий день, когда добрый соседский мальчик предложил свою верную дружбу, мы сидели под звездным небом до самого утра с разговорами, что заставили меня забыть о всех проблемах, и он спросил: «Чего ты хочешь больше всего на свете?», а я не задумываясь ответила самую большую глупость, которая только могла прийти в голову: «Хочу машину времени». Помню, как перебрала в мыслях все самые неприятные моменты жизни подбирая подходящий день куда хотела бы вернуться, а Прим смеялся и утверждал, что это невозможно. «Конечно невозможно» – подумала я, но сказать это в слух было недопустимо, и мы спорили до тех пор, пока мальчик не пообещал мне упаковку клубничных жвачек и свой любимый лук, уверенный в том, что я никогда не выиграю этот спор.

У меня были большие надежды на будущее с его новыми технологиями, а в итоге вернуть меня в самые страшные моменты детства удалось двум солдатам с помощью обычного мокрого полотенца. Интересно, где таким несложным и извращенным хитростям издевательств только учат? Все дети проказничают и вредничают, как правило, наказанием за детские шалости служит самый темный угол в доме, где нужно стоять пока не осознаешь всю безрассудность своего поведения, ну или пока не решишь, что признать мамину правоту и вывесить белый флаг применения, лучше, чем стоять и ждать пока тебя съест таракан или ещё чего хуже – мокрица. Моим воспитанием занимался отчим, и только когда мама не видела.

Как мама не старалась каждую субботу отмыть хлоркой угол возле шкафа в подвале, но плесень никуда не уходила. Грибок становился менее заметным, но вскоре нарастал снова, из-за чего запах сырости был неотъемлемой частью подвала, куда Матис приводил меня для наказаний. Если вина была не доказана, он ставил меня лицом в тот самый сырой угол и заставлял стоять до тех пор, пока я не признаю вину, а если доказана, наказание было интересней: он брал мокрое полотенце, выкручивал своими сильными руками из него всю воду, сматывал в широкий жгут и бил до тех пор, пока я не попрошу прощения с десяток раз, не меньше. К подсчету принимались только искренне мольбы о прощении, поэтому от начала наказания и до его окончания, приходилось не менее двадцати трёх ударов по телу. Боль от такого удара похожа на внутренний перелом, но фактически они не оставляют следов. Никакие мои: «Пожалуйста не надо!» не помогали, и конечно же маме говорить было запрещено.

Я старалась быть хорошей девочкой, но получилось не так хорошо, как хотелось бы. Однажды, подонок Матис наказал меня за то, что мама всю ночь успокаивала меня после очередного приступа лавандовых кошмаров, я не выдержала и рассказала всё матери, но она не поверила, а только обиделась и обвинила в том, что я не рада её женскому счастью и добиваюсь развода. Так получалось, что из-за моего эгоизма она останется одна с двумя детьми. Я проплакала целый день, казалось, слова мамы в два раза больнее, чем все вместе взятые наказания Матиса. Больше мы никогда не говорила на эту тему, я только мечтала о смерти подонка, при чём в мечтах обязательным условием его смерти было то, что она наступит от моих рук.

От горького запаха сырости невозможно дышать, скрип двери и легкий приток воздуха заставляет внимание отвлечься от мерцающей лампочки и воспоминаний. Высокий, крепкий парень с черными как воронье перо волосами и Галлус нависли, над моим измученным телом. Моё состояние настолько стабильно плохое, что я даже не моргнула, разглядев очередных палачей.

– Привет, куколка, ― ехидно насмехаясь склоняется надо мной Галлус. ― Ну что, может принесешь мне коктейльчик? ― Его смех заставляет ожить каждую клеточку в моем теле, пропуская по ним, словно ток, отвращение и злость. ― А я тебя поцелую за это.

Неуклюжие попытки подняться с пола раздаются тупой болью по всему телу до самых кончиков волос.

– Конечно принесу, ― любезно отвечаю я, ― заказывай! Ты-то без алкоголя не справишься с поцелуями, а так хотелось…

Разъяренный Галлус зажимает в кулак косу и резким движением поднимает меня за волосы с пола. Не желая слышать хриплые крики, он хорошенько замахивается и бьет со всей силы мне по лицу.

– Что твой поганый рот сказал?! ― орет он в ответ.

Мгновенно металлический привкус растекается во рту, а теплая струя крови бежит по подбородку к шее: зубы целы, но лопнула губа, а ещё я хорошенько прикусила сама себе щеку. Набираю полный рот слюны с кровью и как только он притягивает меня за косу ближе, плюю ему в лицо.

– Вот гадина! ― кричит Галлус.

Он отбрасывает меня обратно на пол и бьет ногой в живот. От удара всё сжалось, в попытках откашляться и отплеваться от крови я скручиваюсь, как бублик в горячей духовке.

– Эй! Он же сказал без следов! ― возмущенно пихает в плечо Галлуса чернявый солдат. ― Мы не за этим пришли!

– Вы правы…

Кто такой «он»? – не успеваю я подумать, как Галлус снова подтягивает меня за волосы в попытке поставить на ноги, но сил не осталось ни на что, моё тело слишком вымучено и не справляется с такими простыми задачами. Падаю, издавая стон больше похожий на предсмертный вздох тюленя, чем на человеческий вопль от боли.

– Да чтоб тебя! ― с отвращением плюет в мою сторону Галлус. ― Заставьте её идти, ― просит он соратника, явно выше его по званию.

Открыв скрипящую дверь ногой так, что кажется она вылетела с петель, своей фирменной походкой в стиле крутого солдата он выходит из помещения, позволяя чернявому напарнику, как тряпку перекинуть меня через плечо.

– Не смей сдохнуть! ― приказывает мне брюнет. – Не на моём участке!

Сдохнуть сейчас было бы не худшей идеей, но к сожалению, я только теряю сознание. Следующие, что я отрывками вижу это седовласую худощавую женщину и суп. Суп гадкий до ужаса, от него желудок завязывается на узел и после каждой ложки, выдает его обратно. Женщина кажется доброй, она настойчиво пытается влить в меня хоть каплю мерзкого бульона, уговаривая, что он вкусный, просто я давно не ела и теперь сложно объяснить моему организму, что переваривать еду необходимо для жизни. Суп и рвота быстро утомляет, я много сплю.

– Сколько я спала? ― хрипло разрушаю я тишину.

Открыть глаза получилось около получаса назад и всё это время я пытаюсь понять, что происходит и почему я ещё жива. Несмотря на то, что я едва могу говорить, услыхав мой голос старуха вздрагивает, седая женщина не видела, что я пришла в себя, она возилась с супом возле огня в самодельной буржуйке. На удивление я чувствую себя вполне сносно, а мой желудок на всю комнату кричит о том, как голоден. В сарае где мы находимся выбито оконное стекло и, похоже, дверь не заперта. Никто не боится, что я убегу, а значит бежать некуда. Собравшись с силами, я сажусь на кушетку, где судя по боли в мышцах, отлеживалась долго.

– Два дня, ― ласково улыбаясь отвечает старушка. ― Меня зовут Мария. Попробуешь поесть?

– Поесть? Хм… Меня дома кормили не так часто, как тут. Я, что буду выступать в роли запеченного поросенка на праздничном столе к Рождеству?

– Чувство юмора есть, значит ты уже в порядке, ― потряхивая сморщенным от старости пальцем у меня перед носом, смеется Мария.

– К моему удивлению в порядке, ― констатирую факт.

С каждой минутой всё больше кажется, что это часть моих фантазий, а не реальность, я покусываю раненую губу и осматриваю сарай в поисках лавандовых веточек, что в теории, должны стелиться ковром повсюду, но ничего подобного нет, а боль губы реальней некуда.

– Я сварила бульон, ― с полуоборота говорит старушка, суетясь возле разбитого шкафа. ― Суп ты всё время выдаешь мне обратно, постарайся хоть немного поесть и тогда наденешь вот это.

Она достает пакет с одеждой и кладет мне на колени.

– Что это?

– Чистая одежда. Командир приказал привести тебя в порядок и отвести к нему.

– Мария, я ничего не понимаю… Разве меня не должны были расстрелять за нападение на штаб? Зачем меня кормить и приводить в порядок?

– Пока не расстреляют, ― глубоко вздыхая она усаживается рядом со мной, ― ты им нужна. Так что если хочешь ещё немного пожить, делай молча, что говорят.

Угасшая на лице доброй женщины улыбка объясняет: смерть на границе была бы не худшим разрешением вопроса моего нахождения на чужой территории. Своей худенькой ручкой, Мария накрывает мою.

– Зачем я им нужна? ― спрашиваю я.

– Очень много раненых. Ваши солдаты расстреляли полевой госпиталь, а ждать медиков из Ореона нет времени, солдаты умирают.

От волнения перебираю пальцами пакет, что лежит на коленях: он тонкий, я чувствую грубую ткань.

– Значит они знают, что я…

Шесть маленьких пуговок под пальцами обрывают меня на полуслове. Я в спешке открываю пакет, в нём аккуратно сложено выглаженное платье. Серое платье средней длины. Оно сшито из плотной саржи с рукавчиком три четверти и пуговицами от талии до горла. Не могу в это поверить! В поисках кривого рисунка синей ручкой я нервно перебираю юбку вдоль внутреннего шва: это оно! Перед моими глазами то самое маленькое сердечно и слово «моя» на латыни.

*******************************************************************************

– Это чтобы ты не спутала свою форму забирая из прачки. Опознавательный знак! ― говорит Прим, вырисовывая сердечко вокруг слова «mea».

Мы прячемся в подсобке госпиталя среди зимних одеял за стеллажом с флакончиками спирта и всякими настойками. На все его дурости я не отвечаю, а только еле сдерживаю смех, но разрисовывая синей ручкой внутреннюю сторону моего платья, он переходит все границы.

– Я и так её отлично опознаю! ― возмущаюсь я, вытягивая подол юбки из рук парня.

Морщу нос, а он целует его, разглаживая складочки. Ну разве можно устоять перед этими нежностями? Он дурашливо чмокает не меньше сотни раз, а я охотно отвечаю на поцелуи.

*******************************************************************************

Крепко сжатая саржа дрожит в руках, отражая волнение. Каждый изгиб кривого рисунка напоминает тот день, когда он здесь появился. То самое платье! Но как?

– Это моё платье, ― тихо вырывается у меня. ― Мария, кто его принес?

– Солдат. Здоровый такой. Из новеньких.

– Галлус?

– Точно не скажу, но я слышала это имя, возможно это его так называли, а может и нет.

Так значит всё было спланировано заранее? Задание изначально было невыполнимо. Неужели все в отряде были предателями? Тео. Лукас. Северус! Северус не дал мне возможности остаться у границы штаба, а теперь это платье… Моё платье!

Мария нагрела целый таз воды и оставила меня одну, приказав смыть с себя всю грязь за последние дни. Мне предстоит взглянуть в лицо тем, кого я чуть не обрекла на смерть. Косу пришлось заплести на мокрые волосы. Я смотрю в обломок зеркала на тощую девчонку в сером платье: у неё разбита губа, синяк от удара на виске, глубокие тени глубоко залегли под глаза, и она вовсе не похожа на меня, ни внутри, ни внешне.

Аппетита нет, желудок сжимается спазмом тошноты от тревоги, но Мария права, нужно заставить себя поесть, как знать, когда теперь выпадет такая возможность. Я подношу горячую ложку ко рту и едва заставив себя проглотить вздрагиваю от шума солдатских сапог за окном: время отдыха для меня закончилось. Склонившись надо мной Мария забирает тарелку и шепчет мне на ухо:

– Просто делай что тебе говорят девочка.

Теперь в её голосе нет и капли той доброты, что хоть немного согрела меня утром. Под конвоем солдат, покорно опустив голову вниз я следую за ними в штаб. Не хочу новых побоев, кажется я больше не выдержу боли, тем более сейчас все силы идут на то, чтобы заставить желудок оставить обед внутри.

Территория базы приграничной обороны гораздо больше чем мне казалась в момент наступления, десятки солдат тренируются, прямо здесь, не отходя от штаба. Тут и строевая и метание ножей, и караул, но моё внимание привлекают солдаты – нет ни одного мальчишки! Я не вижу никого младше двадцати пяти лет, в Литоре же совершенно наоборот, в основном среди рядовых студенты института и те, кому едва исполнилось восемнадцать.

Мы заходим в сырое здание с высокими бетонными стенами, оно похоже на цех. В школе рассказывали, что Ореон богат на ископаемые, основная их занятость – шахты. Не знаю, как выглядит шахта, но огромное здание, куда меня привели, вполне сошло бы за цех при шахте. Судя по запаху, до того, как я попала к Марии меня держали именно здесь. Здесь всё огромное, серое и мрачное. Скрип крайней двери кабинета в конце темного коридора пробегает эхом по стенам, а за дверью вальяжно расположился знакомый чернявый солдат. Один из стражей со всей силы толкает меня в дверь, и я, едва удержавшись на ногах, буквально вваливаюсь в небольшой кабинет. Двое солдат остаются за дверью, оставляя меня наедине с брюнетом.

Из мебели в этой комнате есть только старый стол и два стула на кривых ножках, не уверенна, что на них вообще безопасно сидеть. Кажется, если заговорить эхо отбиваясь от голых стен будет повторять каждое слово, но все же, кто-то должен начать разговор.

– Я не сдохла на Вашем участке, ― твердо заявляю я, мне стыдно, что он видел меня в таком жалком состоянии, теперь я хочу показать себя настоящую, а не ту избитую тряпку, которой была несколько дней в подвале. ― Во всяком случае пока … ― добавляю, едва опомнившись где нахожусь.

Солдат грозно морщит нос, но всё же расплывается в улыбке.

– Помнишь мои слова. Это хорошо! Значит мои ребята не перестарались.

Он встает со стула и сцепив руки за спиной медленно обходит вокруг меня, громко постукивая металлическими набойками сапог по бетонному полу.

– Меня зовут майор Каликс, ― ровным голосом говорит он, совсем непохожим на привычный тон майоров. ― Командира убили ваши солдаты, так что я пока главный в секторе «Ц». Расскажи мне о себе, девочка.

Каликс смотрит на меня, как на товар на базаре, но при этом, с его стороны совсем не чувствуется опасность.

– Кажется, Вы обо мне знаете больше чем я могу рассказать, ― отвечаю я, разглаживая складки на юбке из серой саржи.

Видимо дерзость во мне доминирует над инстинктом самосохранения. На мгновение страх перехватывает дыхание, но майор снова расплывается в улыбке и занимает место в кресле.

– Сколько тебе лет? ― с интересом спрашивает он.

На курсах нас учили ни за что не выдавать свой настоящий возраст, но думаю здесь нет смысла врать, отвечаю правдиво:

– Семнадцать.

Брови Калика взлетают вверх, словно я его огорошила названной цифрой.

– Ты знаешь почему ты ещё жива?

– Вам нужна помощь. Убивать меня пока не выгодно, ― откровенно отвечаю я.

Пусть знает, что я не дура!

– Как думаешь, Лаванда… ― он делает паузу, приподымает левую бровь и наливает в стакан воды. Не стоит от меня ждать удивления, я здесь не случайно, конечно же он знает моё имя, это стало ясно в момент, когда Мария положила мне на колени сверток с платьем. ― Такая смышлёная малышка как ты, в состоянии обдумать серьезное предложение и принять важное решение?

От этих слащавых слов меня начинает тошнить. «Делай что тебе говорят, девочка, если хочешь ещё немного пожить» – вспоминаю слова Марии. Я не в лучшем положении для дерзости сейчас, не позволяя дрогнуть ни единой мышце на лице, спокойным голосом отвечаю:

– Я попробую, майор Каликс.

– Попробуй.

Надпивая со стакана, он делает короткую паузу и продолжает:

– Видишь ли, девочка, в отличие от ваших варварских правил Патриума, в Ореоне всё несколько иначе. Мы не убиваем своих братьев… Мы же земляки, а значит братья, ты согласна? ― Вопрос риторический, но я всё же киваю в знак согласия, увлеченно слушая к чему он ведет. ― Государство на пороге перемен, которые войдут в историю, Ореону очень важно понимать, что его граждане осознанно приняли общее решение следовать курсу благополучия, а не тирании Джоува. Мы даем пленным некоторое время, переосмыслить свои идеалы и принять решение, за что они готовы бороться: за диктаторский Патриум или демократичный Ореон, ― торжественно, точно тост на свадьбе, заявляет Каликс. ― Так что…

Злость внутри меня заливает горячим нравом рассудок. И снова благородные оправдания, таким жестоким действиям!

– Другими словами, вы предлагаете воевать на вашей стороне и таким образом восполняете ресурс живой силы за счет предателей, что готовы стрелять по своим только бы оттянуть момент собственной смерти? ― перебиваю я Каликса.

Майор снова улыбается, но теперь открыто, немного даже заливаясь скупым смешком. Такое впечатление, что он играет со мной, а я ещё не поняла всех правил этой игры.

– Ты умненькая девочка. Думаю, принять решение не займет у тебя много времени.

Он вытаскивает из-под стола медицинскую сумку, до верха набитую лекарствами и бинтами, бросает мне её под ноги, и говорит:

– В полевом госпитале много раненых от рук твоих соратников. ― Я вздрагиваю. ― Не переживай, от твоих рук там нет пострадавших, ― от этих слов облегчение теплой волной пробегает по телу, ― пуля попала прямо в сердце, так что в госпиталь тот солдат не попал.

Сердце колотится так, что сейчас вырвется из груди наружу. Я убила человека… Я убийца! Помню: Галлус стрелял по нашим, Лея замертво упала, я выстрелила в ответ, а потом удар в висок и пустота. Лея говорила я никогда не забуду свою первую жертву, но похоже забытьё, как побочный эффект моего психоза, в этот раз сыграло мне на руку.

Осознание того, что я убила человека сжигает изнутри, словно языки пламени лижут все мои органы, от чего суп в желудке закипает. Я не выдерживаю, сгибаюсь пополам и выдаю на пол те малые крохи обеда, что съела в домике Марии. Большего позора в моей жизни не было, но Каликс делает вид, что не видел, как меня вырвало посреди кабинета.

– Для принятия решения у тебя времени ровно столько, сколько понадобится для оказания медицинской помощи раненым, ― как ни в чём не бывало продолжает он, ― а после, я жду тебя здесь и хочу услышать ответ. Это понятно?

– Так точно, майор, ― тихо отвечаю я, вытирая рукой уголки рта.

– Отвечаешь, как солдат… а с виду совсем ребенок…

Последние слова с его уст звучат, как сожаление, словно он не осуждает меня вовсе за смерть его рядового, а жалеет, как ребенка, который случайно не рассчитал силу и задушил недельного цыпленка. Я поднимаю с пола медицинскую сумку и покорно следую за стражником.