Читать книгу Верочкино счастье - Эльвира Абдулова - Страница 13

Великолепный пейзаж, раскинувшийся перед глазами, нужно было смаковать не спеша, как хорошее вино, потому что лучшее не увидишь и не почувствуешь залпом, с одного глотка. Для Веры природа всегда была источником вдохновения: уходящие в небо горы, темнеющие и пылающие ярко-красным огнем деревья, все еще зеленеющие сосны и ели. За несколько дней короткая и теплая пора первоначальной осени сменилась на слякоть и настоящее ненастье. Утром еще верилось, что день может быть теплым и солнечным. Сквозь серые облака проглядывались робкие солнечные лучи, ярко светящийся ободок. Небо розовело, потом становилось золотистым. Ах, как красива была эта полоска золота в сером обрамлении, что хотелось взяться за кисть! Но днем мрак и осенняя сырость побеждали, и становилось ясно, что ничего хорошего сегодня ждать от природы не стоит. Бабье лето и так продержалось очень долго, и в октябре, несмотря на ночную прохладу, дневная температура поднималась до пятнадцати, а то и двадцати градусов тепла.

Люди, обрадовавшись этому, решили, что природа запуталась в календаре, но теперь все признались: пришла настоящая осень. Но и эта пора не вызывала никакого отчаяния или депрессивного состояния в душе у Веры. Она шутила, что поздний октябрь обязательно покажет, кто в самом деле оптимист, а кто безнадежный пессимист. Она видела сырые листья под ногами, вдыхала лучший на свете запах мокрой земли и листвы, любовалась осиротевшими деревьями и, остановившись на утренней пробежке, поднимала голову и засматривалась, как причудливо переплетались обнаженные ветки на фоне гладкого, как серое полотно, неба, образуя нежный, почти паутинчатый свод. Природа, как всегда потрудилась на славу, лучше любого художника. Ветер склонял ветки из стороны в сторону и рассказывал удивительные истории о своих странствованиях. Деревья вторили ему, скрипели и разговаривали, тесно переплетаясь друг с другом ветвями и корнями. Вскользь улыбнувшись на прощание, осень расплескивала дневное тепло, подхватывала убегающие листья, отяжелевшие от ночного дождя. Женщина, застывшая на парковой дорожке, смотрела вслед улетающим птицам, плывущим причудливой змейкой над старым парком. Потом она села передохнуть на скамью, усыпанную кленовыми листьями. В такие минуты она безумно хотела взять в руки краски и запечатлеть плачущее небо, увядшую листву на влажной темной скамье и одинокий фонарь, берегущий, как верный страж, пустынную аллейку. Она боялась, что все забыла, что упущенное время лишило ее прежних способностей и глупо это, в конце концов, экспериментировать с собственной жизнью на пятом десятке. Шурша увядшей листвой, она встала и побежала дальше. Ей вспомнилось, как пахли ее краски, как она выбирала кисти в специальном магазине (белочку или пони), как носила с собой самодельный мольберт и могла часами просиживать у интересного здания, наблюдая за меняющимся небом, склоняющимися деревьями и тянущимися к солнцу цветами. Наполнявшие ее в ту пору ощущения делали ее совершенно равнодушной к превратностям жизни. Сильный и живой свет, такой яркий и плотный, шел изнутри. Она не могла этому противиться, этим управлять – это была Божья благодать, дарованный ей свыше талант, который она так глупо растеряла.

После короткого замужества, закончившегося таким нелепо-водевильным образом, родители, в особенности мама, не смогли отказать себе в удовольствии высказать привычные в таком случае фразы:

– А мы говорили!..

– Ты же видела: он несерьезный.

– А чего ты ждала, если он был мастер только бренчать на гитаре? Отец, который думал, что младенец сам попросит его накормить?!?

Финалом был, конечно, отцовский приговор, не подлежавший обжалованию. Верочка даже видела, как отец высказался в несвойственном ему стиле после уговоров матери.

– Ты, дочка, теперь мать – и занимайся сыном. Экспериментов достаточно. О личной жизни забудь, пока он не вырастет. Мы, конечно, поможем, но это твой сын, а мы всего лишь бабушка и дедушка.

Все эти слова были совершенно бесполезными. Верочка, потрясенная своим новым положением и мужниным предательством, окунулась в воспитание сына с большой радостью, и думать не думала о новых отношениях. Чувствовала, что не имеет на это право перед растущим сыном, а главное – смотрела на всех мужчин с недоверием. На долгие годы единственным и самым близким мужчиной в ее жизни стал Максим. Так случилось бы и без отцовского предупреждения.

Маленький сын был, безусловно, самой большой жизненной удачей Верочки. С ним ей жилось все лучше и интереснее, с каждым прожитым днем, месяцем и годом. В их мирное существование и взросление мог ворваться серый хомячок или волнистый попугайчик, дети друзей и знакомых, двойка или победа на спортивных соревнованиях, но главным была симфония огромного материнского счастья, дивное тепло и телесный уют, которого хватало на всех пригретых четвероногих и хвостатых. Благодаря Максиму Верочка вновь прочитала сказки своего детства и нашла в них новый, прежде упущенный смысл. Они вдвоем, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись одеялом, могли часами слушать любимые пластинки. «Бременские музыканты» с прекрасными песнями Олега Анофриева, «Крошечку-Хаврошечку» и «Дюймовочку» можно было слушать бесконечно. Это уже потом, когда сын вырос, Вера наткнулась на интересную статью какого-то заморского психолога, утверждавшего, что программа будущего зависит от того, какую сказку ребенок любил в раннем детстве. Спорное, конечно, но во многом интересное предположение – что только не влияет на нас в детстве? Теория, однако, Верочку заинтересовала, и она стала переспрашивать друзей и знакомых, пытаясь проверить ее подлинность. Выходит, сказку о трудолюбивой Хаврошечке и о жертвенной любви Элизы из «Диких лебедей» Андерсена трудолюбивая Верочка любила неспроста? Максим, например, мог слушать «Оловянного солдатика» до бесконечности и вырос настоящим мужчиной, стойким и несгибаемым. Старый знакомый и в прошлом коллега, узнав о теории психолога, с улыбкой скептично подметил:

– Ну, а я больше всего любил те сказки, где главным героем был Иванушка-дурачок. И что же вы после этого обо мне скажете?

– Это очень просто, – будто не заметив подвоха, быстро отреагировала Верочка. – Вы всю жизнь ищете себя, проходя через множество препятствий, но ведь Иванушка всегда, в конце концов, оказывается умнее других!

– Можете вы, Вера Анатольевна, все так преподнести, что я и сам себя начинаю уважать. Сам себе завидую, – отшучивался Николай.

Два друга, неестественно ярко-красного цвета, длинноногий и короткошерстный щенок Чип, в белой шапочке, будто работник супермаркета или кафе, и коричнево-белый Питрик с длинными черными ушками и красивым ошейником, украшенным красным сердечком, жили с Максимом долго, лет до двенадцати. Да и потом, повзрослевший хозяин, если и готов был расстаться с другими игрушками в пользу соседских детей, то только не с Чипом и Питриком. Они спали с ним на одной кровати по очереди, вечерами устраивалась ссора среди игрушек, чья же сегодня очередь спать с Максимом. К Чипу мог присоединиться ленивый пес с высунутым языком по кличке Лежебока или львенок, похожий на героя известного мультфильма. Назавтра друзей выбирал себе Питрик. Первоклассник Максим, входя домой с плохой отметкой, у порога шепотом уговаривал маму: «Ты только Чипу и Питрику не говори, ладно?».

Прекрасно понимая, что похода в филармонию не избежать, маленький сын просил только одного: не брать его на концерт симфонического оркестра. Такие испытания пережить было нелегко.

– Мамочка, а я знаю! Музыку к балету «Щелкунчик» написал твой любимый Чуковский!

– Нет, сынок. Чуковский – это автор «Айболита» и «Телефона», а Чайковский – это великий композитор.

– Какая разница, мам! Все равно об этом никто, кроме тебя, не знает. – Счастливая мама, сквозь радугу, которая расплывалась на ее ресницах от слез, смотрела на светлую голову сына, умного, быстрого, улыбчивого, и боялась одного – что умрет от любви и счастья, не доживет до его совершеннолетия.

Динозавры были еще одной привязанностью мальчика. «Я буду палеонтологом!» – заявил девятилетний сын. И в их квартире поселились тираннозавры, ихтиозавры и другие их сородичи. Верочка покупала энциклопедии, смотрела с сыном бесконечные документальные фильмы, всячески разделяла с ним его интересы. Летающие тарелки и прочие паранормальные явления были вторым увлечением сына. В этом он определенно пошел в мать: все загадочное и чудесное одновременно и влекло, и пугало, и неудержимо влекло Веру еще в юности. Но вскоре она успокоилась, потому что нашла для себя единственное оправдание всем возможным чудесам. Бог был с ней ежечасно – в скрипе половиц, в хрустящей белой скатерти, в букете полевых цветов, в интересной книге, в музыке Баха и Моцарта, в кудрявом облаке за окном, в голубых глазах пришедшей в гости кошки, в земной и загробной жизни ушедших родственников, в каждом приглашенном на обед госте – дышал и жил Бог, такой же естественный и живой, как растущий за окном тополь. И тогда, когда Верочка это поняла, стало хорошо не только ей одной, но и всем, кто оказывался с ней рядом: и взрослым, и детям, и волнистому попугайчику, живущему в клетке, и всем больным душам, тянувшимся к ней за советом. После них она, правда, опустошалась и уставала, но именно этот живой и сильный свет, вполне ощутимое тепло для многих ассоциировалось именно с ней, с Верочкой.

Семилетний сын не на шутку увлекался пением. Намывая посуду, он развлекался тем, что подпевал любимым детским песням. Но слышал он иногда совсем не то, что исполняли другие:

А облака – белокрылые лошадки,

А облака – что вы мчитесь без оглядки?

Не смотрите вы, пожалуйста «злых собак» («свысока»),

А по небу прокатите нас, облака!..

Чунга-чанга, синий «небосклоп» («небосклон»),

Чунга-чанга, лето круглый год!..

Вечерами лет до десяти Максим все еще просил:

– Мамочка, а можно я с тобой полежу?

– Конечно, сынок! – и они, тесно обнявшись, были счастливы, потому что были друг у друга самыми близкими людьми. Папа, наведывавшийся два раза в месяц, был не в счет. Маленький сын его поначалу очень ждал, а потом перестал верить его обещаниям и намеренно нагружал себя делами и школьными заботами, когда отец обещал его забрать. Если этого не происходило, маленький мужчина делал вид, что совсем этого не заметил. Он не откликался ни словом, ни огорчением на то, что взрослый человек опять нарушил данное сыну слово. Повзрослев, он говорил так:

– Папа обещал позвонить, но, конечно, этого не сделает.

И Вера благодарила Бога за то, что расставание произошло так быстро, и та разлучница, чье лицо в спешке и потрясении она так и не заметила, перестала обретать в ее воображении прекрасные черты, а со временем и исчезла вовсе.

Годам к четырнадцати Вера стала замечать, как сын отстраняется от нее, все больше погружается в свою собственную жизнь. В ней даже такой прекрасной маме места уже не было. И она боялась все испортить, отмалчиваясь и уважая право сына на личную жизнь. Они старались все также, время от времени, выезжать на выходные загород, ходить в кино и на выставки, но если Макс начинал разговор о собственных планах, Вера не распекала его за то, что он лишает ее своей компании. Она понимала: привычный уклад их жизни вдвоем скоро будет неизбежно нарушен.

Однажды, в теплый майский день, когда мохнатые кусты бурно разрослись у дедушкиного дома, его не стало. Чистый и ухоженный садик, хранитель всех дедушкиных устоев, остался на попечении Веры и ее сына. Листва, солнечная и сочная, была недавно обильно полита весенним дождиком; грубые скамьи и сколоченный дедушкой стол остались вечной памятью о хорошем человеке. Мама и сын переехали в дедушкину квартиру на сороковой день после его ухода, и первое время Верочке было очень тяжело и сиротливо, потому что теперь некому было пожаловаться на сбитые коленки, недолгое замужество, вечно ссорящихся родителей и на свое разбитое сердце. Никто теперь не скажет ей, что любит больше жизни.

Дедушка, как и его супруга, ушел от внезапного сердечного приступа. Было ему неполных восемьдесят лет. Еще утром строил планы и бодро говорил с внучкой по телефону, а днем сам успел вызвать себе скорую помощь. Верочка летела через весь город и была уверена, что все наладится: дедушка был крепким и никогда ни на что не жаловался, даже не обращался в поликлинику. Когда Вера вошла, врач, немолодой и очень уравновешенный человек, уже сделал несколько уколов и, склонившись над диваном, что-то говорил больному. Верочке в коридоре, плотно притворив дверь, он посоветовал быть готовой ко всему: «Я, конечно, могу помочь ему протянуть еще несколько часов, но это бесполезно. Ранения, нездоровое сердце, а главное – возраст». Внучка, слыша слова доктора, мало вслушивалась в то, что он говорит. Требовала делать все, что возможно, сдаваться не собиралась. Верила в чудо. А кто в него не поверит, когда перед тобой лежит родной и такой беспомощный человек? Собрались родные, приехала еще одна «неотложка», оснащенная другим оборудованием, но в больницу дедушку почему-то не брали. Он лежал бледный и тихо так, едва шевеля губами, говорил: «Не надо больше уколов… больно… отпусти меня, Верочка… переезжай сюда с сыном… живи хорошо, радуйся жизни, благодари за все, а я всегда буду рядом».

Похороны она помнила плохо, как во сне. Была у нее такая способность, защитная реакция – блокировать плохие воспоминания. Ждали, когда прилетит младший брат дедушки из Калининграда. Сестра ответила телеграммой с соболезнованиями, но не приехала: она всегда жила уединенно, слыла отшельницей, хотя жила не в тайге, а где-то недалеко от Москвы, в городе с музыкальным названием Рошаль (маленькой Верочке виделся в этом рояль). Три дня дедушка еще провел дома, но это был уже не он. Спокойное, красивое, волевое лицо сильного человека, будто восковое, напоминало деда лишь отчасти. Приходили его друзья-ветераны, налетели с соболезнованиями мамины и папины коллеги, старые соседи. Чужие лица внучку раздражали: почему они здесь, к чему эти слезы? Все казалось ей неестественным. Испуганного десятилетнего Максима отправили к Верочкиной приятельнице, и он не видел, как дедушкин брат Никита с женой Машей, потные и, как всегда, румяные, влетели как раз в тот момент, когда тело выносили из дома. Так и стоит в глазах эта картина: едва протиснувшись сквозь толпу людей, утирающий слезы Никита бросает чемодан и присоединяется к похоронной процессии. Баба Маша, тяжело перенесшая перелет, на кладбище не поехала и осталась помогать накрывать на стол. Людей было так много, что Верочка и не знала, откуда они взялись. Играл оркестр, впереди на красной бархатной подушечке несли дедушкины боевые награды, ордена и медали. Верочка вдруг подумала, что, имея десятилетнего сына, она никогда не думала о дедушке как о немощном старике, чей конец уже близок… Что значит «я всегда буду с тобой» она узнала много позже, но и этому придет свой черед.

Вдвоем без родителей они зажили лучше всех. В летние дни из окна пахло жирным, сытым черноземом и свежей травой. Слышали детский смех и громкий разговор соседок, но Верочка ничего этого не замечала: она, наконец, обрела свой дом и могла насладиться тишиной, любимой музыкой, и не было никакой нужды по воскресеньям уходить с сыном на весь день из дома. Максим стал чаще приглашать друзей. Они запирались в комнате и слушали свою музыку. Мама в комнату к сыну всегда входила со стуком, с чаем и бутербродами, приглашала мальчишек на ужин. Они уважительно вставали, забирали поднос, благодарили за еду и год от года становились все мужественнее. Их уже было неловко называть по-детски, теребить их вихрастые головы. Стало нельзя над ними подшучивать и говорить детские приятности: подростки превращались в мужчин. Сейчас в каких-то житейских ситуациях Верочка ощущала себя во многом младше и беспомощнее, чем ее повзрослевший сын.

Мастерица на выдумки, в разное время она наделяла сына множеством забавных, только им известных имен. Иногда они были связаны с героями прочитанных книг, часто – с разными вариантами его имени. Главная проблема стала заключаться в том, чтобы ненароком, обращаясь к сыну в присутствии чужих, не использовать то самое запрещенное домашнее имя. Если вдруг случалась осечка, неожиданный конфуз, Максим смотрел на мать с обидой и осуждением. Насупившись, он награждал ее таким взглядом, что Верочка поначалу ругала себя, а потом, видя, что сын замкнулся в себе на несколько дней, обижалась сама. Ну, подумаешь – вырвалось! Многие родители вообще не стесняются в выражениях, а ее оговорки только от большой любви и нежности.

И все-таки сейчас, в свои сорок пять, она жила так, как хотела сама. Возможно, на чей-то взгляд, тихо и не на полную мощь, но на огромном заряде и с большим вниманием к тому, что происходило в ее душе. Достойно и никого не стыдясь, с благодарностью наблюдая за взрослением сына, не упускала ничего важного: ни сменяющихся времен года, ни огненных осенних листьев, ни того, как живут рядом люди.

– Все! Уже пора домой! – сказала вслух Верочка и улыбнулась природе, встающему солнцу. Дневное светило раскололо всю свою энергию на миллионы маленьких солнц в каждом листочке, в каждой капельке росы, сверкающей алмазной россыпью. Стройная березка уже изрядно поредела и махала в такт легкому ветерку оставшейся листвой. Они, распределившись равномерно по всей кроне, шелестели бусами, будто танцующая цыганка в своем завораживающем энергичном танце. Оглядев весь этот взрыв осенних красок, женщина двинулась к дому, уважительно соглашаясь с тем, что это и есть, наверное, последний аккорд, нужный природе. Нет, не перед смертью!.. Перед отдыхом, который так нужен для начала нового круга жизни.