Читать книгу По строкам лавандовых книг. Часть 2 - Екатерина Терлецкая - Страница 5

Связывать руки веревками нам больше не стали. У меня забрали медицинскую сумку и ничего не объясняя увели. Не могу поверить, что Прим изменил своё решение в последний момент. Неужели дело в том, что он не хотел принимать на себя ответственность за мою смерть? Решение не рассказывать о подсказках Брута, оказалось верным. Вот уж не думала, что Каликс даст нам шанс изменить выбор. Зачем ему это нужно? Мы выиграли время, сейчас это самое главное.

От радости своей маленькой победе после стольких поражений идет кругом голова, и я совсем не понимаю, что происходит дальше. Сознание как в тумане, будто всё не со мной, а я зритель в первом ряду кинотеатра и наблюдаю со стороны за происходящим. Мысли похожи на розовые зефирки, такие же глупые и воздушные. Неужели психоз принял новую форму, превращая меня в здравомыслящего узника, заточенного в больной голове? Он заставляет меня наблюдать со стороны за тем, как моя личность распадается на кусочки, от чего внутри вспыхивает новое чувство, но чувство жуткого голода куда сильнее, оно переросло в тошноту, желудок поет песни уже несколько часов подряд.

Нас спешно, без объяснений усаживают в машину и куда-то везут. Прим даже не смотрит в мою сторону, ни единого взгляда, даже мельком. Дорога машиной занимает около часа, все это время мы находимся под вплотную приставленным к ребрам дулом пистолета. Наверное, это вполне справедливое отношение к предателям, таким как мы. С каждой минутой отдаляясь от прифронтовой линии, лес меняет свой облик, словно живой. Из серых красок пропитанных свистом пуль, болью ран и страхом вытекают неисчислимое количество оттенков зеленого, пение птиц и присущей только лесу магии свежести природы. Каждая клеточка меня растекается в умиротворении, ведь впереди неизвестность, на которую я никак не могу повлиять.

Приближаясь к железной дороге, мы проезжаем три блокпоста, останавливаемся на каждом. Я всматриваюсь в лица пограничников в надежде, что увижу хоть одного живого солдата Патриума, но всё безуспешно. Глупо надеяться, что кому-то из предателей повезет попасть в отряд внутренних приграничных пунктов, но я не могу смириться с тем, что кровь ребят, которые буквально вчера шли со мной в одном строю, сегодня в «могиле» разукрашивает стену правосудия новыми багровыми узорами.

Пограничники все как на подбор: статные мужчины за тридцать, обмундированы в новенькую форму черного цвета с оригинальными нашивками на правом предплечье. Даже сторожевые псы здесь откормлены лучше, чем я и любой солдат Литора. Заборы и сетки разделяющие зоны между блокпостами построены из новых материалов, а не из старых подручных металлических огрызков, как это сделали дома, ожидая первое наступление. На последнем блокпосту нас с Прим выгоняют из машины, и как подозрительный чемодан отдают на обнюхивание собакам. Машину тоже обходят с учеными ищейками, в поисках опасности. Сквозь металлические острые проволоки, разделяющие коридорами зоны блокпостов я вижу странную картину: двое мужчин средних лет, одетые в гражданскую одежду что-то выкрикивают, оправдываясь перед солдатами, их силой отгоняют от машины и один из погранцов спускает собаку, она, впиваясь зубами в руку валит несчастных на землю. Выдержать зрелище растерзания живых людей, практически невозможно, поэтому я зажмуриваю глаза: кажется, я чувствую запах крови под носом, отворачиваюсь, закрываю уши. Навязчивая мелодия в три ноты помогает заглушить их крики, я бормочу её себе под нос снова и снова.

Наконец цель достигнута – перед нами поезд и не меньше полсотни военных Ореона. Когда я была маленькой, я мечтала о том далеком дне, когда мне всё же будет предстоять путешествие на поезде. Моя семья, как и большая часть жителей рыбацкого городка, что был безмятежным приморским раем до войны, не могла себе позволить большего путешествия, чем прогулка на старой лодке вдоль берега залива на закате, поэтому одним из моих заветных желаний было путешествие на поезде в столицу.

До регулярных ротаций стражников, что превратили наш заросший полынью вокзал в одно из самых оживленных мест города, поезд ходил по скромному расписанию, два раза в неделю, и в основном служил для товарных нужд переправляя в регионы Патриума и конечно же в столицу некоторые товары и сырье, с кораблей. Маленькая я натягивала на себя лучшее мамино платье, шапку из-под которой едва выглядывал нос, красила губы и представляла, как манерно закидываю чемодан в поезд, опираясь на руку проводника, поднимаюсь в купе и занимаю лучшее место. В своих мечтах я лениво провожала глазами плывущие мимо сосны и отпивала маленькими глоточками горячий чай из стеклянного стакана с тоненькой металлической ручкой. Я должна была уехать от нищеты, Матиса, социального неравенства, унижений и лавандовых кошмаров, но увы, моё первое путешествие на поезде получилось совсем не таким. Вряд ли хоть что-нибудь из вышеуказанного списка сегодня может меня тревожить, да и я стала слишком взрослой, чтобы верить, что поезд может увезти от проблем и печалей. Этот поезд наоборот, везет меня в самый цент новых страхов о которых я ещё не знаю. Вместо почтительного проводника, что заботливо подаст руку я получаю толчок в спину и требовательное: «Быстрее!», от чего ноги, цепляясь об юбку, соскальзывают со ступеньки. Прим бросает резкий взгляд, но всё так же не на меня, а на стражника, что стал причиной моего практически падения.

Купе вагона оказалось гораздо больше чем я себе его представляла. Стоило нам переступить порог, охраняемые двери в оба направления вагона защелкнулись. Мы остались вдвоем, словно заперты в банку, под пристальным взглядом любопытного мальчишки, что сквозь стекло рассматривает добычу в размере двух жуков. Именно жуком я сейчас себя и чувствую. Маленьким и абсолютно зависимым от мальчишки и его правил игры, ради которой он всё утро сидел в траве, охотился на жертву, которой мы стали. Есть множество классических сюжетов развития этой игры: нас будут держать в банке наблюдая за тем, как из-за отсутствия кислорода мы медленно задыхаемся, а тогда банку станут потряхивать периодически, проверяя конец это уже, или лапки жуков ещё шевелятся, а ещё можно достать жуков и по одной отрывать лапки устраивая гонки, делать ставки на то, сколько лапок должно остаться, чтобы жук продолжал ползти вперед в попытке скрыться, убежать или уползти прочь от мучительной игры.

По обе стороны от небольшого деревянного столика встроенного в сам вагон расположены два кожаных дивана. Я сажусь на один из них, придвигаясь близко к окну, чтобы ничего не пропустить, когда мы поедем. Запах кожи резкий, будто вагон совсем новенький и вовсе не предназначен для перевозки заключенных. Тут нет никаких решеток, а хрустальная подвеска на потолке вместо люстры настолько элегантно сочетается с ажурными занавесками цвета слоновой кости, что в целом создает впечатление кусочка богемной жизни, о которой я ранее только слышала, а представить было сложно, ведь тот или иной образ в фантазиях состоит из тысячи отдельных мелочей, что в целом можно собрать воедино, а для меня даже эти отдельные мелочи всегда оставались табу. Кожа обтягивающая диван на ощупь, как глянцевая поверхность новенького журнала: скользкая, но стоит чуть сильнее придавить пальцем и чувствуется липкость, но только в момент прикосновения. Пальцы непроизвольно скользят по дивану монотонно поглаживая его, кажется, это успокаивает. Мой взгляд прикован к одному объекту интерьера – висящему на стене тоненькому, как стеклышко без рамки, экрану телевизора, но на самом деле я не уверена, что это телевизор. У Лендера в кабинете был совсем другой, на нём была кнопка, широкая рамка и он, при желании, мог стать на стол. Что же это может быть если не экран?

Поезд тронулся беззвучно и ни капли не ощутимо, только человечки в форме поплыли за окном превращаясь из четких очертаний людей в маленькие точки. Щелчок и тоненький писк – раздражающий уши звук, доносится ниоткуда и со всех щелей одновременно, он заставляет меня закрыть уши руками, а Прим, наконец-то посмотреть на меня. Телевизор моргает синей картинкой, мерзкий звук пропадает, а на экране появляется женщина на фоне арки из живых вьющихся роз неестественно малинового цвета. У моей мамы наверняка бы нашлось какое-нибудь мало популярное название, из серии «фуксия» или «электрик» не только для роз, но и цвету волос эпатажной дамы с экрана. Сложно определить красивая она или нет, так как количество чудных красок и украшений на том небольшом её участке, что поместился в кадр, ярче и больше елочных игрушек на сосне в последний новый год, что я помню. Пудра целым слоем белой, как известь, косметики скрывает не только её кожу, но и наверняка имеющиеся морщины. Брови настолько густые, что их удалось уложить ажурными узором, кружевной линией, о которую шлепают длинные наклеенные, а может и того хуже – нарощённые ресницы.

Ресницы женщины с экрана напомнили мне о пони, на котором мама водила меня по выходным кататься на набережную. Маленькую лошадку звали Люси, а её немолодого, но красивого хозяина Бо. Благодаря его неоднозначной симпатии к матери мне было разрешено кататься на Люси сколько угодно, абсолютно бесплатно, но только по воскресеньям. От тяжести огромных ресниц, Люси, точно так же, как эта милая дама с экрана, хлопала глазами немного тараща их, от чего было ещё веселее. Ярко накрашенные губы в уголках от природы вздернутого бантика, подведены карандашом того же оттенка, так что линия прилично выходит за контур и визуально поднимает губы практически под самый нос. В добавок к яркому и нелепому, до смешного, макияжу прилагается ещё и татуаж глаз, вместо стрелок, в форме крылышек бабочки, ярко-лиловые линзы и сумасшедшая прическа с запутанными в жгут прядями синего и фиолетовых цветов. Рук в кадре практически не видно, видимо потому что туда едва смог уместиться её бюст, но мне показалось, жестикулируя мелькнули ладони, и я увидела от подушки большого пальца и до самого изгиба локтя, с тыльной стороны её рука расписана пятнышками, как у леопарда. Яркая женщина, явно воздушных форм, в целом, а не только в районе бюста, приветливо улыбнулась нам с экрана и омерзительно писклявым голосом в стиле не обремененных интеллектом прелестниц заговорила:

– Здравствуйте! Здравствуйте, мои дорогие мальчик и девочка!

Перед нами не телевизор, это система видео связи! Она кажется мне не менее фантастической, чем машина времени. Звук настолько объемный, что создаёт впечатление будто эта оригинальная особа реально находится с нами в купе на расстоянии не более метра от меня. Прим с начала дороги стоит у окна, но при виде чудо-женщины и неведомых (во всяком случае мне) технологий, ненадолго забывает, что принял твердое решение не приближаться ко мне на расстояние ближе полутора метра. Увлеченный новым собеседником, он садится на диван в противоположном углу, закидывает резко ногу на колено, едва не испачкав мою юбку, и без того не чистого платья.

– Меня зовут Руд. Испытания, выпавшие на ваши хрупкие детские плечи к счастью в прошлом. Я искренне восхищаюсь вашим мужеством, с которым вы вынесли все эти мерзкие тяготы, мои голубчики!

Каждое слово цветной Руд протянуто с придыханием и сопровождается некоторым свистом, словно ей накачали губы и перекроили все лицо в погоне за идеалами красоты так, что теперь бедной голубушке, как она выразилась, приходится бороться с дефектами речи.

– Как только вы сойдете с этого не очень комфортного транспорта я официально стану вашим эфором, тогда мы сможем познакомиться ближе! Чудно! Не правда ли? ― с восторженным возгласом, напоследок мило склонив голову на бок, обращается к нам Руд, но мы молчим, только переглянувшись с оторопевшими лицами между собой, то ли, потому что оба приняли вопрос за риторический, то ли, от того что слишком впечатлены происходящим.

– Ну что ж… ― искренне обиженно мурчит Руд, ― я смотрю вы сегодня не очень разговорчивые. Это не страшно, оставим наши болтушки на завтра!

Вычурные словечки нарядной пампушки режут ухо так остро, что мне приходится несколько раз прокручивать в голове каждую её фразу, чтобы понять суть повествования или вопроса. Ванильная дама с ванильным диалектом ванильной болтовни – количество ванили предостаточно для рвотного спазма.

– Знаю-знаю мои пуговки, как вы устали и проголодались, поэтому сейчас вас ждет скромный обед, который возможно было устроить в отвратительных условиях дороги, и немного времени на отдых. Набирайтесь сил! Я с нетерпением жду нашей встречи! Пока-пока!

Игриво перебирая сверху вниз пальцами с длиннющим маникюром в знак прощания, Руд отключает связь, звучит уже знакомый раздражающий писк и щелчок двери: на пороге появляется стражник с подносом. Неприветливо окинув нас взглядом, он ставит серебристый с зеркальной крышкой поднос на стол и без слов удалятся обратно за дверь. Скромный обед, который можно было устроить в отвратительных условиях дороги из себя представляет подобие консервы из банки красиво выложенной на белые фарфоровые тарелки: булгур с курятиной, судя по запаху и не очень аппетитному внешнему виду. В придачу к основному блюду есть круглые, мягкие хлебные булочки, они пахнут так божественно, что мой желудок извивается, словно кобра под дудку индийского мальчика из сказок. Я готова съесть все до последней крошки.

– Наш официальный эфор! Эфор?! ― захлёбываясь возмущением говорит Прим.

Впервые за всё время после встречи с Каликсом, он смотрит мне в глаза.

– Я не знаю во что ты нас втянула Лаванда, но появление этого гламурного надсмотрщика явно не к добру. ― Тяжело вздыхая, Прим ставит одну тарелку напротив меня и опирает на краюшки вилку, принимаясь за свой обед. ― Ну, зато тут кормят! ― бормочет, набивая полный рот. ― И гораздо лучше, чем в тюремной конуре Каликса.

Я первым делом берусь за ароматную булочку, не могу сейчас думать ни о чём кроме голода и еды, но слова Прим о том, что я во что-то нас втянула раззадоривают нарастающее возмущение. После стольких моих усилий спасти этого хамоватого мальчишку он вешает на меня ответственность за все предстоящие трудности.

– Я ни во что нас не вытягивала Прим. Решение было твоё, если ты забыл.

– Моё?!

Прим бросает со всей силы вилку на стол, маленькие крупинки булгура разлетаются по столу. Звук удара метала о тонкий фарфор такой звонкий, что я вздрагиваю от неожиданности.

– Ты прекрасно знаешь каким было моё решение! ― Непривычно слышать, как он на меня кричит ― Но нет! Упрямая Лаванда же не любит, когда люди вокруг имеют своё мнение. Нет! В мире существует только два мнения: Лаванды и неправильное! Поэтому ты нашла способ вынудить меня подписаться на эту чертовщину. Или ты хочешь сказать, не знала, что я не допущу чтобы твоя смерть была на моей совести?

– Да я уже запуталась в том, что знаю о тебе, а что нет, Прим! Понятно?! Я думала, знаю про твои чувства ко мне! Что ты лю…

Эмоции бьют через край, бездумно бросаю слова один за другим, просто, первое что приходит в голову, но не могу выдавить из себя это слово. Как глупо было думать, что он любит меня. Я сломала нашу дружбу и разрушила их отношения с Триш, а теперь хочу, чтобы он меня любил после этого. Глупо. Мой эгоизм съел не только меня, но и доброе отношение ко мне близких людей.

– Я.… я думала, мы друзья, как и прежде… ― тихо срывается с губ.

Горький ком подкатывает к горлу наливая глаза слезами. Я отворачиваюсь к окну и прячу чувства за стеклом глубоко в лесу.

– Не понимаю… С чего бы нам быть друзьями, после того, как ты поступила со мной. Я бы ни за что на свете… никогда в жизни… не связался с тобой, если только знал бы, какая ты стерва…

Каждое слово, брошенное мне в лицо, пропитано ненавистью. Прим вытирает салфеткой рот, демонстративно бросает её в тарелку и выходит за дверь. Оставшись одна, я повторяю каждое острое слово, что как осколок стекла режет меня изнутри. «Ни за что», «никогда», «не связался». Подпираю коленями голову и уткнувшись в них носом наконец-то даю волю слезам. Впервые с момента, как я пришла в себя после лавандового кошмара мне захотелось, так сильно, как никогда прежде, очутиться в уютных, надежных объятиях Джудина, услышать такое родное «детка», почувствовать запах терпкого одеколона, возможно даже разрешить ему принять любое решение за меня. Он был моей защитой, единственный человек в мире, кто мог обо мне позаботиться и делал это всегда, даже больше, чем я позволяла. Знает ли он о моем предательстве? Возможно всё эти слова: «ни за что», «никогда», он так же, как и Прим мечтает бросить в красках чувств ненависти и злости мне в лицо, вот только не имеет возможности. Сейчас я хочу побыть маленькой девочкой в руках у любящего человека, почувствовать себя защищенной хоть на пару минут в этой багровой, как узоры на стене «могилы», жизни.

Лужа соленых слез намочила весь подол платья. Пожалев себя немного, я всё же осиливаю обед и ложусь, свернувшись клубочком на диван. Пытаюсь изнутри согреть измотанную душу картинками из счастливого прошлого. Прим так и не вернулся, за что я ему благодарна. Одно его присутствие заполнило бы под завязку всё купе, тяжестью ощущения полноты определения «жалкая», что после всех заслуженных оскорблений полностью соответствует мне. Счастливые картинки памяти: вот мы с Мэл играем с завтраком выдавливая из мякиша хлеба заглавную букву её имени; маленький сверток с розовым носиком и едва покрытой пушком макушкой лежит у меня на руках и сладко пахнет, как сдобная булочка; все целуют меня с тортом в руках, поздравляя с днем рождения; Вериния плетет косу, рассказывая о своем свидании; Джудин гладит волосы уткнувшись носом в висок, и я чувствую тепло его дыхания; жаркое воскресенье июля, мама ведет меня за руку на праздник Нептуна.

Глаза закрываются, тело становиться тяжелым. Кусочки памяти перетекают в нелепые сюжеты сновидений, что сложно связать воедино. И даже во сне я боюсь своих снов. Снов с лавандовым цветом. Снов, от которых болеет моя душа. Снов, что воруют отрывки моей жизни.