Читать книгу Sabbatum. Химеры - Елена Ромашова - Страница 3

Порталы Химер устроены неудобно, их меньше, чем в том же самом Саббате. Это сеть, похожая на метро, карта которой есть у каждой Химеры, даже приложение для iPhone создали. Порой, чтобы добраться побыстрее до какого-нибудь места, приходится пройти через три-четыре портала, а затем еще добираться на своих двоих. Поэтому среди Химер часто устраиваются нелегальные порталы; все зависит от расстояния прокола пространства, а также сколько нужно, чтобы проработала дверь, и сколько раз ею можно воспользоваться. Самые сложные те, что подогреваются магией Инициированных: такие порталы работают только здесь и сейчас, пока на них действуют чары.

Поэтому до Вяземки мы добирались сами. На машине. В этот раз транспорт был выбран попроще, а не как у Макса; за рулем была Варя, которая, первое что сделала, когда исполнилось восемнадцать, – побежала на курсы вождения.

Машина плавно съехала с обочины к старому дому с облупленной, выцветшей на солнце голубой краской. В окнах с резными, когда-то белыми наличниками зияли темнота и пустота. Дом мертвый. Это было понятно по запущенному, безжизненному виду с покосившимся забором и заросшему саду. Отголоски прошлого, а именно нашего с Варей детства, прочитывались по знакомым до боли деталям: на кирпичной кладке фундамента краской написаны наши имена, подкова, которую нашли в поле, прибита на удачу у входа, куст сирени, посаженный мной, разросшийся и одичавший.

– Что-то мне страшно в дом входить, – прошептала я Кевину, который с таким же выражением лица, как и у меня, осматривался вокруг. Выглядел он, одетый не для этого места, странно: белоснежная дорогая майка-поло, джинсы, слиперы на ногах – образ для отдыха на курорте, где в программу включены теннис и гольф. Вяземка всего этого не имела. У нее была для нас особая программа.

Кевин по-дружески обнимает меня, пока мы стоим и смотрим на Варвару, открывающую дом. Под приложенными усилиями дверь поддается и с противным скрежетом ржавых петель распахивается. В доме темно, пусто и страшно. Мы стоим и пялимся на вход, на эту черную дыру в иной мир.

– В конце концов, я ведьма или кто? – спрашивает Варя, внушая самой себе бесстрашие, чтобы войти внутрь. – Да и колдун тут тоже имеется.

Кевин прыскает со смеха в кулак, глядя на робкую Варвару. Для него это забавно, я же понимаю сестру. Для нас войти туда, как окунуться в детские кошмары и загробный мир.

– Пошли, – я хватаю Варю за руку, и мы, подобно космонавтам, сходящим на новую планету, заходим в дом. Глаза медленно привыкают к темноте помещения. Воздух спертый, влажный, с запахом гнилой древесины. Наверное, где-то протекла крыша. В сердце болью отзывается знакомая обстановка: старый бабушкин стул, часы со сломанной кукушкой, которые уже не работают, посудный шкаф с кастрюлями.

– А здесь чисто, – я замечаю, что нет ни паутины, ни мышиного помета, ни пыли, ни мертвых мух.

– Прислужницы отлично поработали, – бормочет Варя, выпуская мою руку, и смело идет внутрь дома. Позади меня входит Кевин, молча оглядывается. Его больше заинтересовала кадка, которую мы когда-то использовали для воды из колодца, и ухват, которым бабушка вытаскивала большой глиняный горшок, когда готовила в печи.

– Это что? На медведя ходить?

– Нет. Это ухват. Бабушка еще обзывала его рогачом. Он для того, чтобы горшки из печки доставать.

– Печки? – Ганн удивленно смотрит, явно не понимая меня.

– Говоришь, процесс заклинания завершен?

Он хмыкает, улыбаясь.

– Ты ответила в стиле Реджины.

Я смущенно отвожу взгляд. Саббат больная тема для нас. Мы, выдворенные оттуда, возможно, навсегда, оба по нему тоскуем. Только я пробыла там лето, а Кевин, росший под надзором своей опекунши, директрисы школы Инквизиторов Реджины Хелмак, – всю жизнь.

– Слушайте, а прислужницы хорошо поработали, – из глубины дома выходит довольная Варя. – Чисто кругом, крышу залатали, водопровод работает, даже свежее белье оставили.

– Пойду, туалет посмотрю, – я кошусь в сторону Ганна.

– Что вы так суетитесь насчет туалета? – хмурит брови Кевин. Нет, все-таки он не для Вяземки. Весь его вид так и кричит, что он не из России и в такой глуши никогда не бывал.

– Ты в Индии был? – Варя намекает на то, что его ждет за пределами дома.

– Неужели у вас такая антисанитария? – Кевин обнимает ее и смеется.

– Нет, не антисанитария. Но противно и неудобно. Там деревянная будка с квадратным грубо сколоченным стульчаком и дырка в полу, и все это продувается ветром с улицы. Никакого слива, никакого света, никакой системы воздухоочистки.

С каждым произнесенным Вариным словом скепсис Кевина тает на глазах.

– Вы серьезно?

– Погоди пока пугать! – смеюсь над этими двумя чудиками. – Дайте, посмотрю и расскажу, что там и как.

Я разворачиваюсь и выхожу из дома. Свежий холодный ветер с запахом трав возвращает меня в детство, будто через дверь я вышла в прошлое. Начало сентября, все еще тепло, но воздух уже наполнен осенью. Вообще, в это время в природе ощущается потустороннее, ведьмовское, будто за тобой наблюдает кто-то. Химеры любят осень, в это время трава наполняется магией смерти, так они называют уходящую в сон природу.

Я спускаюсь и иду за дом, уныло отмечая, что все заросло и обветшало. Коровник растащен местными на кирпичи. Когда бабушка Катя построила его, радости не было предела, это была ее личная победа: кирпичный, белый, теплый, он тогда странно смотрелся рядом со старым деревянным домом. А вот и туалет. Наверное, дом рухнет, а этот пенал из досок будет стоять, не потому что на века построен, а потому что такова особенность: сколько раз замечала в деревнях руины бывших когда-то зданий, а рядом притулившиеся кривые и осевшие серые туалеты, как гробы-пеналы. Вот такой странный юмор в России: дома нет давно, а туалет остается.

Я открываю дверь, ощущая шершавую поверхность, чуть дерни рукой – и получишь занозу. И изумляюсь увиденному. Видно, прислужницы первое, что сделали, – это туалет. Я даже не удивляюсь. Марго любит наказывать омерзительными заданиями. Ведь прислужницы – провинившиеся Химеры.

Внутри на заново сколоченном полу стоит белый биотуалет. Смотрится дико и смешно: будто деталь с космического инопланетного корабля. Меня начинает разбирать смех. Марго позаботилась и об этом. И опять всплывает вопрос: зачем так стараться?

– Ну как?

– Прикиньте, там стоит биотуалет. – Я смотрю, как Варя с Кевином распаковывают пакеты с едой. На столе уже стоят итальянские десерты, бутылки вина, какие-то деликатесы.

– Отлично! Кевин, можешь не паниковать.

Варя облизывается и начинает жевать сыр, срезая складным ножом тонкие лепестки пармезана.

– Мы на сколько тут? – я осматриваю изобилие провизии на старой клетчатой клеенке.

– Дня на два.

– Зачем? – Я удивлена. Столько стараний ради бессмысленного прозябания в глуши на каких-то коротких два дня.

Кевин подсаживается к Варе и начинает есть виноград из пакета.

– Не знаю. Таков приказ Марго. Наверное, хочет, чтобы ты лучше вспомнила прошлое.

Я киваю. Скорее всего, Темная хочет, чтобы я полнее погрузилась в прошлое, чтобы выкинула инквизиторский бред из головы. А вместе с ним и моего Инквизитора из сердца.

– Бред какой-то, – я с тяжелым вздохом падаю на стул рядом с Кевином. – Два дня прозябания в Вяземке с биотуалетом. Мечта просто!

– А ты хотела бы к Виктору? – Варя смотрит на меня своим пронзительным изучающим взглядом. Она знает больше, чем я показываю. Кажется, догадывается, что я охладела к Савову: амнезия прошла, а чувства не вернулись.

Молча хватаю яблоко, украдкой ловя взгляд Ганна.

– Вы тут привыкайте к условиям, а я пойду, прогуляюсь до озера.

И, не дожидаясь их ответа, выхожу. Варя и Кевин стали напоминать мне Стефана и Еву: на людях делают вид, что между ними ничего нет, но наедине – попугаи-неразлучники. Поэтому не буду мешать им своим присутствием.

Я иду на озеро, которое местные называют Бродом. А все из-за того, что одно время там тонуло очень много людей, притом пьяных, молодых, дурных на голову. Раньше при обнаружении утопленника говорили так:

– Еще одного водяного выловили!

– Да? А что так?

– Не зная броду – не суйся в воду.

Брод имел странное свойство: если купаться в нем ночью, то не видно берегов, да и дно неровное, только местные знают, где мель, а где глубина с буреломом. А авантюристов и дурных пьяных на наш век всегда хватало.

Я иду знакомой тропой, проходя мимо старых домиков соседей, вспоминаю, кто и где жил. Вот тут обитал пьяница Минька, здесь Олег, тоже любитель выпить и подебоширить, зато к нему вся деревня обращалась, если требовалось подлатать крышу. А тут баба Вера, у нее всегда было вкусное молоко; там братья Егоровы обитали, рядом подружка жила. А вот и местное отделение почты. За этим коричневым зданием с резным крыльцом уходит от дороги тропа, ведущая к Броду. Я снимаю свои кеды и ощущаю теплоту земли. Приятно, свежо, мягко. Трава щекочет щиколотки. Земля словно подпитывает меня энергией. Сразу вспоминаю, как вибрировала на Стоунхендже.

Нет, здесь нет энерготочки, но природа все равно чувствует меня.

Из глубин памяти возникает бархатный голос Рэйнольда, когда мы сидели с ним в придорожном кафе: «Магия – это природа. Нарушение физических законов». Где ты? Что ты сейчас делаешь? Думаешь обо мне? Или забыл? Проклинаешь? Обижаешься?

Ветер поднимается и начинает дуть в спину. Шелест травы и деревьев напоминает шепот, они гнутся под потоками воздуха. Стрекочущие кузнечики на мгновение замолкают, испуганные яростным ветром. Я останавливаюсь, чувствуя, как порывы стихии обнимают и ласкают мою кожу, как колышется юбка, щекоча ноги. Закрыв глаза, превращаюсь в эти ощущения. И вместе с ветром отпускаю шепотом любимое имя: Рэй.

Я часто так делаю: то пишу его имя на бумаге, а затем складываю лист в самолетик и запускаю из окна, то вывожу на запотевшем зеркале, наблюдая потом, как оно уничтожается стекающими каплями, похожими на слезы, то шепчу перед сном, то набираю ему СМС и сохраняю в черновиках, будто отправляю. Моей фантазии нет границ. Мне хочется делиться своим одиночеством с окружающей меня действительностью, хочется, чтобы Рэйнольд простил меня…

Я так виновата. Прости меня.

Брод в предзакатных лучах прекрасен. Он – зеркало заходящего солнца, алеет, искрится и сверкает. Трава с полевыми цветами пушится вокруг него. «Лохматая» – даю определение природе. Россия, действительно, непричесанная какая-то. Если в Британии даже дикое смотрится куском задуманного дизайнером ландшафта, то в России все шалое, именно лохматое. Кто-то из поэтов обозвал ее немытой, не знаю, для меня у нее другое название.

Именно там, в кудрявых зарослях сирени справа от озера, я спасалась от насильников. Их было трое. Обкуренные чем-то парни увидели, как я шла с другого конца деревни домой. Они, словно волки, шли за мной следом, не отставая ни на шаг. Почуяв неладное, подгоняемая страхом преследования, я свернула на тропинку к Броду, думая, что успею убежать и спрятаться. Тем более, у озера должна быть Варя, изъявившая желание искупаться перед сном. Я не соизмерила их силы и свои. Они, наоборот, убыстрили шаг, нагоняя меня, как только почуяли, что ухожу в безлюдное место. А дальше началась погоня, где я кричала имя сестры. Эти звери были очень быстры, я еле успевала опережать их. Когда выбежала к Броду, с холма сразу кинулась в кусты сирени, думая, что они меня потеряют из виду, что смогу переждать в зарослях. Но не тут-то было. Один из троих больше всех жаждал крови и боли, а два его дружка отстали еще на холме. Ломая ветки, царапая руки, чувствуя, как хлещет по ногам до крови, и обжигаясь крапивой, я убегала от этого типа. Боже! Я никогда не забуду те страх и панику. Даже воспоминаниям, когда я убегала от Саббатовцев и пыталась покончить жизнь самоубийством, прыгнув с крыши, не сравниться с этим.

Мне тогда было пятнадцать. Еще невинна и беззащитна. Он догнал меня и повалил на землю лицом вниз, я же издала истошный крик, который и услышала Варя, сестра словно почуяла, что мне нужна помощь. Пока эта скотина заламывала мне руки, пытаясь одновременно стянуть шорты, Варя подскочила к нему сзади. И послала такой мощный заряд магии, что он умер сразу же, корчась в конвульсиях, по телу расцветала сине-фиолетовая сетка вен, как от удара молнии.

То была первая человеческая жертва Вари. Вторая была в тот же год, только зимой, дома, когда уже саму Варю пытался изнасиловать мамин хахаль. Правда, там все обошлось более благополучно для обеих сторон: урод перенес инфаркт благодаря тому, что мама пришла с работы раньше и сразу вызвала скорую, а сестренка осталась невредимой.

М-да…

– Чего стоишь? Кого ждешь?

Веселый родной голос прерывает цепочку неприятных воспоминаний. Оборачиваюсь и вижу, как Варя идет, держась за руку с Кевином. Оба счастливые.

– Я тут подумал, что стоит отметить наш приезд! – Кевин показывает бутылку вина, которую держал в руке.

– А где фужеры?

– И это говорит та, которая упрекала меня в неприспосабливаемости к условиям жизни с вами, – язвит Кевин в ответ. Он улыбается своей прекрасной улыбкой, а в ореховых глазах пляшут задорные огоньки. Тяжело слушать русский язык в его исполнении. Он все больше отрывается от Саббата и прошлой жизни. Еще немного – и, действительно, у нас будет Кеша, а не Кевин Ганн, шотландский мальчик из Блэкберна.

Он берет меня под руку, и мы все трое смотрим на водную гладь озера.

– Потрясающе! Меня окружают две самые очаровательные девушки в мире! Да еще и бутылка вина, закат, озеро…

Кевин произносит все так, будто только что сбылась его мечта. Это вызывает у нас с сестрой смех.

Мы спускаемся к водоему, после чего Кевин с помощью заклинания эффектно выталкивает пробку из горлышка, словно в руках у него шампанское, а не простое вино. Варя закуривает, глядя на озеро, которое в закате стало огненным: наверное, на дне Брода черти разожгли свой инквизиторский костер.

Бутылка идет по рукам, каждый делает глоток. Вино белое сухое, оттого и с кисловатым вкусом; «вкус грусти», кажется, так его однажды определила сестра. Сейчас я согласна с этим. А что еще остается делать глупой девчонке возле Брода, которая потеряла любовь, но взамен обрела сестру? Только грустить…

– Помнишь? – Варя кивает на кусты сирени, в которых она спасла меня. Я тоже киваю.

– А что там было? – по голосу Кевина ясно, что он ожидает какую-то пикантную подробность.

– Я там впервые убила человека.

Варя не говорит, а рубит своей честностью. Кевин смотрит на нее с некой примесью страха, недоверия и изумления. Я пытаюсь смягчить ответ сестры, открывая Ганну правду. Ведь он знает начало истории.

– Помнишь, в Италии я убегала от вас из клуба? – Кевин кивает. Не удивлена. Как такое забыть? Думаю, он помнит еще потому, что я напилась там и танцевала с Рэйнольдом возле открытого пламени. А ведь это было свидание с Кевином, после которого планировалось, что он представит меня Светочу как свою девушку. Но именно тогда все пошло наперекосяк. Оденкирк окончательно заменил Ганна в моих мыслях, я уже не хотела быть ни с кем, кроме него.

– Так вот, я вспомнила тогда то, что произошло здесь, на озере. Трое парней бежали за мной, хотели изнасиловать. Во время погони двое отстали, а один, самый прыткий, нагнал меня вон в тех кустах сирени и повалил на землю. Если бы не Варя, то он бы меня растерзал…

Кевин смотрит то на меня, то на свою девушку.

– И ты его убила? – Он все еще не верит, жаждет подтверждения. И Варвара кивает.

– Она просто перестаралась с даром, – я пытаюсь оправдать ее.

– Хватит меня выгораживать и обелять! Кевин знает, какая я. И если бы та сволочь снова была тут, повторила бы, не задумываясь. – Варя злая, но в ее тоне слышу незаметную горечь от произошедшего. Сестра отбирает бутылку у Кевина и, глядя ему в глаза, будто проверяя на прочность, делает большой глоток вина. Ганн смотрит и жалеет ее. Между ними происходит немой диалог, который можно озвучить так:

– Смотри, какая тварь! Убила и не жалею.

– Жалеешь. Не обманывайся.

Иногда кажется, что Варя словно специально перегибает палку, испытывая Кевина и его любовь. Хочет казаться хуже, чем есть на самом деле. И в эти минуты я боюсь за них, потому что если оступится кто-то из них или отвернется, то оба не выдержат и погибнут. Они нуждаются друг в друге, как диабетик в инсулине: это жизненно важно и необходимо.

Варя докуривает сигарету, тушит по-мужски, о подошву сандалий, после чего отходит от нас к месту, где растет мелкая трава, а не высокая осока.

– Анька, смотри, что я умею. Марго научила, – она задорно потирает руки, а затем обращает ладони вниз к земле. – Ignis!

Такого я в жизни не видела. От Вари начинает расходиться узор завитками, трава не горит, а тлеет, будто кто-то выжигает. Зрелище потрясающее. Черная снежинка расцветает на земле, где в центре стоит сестра. Запах и дым добавляют спецэффектов.

Кевин впечатлен и хлопает в ладоши. Варя, паясничая, начинает раскланиваться.

– Талант! Очень сложно сделать такой ровный узор, – подходит Ганн и, заключая в объятия, целует свою девушку. Я же отворачиваюсь, чтобы не смущаться и их не смущать, пока эти двое наслаждаются друг другом. Интересно, когда же у меня проявится дар? Ведь в Париже я явно стала сильнее. Мои раны затягивались в течение пары минут. Почему же до сих пор спит? Может, все эти переживания усугубили и так затянувшуюся инициацию?

– О чем думаешь? – обращается ко мне Варя, не отпуская из объятий Кевина. Тот влюбленно смотрит на сестру, кончиком пальца заправляя за ухо ее длинные волосы.

– Думаю о том, что долго знак не проявляется.

– Проявится. У нас с тобой тоже долго не было…

– А если стану Инквизитором? – я, наконец, задаю главный вопрос, который меня мучает. – Что будешь делать?

Кевин напрягается, смотрит на меня исподлобья, но Варю не отпускает из-под своей руки.

Сестра молчит и отводит глаза в сторону, каждая черта ее лица искажена злостью, будто искривили отражение у зеркала.

– Чего молчишь? – пытаюсь выжать хоть что-то из нее. Знаю, что она сама запуталась, как и я.

– А что ты хочешь услышать? Я искала тебя, перевернула все вверх дном. Сначала все думали, что ты погибла. Одна лишь я верила, что жива! Потом не нашли тела, начали гадать, где ты. Я ходила, упрашивала Марго, а ты не откликалась ни на мой зов, ни на ее. Лишь однажды, – Варя выпустила Кевина и, словно опасный зверь, надвигалась на меня, не говоря, а шипя от переполняющих ее чувств, – лишь однажды я смогла прорваться в твой сон, но они опять спрятали тебя. Все сдались. Одна лишь я не сдавалась, сходила с ума, каждый вечер перебирая варианты: что с тобой случилось, что могли сотворить с тобой.

Она встает напротив меня и смотрит злым взглядом глаза в глаза. Я чувствую враждебность сестры, но не настолько, чтобы ее магия была готова выйти за пределы. Варя любит меня, она не способна причинить мне боль, так же, как и я. Если только словами…

– Ты думаешь, я не заметила, насколько ты влюбилась в Оденкирка?

И вот первый удар.

– Варя, прекрати! – Кевин пытается остановить ее. Бесполезно. Ножи уже летят, успевай уворачиваться.

– Я видела, какие ты взгляды кидала на него в суде, знаю, что ты о нем постоянно думаешь.

– Варя! – Кевину не нравится это. Наверное, со стороны выглядит пугающе, будто сестра хочет броситься на меня с кулаками, которые сжимает.

– Ты с ним была лишь неделю. Неделю! Что он успел тебе наплести? Что любит? Жить не может? А ты знаешь, что именно Оденкирк помешал Сакате найти тебя? Ты знаешь, что это его идеей было вытащить тебя из больницы и сделать Инквизитором?

– Откуда ты знаешь? – последние слова больно вонзаются в сердце.

– Кевин рассказал. Они там все согласились, когда он предложил это в качестве мести за погибшую сестру.

– Варя! – Ганн уже рычит от злости, еще чуть-чуть, и он сам накинется на нее.

– Мне все равно это, – отвечаю сестре, наблюдая, как от ярости сжимаются ее челюсти, а губы кривятся. – Все мы делаем ошибки. Между прочим, ты сама влюблена в Инквизитора, который участвовал в этом фарсе.

Мне показалось, или я услышала, как заскрежетали зубы у Вари. Не знаю, как давно они вместе, но уже настолько въелись друг в друга, что просто стали неотделимы. Коснись одного – затронешь другого.

– Хорошо. Тогда подумай о Викторе.

– А что о нем думать?

– Вот видишь, ты даже думать о нем не хочешь! А он искал тебя не меньше меня. Виктор любит тебя, замуж зовет, и это после того, что ты в его сторону не глядела на суде, что завела интрижку на стороне с врагом, наверняка, спала с ним, – Варя шепчет, чтобы слова не долетали до ушей Ганна, но уверена, тот слышит все.

– Я не хочу Виктора.

– Аня, прекрати себя вести как ребенок. Не хочу конфету, дайте мне бутерброд с колбасой! Включи мозги и посмотри на реальное положение дел. Твой Инквизитор не примет тебя, если ты станешь Химерой, а если станешь Инквизитором, он не даст тебе общаться с Химерами. И бросит, как только ты надоешь ему. И с кем ты тогда останешься? Ни семьи, ни сестры, ни любовника. Ты с ним была неделю. Всего неделю! Когда с Виктором – год! Я хоть не в восторге от Савова, но он пытается вернуть тебя и борется. С ним будет стабильность. А где твой Инквизитор? Ты хоть слышала от него что-нибудь за эти две недели?

– Нет. – Я готова расплакаться от обиды.

– Если бы любил, нашел бы способ весточку кинуть.

– Он не может, ему запретили со мной общаться.

– Но телефоны никто не отменял. Мог бы через Кевина кинуть сообщение…

Варя говорит равнодушно и отчужденно, будто о погоде. А у меня внутри все сжимается от боли. Ведь, действительно, мог. Если не знает моего номера, то мог через Кевина узнать. Неужели отказался от меня? Неужели не простил?

Варя разворачивается и направляется к тропинке, чтобы уйти. Кевин стоит хмурый, ему не понравилось наше выяснение отношений. Судя по виду, он выскажет это сестре и, наверное, между ними будет ссора. Ну и пусть. Мне ее не жалко сейчас, после того, как медленно терзала меня словами.

– Ах, да, – Варя оборачивается, уже будучи на холме, и смотрит на меня сверху вниз, – у твоего Инквизитора день рождения будет на следующей неделе. Разрешаю поздравить.

И уходит. Кевин бросает последний хмурый взгляд на меня и медленно идет за своей девушкой.

Остаюсь одна с болью в сердце. И уже не сдерживаясь, плачу, опускаясь на землю в траву, рядом с выжженным узором, который чем-то напоминает Инквизиторское солнце с примесью Химерской луны. Брод уже смотрится темным холодным омутом, ветер пробирает до дрожи. Но мне все равно, я плачу в траве рядом с лютиками и клевером: насмешники и триада[1] – вот и все, что остается в моей жизни.