Читать книгу Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 3: Учёба. Часть 1 - Елена Поддубская - Страница 7

Два часа спустя после капельницы иглы из Николиной повытаскивали, от шлангов отвязали и разрешили девушке принять душ. Помимо уколов пенициллина гинеколог предложила больной провести дополнительный курс поддерживающей терапии и назначила консультацию у эндокринолога. Он считался на Курской магом фитотерапии и предлагал больным лечение травами во всех его формах: от клизм до воздушных ванн с эфирными маслами. Заполнив медицинскую карту с назначениями, заведующая терапией лично отнесла её в приёмную. Лев Николаевич требовал приносить ему медкарты всех поступивших или только что прооперированных больных, чтобы ознакомиться с ними до начала вечернего совещания. Ошибиться с диагнозом, предписанием или рекомендацией при заполнении грозило бо-ольшим нагоняем.

Санитарка отделения принесла Николиной казённые халат и тапочки. Впрочем, эта атрибутика была временной: список нужных вещей заведующая терапией продиктовала маме пациентки по телефону, заверив, что с дочерью «всё хорошо, и она в надёжных руках».

– А пока походи, как Чучундра, – предложила санитарка, забирая у Николиной её вещи, привезённые из колхоза, в том числе и шлёпанцы. Потом, подумав, шлёпанцы вернула, разрешив в них мыться. Сумку же наказала отдать родным, оставив из одежды минимум.

В подвальном помещении, где были душевые, сквозило со всех дыр. Когда-то в Ленинграде, при посещении одного из дворцов, гид рассказывала, что для туалета были специальные посудины, а мылись вельможи в отдельно отведённых комнатах во встроенных или переносных ваннах. Сейчас нужды больных удовлетворяла единственная комната с общим одиноким душем. С туалетами дело обстояло едва лучше, но их, по одному для каждого пола, сумели поставить хотя бы на каждом этаже.

Всунув ноги в тапки, высотница тут же оценила их достоинство: хотя и разношенные, но зато такие широкие, что нога в махровом носке туда спокойно влезала. Надев поверх молочно-голубой пижамы халат, застиранный до фиолетово-розовой пастели Клода Манэ, девушка посмотрела не себя в предбаннике в запотевшее зеркало. Рисунок на халате был настолько блеклым и безвкусным, что подумалось, что для таких целей на ткацких фабриках держат специальных художников, неспособных придумать весёлые и сочные мотивы.

– Красота! – провела она пальцем по синякам под глазами. Голова после сушки полотенцем превратилась из жалкой мочалки в сноп соломы, торчащий на шесте. И без того худенькая, в казённой одежде Николина казалась тощей. Пояс халата дважды обернул её талию. Расправив на груди сильно заглаженную складку, она отправилась в палату обедать. Больная настолько проголодалась, что глотала, не жуя и не распробовав вкуса пищи. Вернувшись за грязной посудой, всё та же санитарка напомнила про запрет выходить на улицу:

– Сиди и чахни в четырёх стенах!

Голос звучал зловеще. Николина посмотрела на улицу через окно и сникла. Там был парк, в котором кипела жизнь на костылях и уже без них. А что тут? Бывшие спортсмены да важные чиновники от спорта, клизмы да грелки. Это наверху, в хирургии, делали чудеса, оперируя колени и локти.

Забирая поднос, санитарка протёрла тумбочку тряпкой и недоброжелательно уставилась. После душа и обеда, да на фоне всех влитых в неё препаратов, девушка и вовсе разошлась румянцем.

– А если в туалете с куревом поймаем – выпишем моментально, – пригрозила женщина, оглядывая тарелки, вымазанные хлебом дочиста. – Поняла? – женщина в синем халате, какие носил технический персонал, посмотрела, словно от неё тут что-то зависело.

– Не курю, поняла, ходить буду только по зданию. В библиотеку сгонять можно?

Санитарка, довольная подчинением, кивнула:

– Только неторопливым шагом. И хирургам на глаза не попадайся. Ух и злющие они у нас тут! Я пол мою? Мою. Он мокрый и скользкий? Понятное дело. Так чего в этот момент, когда он мокрый и скользкий, лишние полчаса не полежать? – в палате из четырёх человек, куда поместили Николину, в это время никого не было. Во внутреннем дворике больные на костылях наворачивали круги вокруг клумбы и скамеек. Санитарка ткнула на окно подносом: – Вот эти, если им приспичит, и прутся по мокрому. Поскользнутся они, а виновата я. Тряпку плохо отжимаю. А как её ни отжимай, все равно скользко, потому как мокро. Согласна?

Понимая, что санитарка нашла в её лице свободные уши, Николина встала в туалет. Иначе женщина, возраст которой из-за неухоженности определить было сложно, могла жужжать ещё полдня. В туалетной комнате через непокрашенный верхний квадрат окна двор был виден тоже. Убедившись, что санитарка исчезла в здании напротив, где была столовая, Николина направилась совсем не в цоколь, где была библиотека, а на второй этаж. Шёл пятый час и хотелось хоть что-то узнать про Кашину. Тихо прикрыв дверь терапии, она шла к центральной лестнице неторопливо, как советовали, и, удивляясь пустоте коридора. Похоже, что паузой между послеобеденным сном и вечерними процедурами воспользовались абсолютно все, кто могли.

Про то, что у неё не надрыв ахиллового сухожилия, а полный его разрыв, Ира теперь знала наверняка. Как можно было порвать столь толстую ткань просто оступившись, оставило в глубоком раздумье не только рентгенолога, подтвердившего диагноз, но и дежурного хирурга. Отправляя Иру на госпитализацию, он обрадовался, что оперировать девушку будет дежурящий сегодня Алексей Александрович Балакирев.

– Лёша, ты Кашину, что привезли на вертолёте, взял? – поинтересовался отдежуривший Щукин, зайдя в ординаторскую хирургии. Балакирев, услышав рассказа коллеги о вертолёте, задумался. А не станут ли его теперь таскать к Маркову на ковёр после каждой произведённой инъекции в энное место этой новенькой? Работой и делом Алексей Александрович уже не раз доказал и свою компетентность, и даже исключительность: именно через его руки прошли за последние пятнадцать лет и весь танцующий Большой театр, и половина олимпийской сборной страны. Это придавало уверенности и добавляло важности. Впрочем, важным был весь вид знаменитого хирурга: от фигуры до лица, увидеть улыбку не котором удавалось немногим пациентам. Особенно пациенткам. «Своих дам» Балакирев не баловал, объясняясь с ними коротко, разговаривая только о том, что каждая в состоянии была понять, и не позволяя ни выливать личные беды на себя, ни выуживать факты из жизни своей.

«Сухарь!», – считали одни. «Душка!», – млели другие. Но при появлении хирурга, переставали моргать, а заодно и дышать, абсолютно все.

Обхода Балакирева по палатам женщины ждали с самого утра, вооружившись зеркалами и косметичками. Мужчины курили, кто курил, беспричинно шастали по коридорам, кто мог ходить. Выводы после осмотра, характеризующие положение больного как «состояние близкое к состоянию после близости», обещание, данное какому-то блатному, желавшему попасть именно на Курскую, что «хорошо лежать – не значит хорошо ходить», утверждение перед операцией по удалению мениска, что «все жизненно важные органы находятся выше колена», являлись афоризмами и, заодно, лингвистическим достоянием диспансера.

О всеобщем подобострастии к «Лёше», как ласково звали пациенты Балакирева меж собой, Николина, безусловно, знать не могла. Поэтому, когда столкнулась с ним на центральной лестнице, поздоровалась исключительно из вежливости и продолжила путь вверх. Но тут же услышала за спиной военное: «Стоять!» Обернувшись, девушка удивлённо посмотрела на Деда Мороз без бороды, с мясистыми губами честолюбивого человека, в возрасте, не превышающем сорока, но уже с наметившимся животом.

– Вы это мне? – она намеренно огляделась по сторонам.

– Хромаешь или мне показалось? – похоже, отвечать на вопросы врач не привык.

– Хромаю, – ответила Николина, уже придя в себя и не соглашаясь с тем, что её допрашивают вот так бесцеремонно, на ходу, на лестнице.

– Чем хромаешь: ногой или спиной? – иногда в отделении хирургии лежали ревматоидные больные с хроническими болями спины. Всех поступивших за сегодня хирург не знал, понял, что перед ним новенькая, счёл своим долгом уточнить, кто такая. Николина от очередного вопроса снова оторопела: в интонации Балакирева явно слышалось повеление. Выдохнув протяжно и через ноздри, девушка отвернулась от врача, стоящего внизу, и заметила, что на втором этаже на лестнице появился ещё один человек в белом халате: моложе и красивее того, что стоял ниже, к тому же с приветливой улыбкой. Ответив кивком на его подмигивание, Лена посмотрела на крепыша сверху вниз и развела руками:

– Расстрою вас, хромаю придатками.

– Не понял? – мужчина внизу свёл брови к переносице. – Какое это имеет отношение к нам?

– Лично к вам – точно никакого, – уверила Лена.

– Как это «с придатками»? – засомневался и тот, что стоял наверху, и оба врача пошли на сближение, зажимая девушку «в коробочку».

– Придатки предали, вот теперь пытаемся придать им первоначально функциональный вид, – объяснила Николина, немало веселясь от растерянного вида мужчин и намеренно избранной для речи тавтологии.

– С кем пытаетесь? – заглянул в глаза сверху тот, что моложе. Это был хирург Терентьев. Лена заметила, что на голове у него, несмотря на моложавость, уже просматривается залысина.

– Дружным терапевтическим коллективом.

– Ты что артистка? – зная, что к ним нередко поступают на лечение даже артисты цирка, вполне можно было предположить, что зазубренный текст блондинки не случаен. Но когда девушка изящно повела рукой, ничего не отвечая, он засомневался. Плавность в кисти осталась у Николиной от занятий фигурным катанием. Девяносто процентов девочек Москвы и Подмосковья занимались им в детстве и при этом без ощутимых последствий для их пластики. Лене же удавалось иногда разыгрывать из себя то танцовщицу, то балерину, воспроизводя этот, и только этот, жест, отточенный до совершенства. Остальные движения сразу выдали бы в ней самозванку.

– Больше, чем в подтанцовку, я бы тебя не взял, – произнёс Балакирев, улыбаясь одними глазами. Для балерины девушке явно не хватало измождённости. Да и ростом она вымахала выше проходного балетного максимума. В стране всегда шёл строгий отбор по физическим данным для определения в тот или иной вид спортивной или артистической деятельности. Николина, уже напичканная внутривенно много чем, и даже железом, выдержала обиду стоически.

– Как здорово, что вы – не худрук Большого, а я из сектора по прыжкам в высоту.

– Правда, что ли? – засомневался Балакирев.

Лена кивнула.

– Высотница, значит? – улыбнулся Терентьев и, отставив в сторону руку, продекламировал. – Мы с детства стремимся к самым вершинам…

– Доступны они только смелым и сильным, – закончила фразу Николина, отсалютовав. Это были слова из пионерской речёвки, которую в стране знал каждый со школьной скамьи.

– А кто это посмел уложить тебя к нам с таким диагнозом? – не распускал брови тот, кто смотрел снизу-вверх. Причём, не распускал их и глядя на коллегу, давая понять, что подобный балаган неуместен.

– С этим вопросом вам, уважаемый, простите не знаю, как к вам обратиться, поскольку вы не представились, стоит пройти прямо по коридору, – Николина указала в сторону приёмной Маркова, дверь которой находилась напротив входной двери в алькове и просматривалась с лестницы.

– Правильно говорит, Алексей Александрович, – засмеялся улыбчивый врач.

– Ну это, Павел Константинович, вообще ни на что не похоже! – пришёл ворчун в негодование. – Не успеешь отойти от новости о вертолёте, как тут же тебя посылают больные терапии!

Часто при больных врачи обращались друг к другу по имени-отчеству, что тоже было своеобразной игрой в авторитет. Тереньтев, коллега, друг и такой же вольнодумец, как Балакирев, в том, что касалось хирургических решений по отдельным случаям или методам послеоперационного лечения, снова подмигнул Николиной.

– Жаль, господа, что не могу принять участие в вашей содержательной беседе. – Поравнявшись с Терентьевым, Лена наклонилась к его уху и прошептала: – Павел Константинович, скажите вашему приятелю Алексею Александровичу, что меня тоже привезли к вам на вертолёте. Так, на всякий случай, – блондинка многократно кивнула, а в её глазах запрыгали чёртики.

Терентьев мгновенно перестал улыбаться:

– Да ладно?

Николина молча и с закрытыми глазами покачала головой.

И пока один мужчина обдумывал услышанное, а другой сгорал от нетерпения узнать, что же тот услышал, она уже поднялась на самый верх и оттуда помахала врачам:

– Доброго пути, люди в белых халатах.

– Судя по тапкам – бэспризорница. Но с каким характером, а! – цокнул языком Терентьев на кавказский манер. Возможно, когда-то в кровь его предков вмешались гены представителей этой части страны, иначе откуда, при русых волосах было бы взяться черным густым бровям и ресницам?

– Я не понял, а чего это она наверх покондылябала? – возмутился Балакирев, бросая вопрос вверх, но при этом совершенно не сердясь. Ему нравилось общаться с людьми дерзкими и умными, каким был сам. Судя по юмору, дурой девушка не была.

Терентьев спустился, взял коллегу под руку и нежно так, почти по-отечески, предложил пройти в приёмную главврача.

– Шоколадку для Танечки взял? – похлопал он друга по выпирающему карману, в котором можно было спрятать не только плитку, но и коробку конфет для секретарши Маркова. – Вот и прекрасно. Сейчас пойдём, всё спокойно узнаем, а потом уже будем задавать вопросы, да?

– Ты что со мной, Паша, говоришь, как с душевнобольным? – поразился Алексей Александрович такой покладистости.

– Это я не с тобой, Лёша, это я с собой, как с душевнобольным говорю. Потому как, согласно твоей же формулировке, все меньше и меньше понимаю, что же это тут у нас происходит.

Не настаивая на других уточнениях, Балакирев молча проследовал за дубовую дверь обширной приёмной главного врача.