Читать книгу Верочкино счастье - Эльвира Абдулова - Страница 3

Своих одноклассников она не видела очень давно. Некоторых даже не захотела бы, наверное, встретить в своей взрослой жизни. С большинством давно потеряла связь: росли листиками одного дерева, вскармливались и питались вместе, и разлетелись по разным уголкам земли. Только небольшому количеству, самым близким и преданным, удалось продержаться в друзьях четверть века, но и эта дружба была странной. Тоненькая нить, соединяющая бывших одноклассников, разбросанных по городам и весям, поддерживалась старыми и недавно возникшими в стране праздниками. Короткие звонки от дней рождения до Нового года. «Дружба по обстоятельствам», – так с некоторым неприятием, граничащим с осуждением, говорил ее бывший муж, никогда не разделявший щенячьего восторга, который неизбежно возникал при редких встречах друзей детства. И почему она опять о нем вспомнила? Дала же себе слово…

Усталость так незаметно подкрадывалась к концу рабочего дня, что она часто не могла себя заставить не только поддержать разговор ни о чем с теми, кого не видела вечность, но и просто сходить с подружками в ближайшую кофейню. Сын сердился: «Ну к чему ты берешь на себя столько работы? В этом давно нет необходимости! Я уже зарабатываю – не бойся, мы не умрем с голоду!». Как было объяснить ему, так быстро повзрослевшему сыну, только начинающему жить, что работа и была сейчас для нее жизнью. Этим она заполняла образовавшуюся пустоту, образовавшуюся после того, как он перестал в ней нуждаться. Загружая себя физически, невероятно выматывая в течение рабочего дня, она хорошо спала, без тревожных мыслей и страха одиночества. К утру она, конечно, всегда хорошела и молодела. С радостью просыпалась пораньше, чтобы успеть на пробежку и после не спеша выпить чашку свежесваренного кофе. Вечерами могла войти домой с пакетами из супермаркета, сесть на ближайший стул и просидеть так более получаса – в верхней одежде и обуви, от которой устали ноги. Сидела и в оцепенении смотрела вокруг – уставшая от жизни, немолодая женщина. Рассматривая себя в зеркало, вечером свой утренний подъем считала легкомыслием, выдумкой и глупостью. Вот и прошел еще один день, мало чем отличающийся от многих других…

Если сын являлся не поздно, она суетилась на кухне, стремясь накормить его чем-то вкусным, но если приходило сообщение «меня не жди, буду поздно», то ограничивалась горячим бутербродом, кофе и фруктами.

Сегодняшняя жизнь не казалась ей наполненной. Не было рядом единомышленников, не было той среды, что могла бы ее питать. Работа, ставшая привычной, не приносила удовлетворения, которое можно было бы ожидать – только материальное вознаграждение. Сын вырос и уже не нуждался в ней так, как было в детстве, когда он не мог ступить без нее ни шагу. Преувеличенная скромность, природная деликатность и стыдливость души мешали ей всегда, а ледяной ветер одиночества сейчас она ощущала еще сильнее, чем в ее беспокойные молодые годы. Благодаря короткой беседе с человеком, говорящим с ней на одном языке, она чувствовала, что жизнь становится вдохновенней, но таких встреч в повседневной жизни банковского служащего было очень мало. И она мучительно гасла от всей этой повседневной рутины, не имея возможности отразить, выплеснуть все волнения своей тонкой творческой души.

В минуты вечерней усталости не было никаких сил говорить с малознакомыми людьми – за четверть века и у нее, и у них изменилось многое – о сыне, которого они не знают, о работе, которую она не любила или о сегодняшней малоинтересной жизни. Притворяться радостной и беззаботно-счастливой не представлялось ей возможным. Говорить о собственном одиночестве она никогда бы себе не позволила. Стараясь, как всегда, быть вежливой и деликатной, Верочка избегала длинных телефонных разговоров, потому что они требовали усилий. Взамен она получала только опустошение и усталость, а также сожаление о глупо проведенном вечере.

Единственная тема, которая их связывала – детские воспоминания – к счастью, была неисчерпаемой. Удивительное дело! Благодаря тому, что одни помнили одно, а другие – совершенно другое, та, ушедшая в историю жизнь, не бледнела и не выцветала, как первые цветные фотографии, снятые в восьмидесятые на пленку «Кодак», а наполнялись новыми красками, освещая то один, то другой конец картинки яркими всполохами.

Веселая и неунывающая Маринка, сейчас живущая в тысяче километров от Верочки и воспитывающая двух дочерей, помнила все и бесконечно донимала вопросами:

– Нет, постой! Разве ты не помнишь, как мальчишки из нашего класса чуть не устроили пожар в кабинете химии? Нет?!? А где же ты была в это время?.. Ну как же! Это была такая интересная история – вся школа гремела! Ты, наверное, рисовала в своей художке или играла в музыкальной школе на очередном конкурсе! – тут Маринка начинала хохотать и так заразительно, что Верочка думала, что они только вчера сидели за одной партой и Маринка просила помочь ей со вторым вариантом контрольной работы.

– Слушай! Сашка с Олегом дежурили в кабинете химии: убрали, подмели, вытерли доску и натерли пол мастикой. Все чин чином, как положено. Обычно мальчишки всегда хотели дежурить в паре с девчонками, ну чтобы те убирали, а они смотрели в окно и над ними, дурочками, подшучивали. Но в этот раз не повезло: пришлось делать все самим. Закончив, собрались было уходить, как вдруг обнаружили, что дверь-то закрыта! Ирина Ивановна ушла на совещание и закрыла их, чтобы не сбежали, ей нужно было перенести что-то в лабораторию. Мальчишки расстроились и решили покурить, сидя на подоконнике. Тряпка с мастикой загорелась от упавшего пепла или от спички – этого никто так и не узнал. Они, идиоты, стали ею размахивать, топтать ногами, чтобы потушить – та разгорелась еще сильнее. Пока они затаптывали ее ногами и заливали водой, опрокинув вазу с цветами, пока открывали настежь окна, в кабинет с криком влетела химичка и устроила им веселую жизнь. На следующий день вызвали их родителей, грозили исключением. В кабинете было столько всего! Могли запросто спалить школу!

– Нет, не помню… Может быть, я болела? – с надеждой спросила Вера.

– Ну ты даешь, мать! А Наташку, которая с Димкой встречалась, хоть помнишь? Это началось в классе девятом или в восьмом, а потом они сразу после школы поженились. У нее еще эпилепсия была – да? Ну, слава Богу, хоть это помнишь!.. Она пришла к нам в пятом классе, и, когда это произошло на уроке в первый раз, все просто остолбенели. Потом уже понимали, что нужно делать в таких случаях, но в первый раз – ужас что было! А она так смутилась, бедняжка! Не могла же она контролировать свои действия в такой момент. Боялась, не задралась ли юбка, не увидели ли все заштопанные колготки, хотя все мы в то время в таких ходили. Это сейчас мои девчонки убивают по две пары в неделю – и ничего, мама купит новые! Откуда им знать, где берутся деньги?.. Так вот, говорят, у нашей Наташки после замужества и рождения детей приступы почти прекратились. Вишь, как бывает!..

Эту парочку забыть было невозможно. В то самое время, когда романтичная Верочка зачитывалась романами Ал. Дюма и, прячась под кроватью, мечтала о настоящих чувствах, которые ее захватят и спасут от действительности, ничем не привлекательная Наташка купалась в первой любви. Маленькая, похожая на цыпленка, курносая и веснушчатая Наташка не отличалась от других девчонок совершенно ничем. Рыжеватые волосенки едва доходили до плеч, школьная форма всегда выглядела чуть более небрежно, чем у всех остальных. Белые воротнички и манжеты не пришивались вовсе, юбочка казалась коротковатой, но совсем не так, как у дылды Лариски – там все выглядело дерзко, зовуще и привлекательно. Наташкина форма вызывала лишь сочувствие. Как говорила Верочкина мама, все смотрится по-сиротски: «Ну посмотри, как эта девочка выглядит! Будто из детского дома!». Причем, мама могла так сказать и о модной одежде, но просто выходящей за грань ее понимания. Короткие брюки или рукава – «выглядит как подстреленный», короткая стрижка – «будто после тифа». Язычок у Надежды Ивановны всегда был острым, даже тогда, когда этого совершенно не требовалось. Так вот, все эти нелестные эпитеты идеально подходили к бедной Наташке, а уже когда обнаружился ее недуг, все стали относиться к ней не только с жалостью, но и подчеркнуто-осторожно, как к хрустальной вазе, боясь последствий и не зная, чем может быть вызван очередной припадок. Да и откуда им было это знать, если сама Наташа этого ни предчувствовать, ни контролировать не могла.

В Верочкиной памяти так и стоит ужасная картина. Одноклассница, только что сидевшая за соседней партой на уроке истории, вдруг падает на пол, судороги терзают ее хрупкое тело, голова бьется о деревянный пол, зрачков уже не видно, стучат зубы, а сквозь уголки рта бежит белая пена. К ней, расталкивая всех, мчится сквозь ряды Любовь Михайловна и несет с собой толи ложку, толи небольшую указку. Чтобы не прикусила язык, кажется… Грузная историчка действовала очень быстро и уверенно, положила под голову девочке чью-то куртку, чтобы не допустить запрокидывания головы. Она делала что-то еще, но стыдливая от природы Верочка отвернулась: она никогда не понимала любопытных ротозеев, толпящихся вокруг. Когда приступ закончился, Любовь Михайловна проследила, чтобы Наташа немного полежала в школьном медпункте и только потом отправила ее домой с надежным сопровождением. Тогда все ребята решили, что первый приступ произошел в правильном кабинете: Любовь Михайловна явно знала, как себя вести в подобных случаях. Возможно, такая беда была у кого-то из ее близких – спросить никто бы никогда не отважился.

Учителя почти не напрягали Наташу ответами у доски, чаще других в случае легких недомоганий отпускали домой и даже выделяли сопровождающих – кто же знает, что ее может ждать в пути?..

Как-то странно жили тогда Верочкины одноклассники! Были более самостоятельными что ли. Родители являлись в школу очень редко – с некоторыми учителя за десять лет учебы так и не познакомились лично. Жизнь была тяжелой: родители работали с раннего утра и до позднего вечера, радовались доставшейся колбасе, заслуженному в очередях мясу, дефицитным товарам, если их удавалось приобрести благодаря счастливому случаю или нужному знакомству. Все с боем, все не просто так. А дети с ключами на шее сами возвращались домой, слышали окрик соседской бабушки «смотри, не забудь суп подогреть!», «у тебя сегодня музыка» или «мать просила тебя мусор вынести и хлеба купить». Хватали холодную котлету, делали наспех уроки – и во двор. Главное – вернуться домой раньше, чем придут родители. Они открывают дверь – а ты, вот я какой! Уже давно дома, книгу читаю, и хлеб купил, и уроки сделал. Бабушка-соседка на своем липком от чая столе раскладывала запасные ключи, выписывала номера квартир и была лучшим на свете охранником. К ней на первый этаж можно было забежать запросто, если хотелось пить, и она протягивала эмалированную кружку с волком и зайцем из «Ну, погоди!», в которой плескалась самая вкусная в мире чистейшая водопроводная вода.

Совсем другое дело – когда рос Максим, Верочкин сын. Родители дружили между собой, помогали готовить школьные мероприятия, являлись с подарками и цветами от родительского комитета к классному руководителю. Верочка входила в число активных мам и никогда не отказывалась помочь. Дети ее коллег, что помоложе, сейчас и вовсе находятся под постоянным пристальным контролем. Родители сгруппировались в какие-то сообщества; пользуясь современными средствами связи, обсуждают в беседах домашние задания и будущие экзамены, делятся своими огорчениями и знают все о том, что происходит в школе.

В Верочкином детстве никто не знал родителей Наташи. Кажется, ее воспитывала одна мама, но даже она не прибегала встревоженная в школу, не просила больше внимания и снисхождения к своей особенной девочке. Только учителя, отправляя ученицу домой, спрашивали:

– Наташа, есть кто-нибудь дома?

– Нет, но у меня ключ, – на красной толстой нитке он висел, как у всех, на шее.

– Тогда иди домой, выпей сладкий чай и отдохни. Кто может проводить Наташу?

О, желающих всегда было много! Девочка жила в пяти минутах от школы, в недавно построенной девятиэтажке, одной из первых среди остальных невысоких пятиэтажных строений. За ее домом виднелся пустырь с будущим парком и небольшим искусственным озерцом, обсаженным молодыми деревцами. Озеро возникло непреднамеренно: в подвале нового дома скапливалась вода. Раз в несколько месяцев приезжала специальная машина, протягивала длиннющие шланги и водопадом неслась вода в открытое, специально приготовленное углубление. Были ли еще какие-нибудь дополнительные источники – Верочка не знала, ее в ту пору занимали совершенно иные вещи, но со временем озерцо увеличилось в размере, обзавелось даже мелкой рыбешкой, но никто и никогда там не плавал, это точно.

Так вот, желающих сопроводить Наташу домой всегда было хоть отбавляй! Это значило, что можно будет не возвращаться в школу вообще или прийти через пару уроков, сославшись на то, что шли медленно, а потом нужно было помочь Наташе дома: уложить ее или принести чай с печеньем. Кто же будет это проверять? Телефоны в ту пору водились не во всякой квартире. Таким чудесным предлогом не воспользоваться было просто грех, потому и с радостью пользовались, желающих было не счесть. Как правило, больную доверяли самым ответственным и рослым, которые в случае чего и поддержку окажут – Наташа была невесомым воробышком, особенно по сравнению с дылдой Лариской и спортсменкой Любой – и в школу обязательно вернутся. Молчаливому и крепкому Диме, живущему в той же девятиэтажке, поручали воробышка чаще остальных.

Не плохим и не хорошим парнем был этот Дима – о нем вообще мало что знали. Есть такие люди, которым и сказать, возможно, есть что, но они предпочитают больше наблюдать и молчать. Вся школьная жизнь, эта мышиная возня, его мало интересовала. Он занимался, кажется, баскетболом, часто ездил на соревнования, подолгу отсутствовал, а вернувшись, молча занимал свое место за последней партой у окна, поздоровавшись за руку с парнями. Девчачий мир его не волновал. Вывести Димку на разговор было нелегко; со временем все привыкли к его отлучкам и к тому, что он что-то постоянно рисует в большом коричневом блокноте. Как только кто-то устремлял глаз в его сторону, Дима поспешно закрывал свой таинственный блокнот. Прослыв нелюдимым чудаком, он жил вполне спокойно, получал свои скромные отметки и радовался тому, что его оставили в покое. Никто из девчонок будто не замечал ни его спортивных дарований, ни светлых волос, ни худощавого лица, ни сильного тела.

Как произошло это сближение – не знал никто, но в классе восьмом или девятом ребята стали парой. Маленький гадкий утенок стал ходить в сопровождении рослого спортсмена повсюду. Он носил ее портфель, усаживал ее в школьной столовой, сам выстаивал длинную очередь, приносил еду, помогал с домашним заданием. Он, к зависти всех девчонок класса, даже дожидался ее у школьного туалета! Если Наташа долго не выходила, он кричал: «Наташ, ты в порядке?». Никто не сомневался: если было бы нужно, он влетел бы к ней на помощь даже в женский туалет, закрыл бы глаза и видел бы перед собой только свою Наташку!

Она светилась от тихого счастья и ничего не отвечала на любопытные расспросы одноклассниц. Нет, в прекрасного лебедя она так и не превратилась, но стала нежной, спокойной и уверенной. Знала: если нужно, Дима всегда рядом. Он глядел на нее с обожанием. «И правда – что он там видит? – судачили девчонки. – Что в ней такого особенного?». Провожал к доске взглядом так, будто нес хрупкий сосуд. Облегченно вздыхал, когда она возвращалась на место. И ей, только ей, показывал свой загадочный коричневый блокнот с рисунками. Острые на язык девчонки, усевшись на физкультуре рядком, как-то постановили: «Он из тех, кто любит убогих. Нормальные ему неинтересны. А мы-то думали, он и говорить толком не может!». Да, и в правду, обнаружилось, что у парня удивительный по тембру голос. Обращаясь к Наташе, он говорил спокойно и мужественно и вместе с тем очень тепло. К удивлению всех, Дима проявлял свои чувства, не смущаясь, не боясь выглядеть смешным. Всячески оберегая своего воробышка, он сделал так, что через несколько месяцев и учителя, и одноклассники стали воспринимать их как единое целое. Апофеозом всеобщего признания было то, что классный руководитель, непреклонная Ирина Ивановна, вопреки всем ее теориям, разрешила ребятам сидеть вместе, рассудив, что им это только на пользу.

Особенно умиляли уроки физкультуры. Часто болея, Верочка имела освобождение от уроков, но должна была находиться в зале и могла наблюдать за тем, как Наташа, сидя на длинной скамье, подперев подбородок маленьким кулачком, с восхищением провожала взглядом Диму, бегущего за мячом, занимающегося гимнастикой, прыгающего в высоту. Русые волосы, слегка удлиненные по тогдашней моде, развевались от бега, футболка облегала широкие плечи, а тренировочные штаны демонстрировали длинные ноги. Загляденье! Было очевидно, что девушка видит только его, рослого и красивого.

Верочка не помнит ни смеха, ни обидных дразнилок, обычных в таких случаях. Все, даже мальчишки, приняли это сближение как нечто, само собой разумеющееся. Когда Дима был на соревнованиях, Наташа в школу почти не ходила, а если и являлась, то толку от нее не было никакого. Рассеянная, задумчивая, она допускала глупые ошибки или просто отказывалась идти к доске. «Я не готова», – с полным равнодушием заявляла девушка, даже не пытаясь решить задачу. Верочка в своих мечтаниях, спрятавшись под родительскую кровать с книгой, видела именно любовь – нежную, трепетную, заботливую, оберегающую. И много лет при упоминании о настоящей любви, в Верочкином воображении возникали эти двое, идущие по шумному школьному коридору, не замечающие никого вокруг. Они уплывали в далекое светлое будущее, не разжимая рук, не разбегаясь в сторону, обходя оживленную толпу школьников.

В ее девичьей памяти хранились и другие, более ценные воспоминания. О мальчике из класса постарше – его звали Гена. Ее подружки величали беднягу «крокодилом»: конечно, злую шутку тут сыграло лишь имя, а не внешнее сходство с другом Чебурашки. Нескладный, сутулый, слегка рыжеватый Гена, с лицом, густо усеянным веснушками, был отнюдь не героем ее романа, но Верочке он почему-то очень нравился, хотя они ни разу не перекинулись ни единым словом. Коленки слабели, в висках колотился пульс, когда он проходил мимо. В школьные годы небольшая разница в возрасте имела огромное значение: тех, кто помладше, часто презирали или просто не замечали. «Игнорили», – как сказали бы современные подростки. Виной всему была природная скромность и смущение, которые мешали Верочке проявить себя. Школьные дискотеки она не любила. Экскурсий в те годы организовывали мало, так что возможностей встретиться в непринужденной обстановке у них было мало, если не сказать, что они просто сводились к нулю.

Гена ее совсем не замечал. Дружил с мальчиками из своего класса, общался с девочками-активистками, входил в учебный совет школы. Идущую мимо Верочку не видел; о ее унизительной, безответной любви ничего не знал. Если он по делам заходил к ним в класс – сделать объявление, пригласить на мероприятие или забрать журнал – она немела, теряла самообладание и думала, что все тридцать пар глаз смотрят только на нее. Когда Гена закончил школу, Верочке стало казаться, что она задыхается. Понимала, что коридоры школы опустели и нет надежды, что он все-таки ее увидит, заметит, случайно обратится к ней, проходя мимо. Потом, конечно же, излечилась, выжила и нашла себе другой объект обожания, который жил в ее подъезде двумя этажами выше. Сосед, на пару лет старше, был обычным разгильдяем и лоботрясом, после восьмого класса ушел в техникум, и Верочка видела его, лишь когда заходила за его младшей сестрой, приглашая девочку погулять. Он равнодушно бросал «привет» и уходил в свою комнату. Сценарий у Верочки был все тот же, одинаковый: все придумала сама, молча наблюдала за человеком, который даже не догадывался о ее чувствах. Уже обзаведясь семьей, она как-то услышала от его мамы: «Как жаль! А мы думали – будешь невестой нашему сыну, ты ему так нравилась!». Это признание грянуло как гром среди ясного безоблачного неба: значит, он все же обращал на нее внимание!..

Себя Верочка считала некрасивой. Невысокая, неприметная, крупный нос, полноватые губы, не мешало бы сбросить несколько килограмм – оттого и уроки физкультуры были для нее настоящей пыткой. Позаниматься в зале в белой майке и в глупых черных шортах на резиночке, надувающихся при беге, как паруса, было еще можно. Но выходить на улицу, идти сквозь обычную толпу людей, спешащих на работу, к озеру и уж тем более бежать два километра по пересеченной местности представлялось ей мучением! Потом, разглядывая свои немногочисленные школьные фотографии, она поняла, что непривлекательной и неприметной видела себя только она сама. Родители были заняты выживанием, своими собственными непростыми отношениями и вселить в нее уверенность было некому. Так и прожила Верочка любимицей учителей, тихой хорошисткой-отличницей все десять лет в школе, без настоящей любви и мужского внимания. Так ей, по крайней мере, казалось.

Еще она помнила скользкого и неприятного учителя химии, который пришел к ним в старших классах заменить ушедшую в декрет Ирину Ивановну. Тогда им виделось такое положение совершенно неприличным: взрослая женщина воспитывала сына-семиклассника и, на их взгляд, была уже безнадежно стара для второго ребенка. Бедный сын! Ему, наверное, очень стыдно за мать, решившуюся на беременность в столь преклонном возрасте. Сейчас, вспоминая об этом, Верочка смеется: по ее подсчетам, химичке было около тридцати пяти, меньше, чем ей сейчас, лет на десять. И сейчас она относится к своему возрасту совершенно иначе. Молодой себя не считает, но и до старости ей далеко. Современная жизнь внесла свои коррективы в вопрос о деторождении. Сейчас стало позволительно заводить первого ребенка и в сорок, не говоря уже о втором или третьем. Кто-то по старинке может назвать сорокалетнюю маму «старородящей», но большинство даже одобрит: состоялась, закончила учебу, сделала карьеру, имеет полное право.

Так вот, уход Ирины Ивановны обошелся им дорого. В девятом классе они потеряли любимого классного руководителя и навсегда лишились покоя, входя в кабинет химии. Невысокий лысоватый учитель лет сорока, с маленькими крысиными глазками и противными потными ладонями, проявляя особое внимание к старшеклассницам, любил наклоняться к их тетрадям. Прогуливаясь меж рядов ненароком касаться их рукой, пригласить на дополнительные занятия после шестого урока. В то время позволялось дописать контрольную или самостоятельную работу, спросить после уроков то, что не удалось понять в основное время. У химика такой привилегией пользовались только девочки. Он всегда усаживался рядом, ослабляя галстук, расстегивая неизменно серый пиджак, и пристально рассматривал ученицу, подвигаясь все ближе и ближе. Указывал на ошибки, ненароком хватал за руки, касался нежного девичьего колена. Девочки, как могли, избегали подобных дополнительных занятий, но, если нужно было исправить отметки, другой возможности не было. И тогда они ходили к нему стайками. По одиночке – никогда.

Однажды Верочка столкнулась с ним в совершенно пустой учительской. Ее послали за классным журналом в середине третьего урока. Честно обойдя несколько кабинетов и везде натыкаясь на отказ, она вошла в учительскую, в которую обычно заходила только по большой надобности. Первая комната, яркая и светлая, со столами, за которыми обычно проверяли тетради учителя, пустовала. На стенах висели портреты руководителей страны, поздравление с юбилеем какому-то педагогу из начальной школы и огромное расписание. Она прошла в следующий кабинет, где обычно сидела завуч, грозная и малоприятная особа. Верочка уже готовила объяснительную речь, но и там оказалось пусто. Шкафчик с ячейками для каждого журнала находился справа, у окна. Коричневый журнал девятого «Б», еще совсем новенький, стоял в своей ячейке и никого не трогал. Облегченно вздохнув, девушка посмотрела в окно, выходящее на школьный двор. В теплый осенний день пятиклашки, выстроившись парами, под строгим надзором физкультурника направлялись к озеру бежать стометровку. Верочка засмотрелась на пожелтевшие деревья, на светлое безоблачное небо, на пустующий двор и представила, как хорошо было бы вот так, без всяких причин, вдруг оказаться одной дома или сидеть на берегу моря с книгой в руках, зная, что все остальные учатся. Глубоко вздохнув и отвернувшись от окна, она столкнулась лицом к лицу с Альбертом Михайловичем. Сердце застучало от страха и неожиданности. Он смотрел на нее с улыбкой и со своим знаменитым прищуром, от которого тряслись коленки. Подойдя почти вплотную, он заставил ее отступить к окну на шаг назад, а потом и еще на два, пока она не коснулась спиной подоконника. Отступать больше было некуда. Одной рукой схватившись за шкаф, вторую положив на стол завуча, Альберт Михайлович молча и с наслаждением садиста рассматривал Верочку, прекрасно понимая, какой эффект его внезапное появление произвело на девочку. Он будто радовался ее беспомощности и наблюдал, как она будет вести себя дальше. Эти мгновения показались ей бесконечными, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в учительской внезапно не появилась завуч. Для Верочки она не просто вошла – она влетела, как супергерой, спешащий на помощь. Увидев всю картину, Светлана Петровна мгновенно оценила происходящее и строго спросила, обращаясь к Верочке:

– А ты что здесь делаешь?

– Я?.. Я искала наш журнал, – запинаясь, ответила девушка, боясь поверить своему счастью и одновременно чувствуя неловкость перед Светланой Петровной.

– Нашла?!? – Верочка убедилась в том, что на нее сердятся. Химик давно уже одернул обе руки и заложил их за спину.

– Да…

– Вот и иди! А вы, Альберт Михайлович, задержитесь на минуту.

Девушка вылетела из учительской, как чертик из табакерки. Сотни мыслей промелькнули в ее голове за тот длинный день. Она, держа в секрете даже от Маринки все то, что произошло в учительской, боялась, что об этом узнают одноклассники, что химик обозлится на нее и начнет мстить, что случившееся дойдет до мамы и что Светлана Петровна неправильно поймет то, что увидела. Ничего этого не произошло. История в учительской имела совершенно другой финал. Очевидно, этот эпизод, как упавшая карта, подтолкнул к разрушению целый карточный домик.

…Почему она сейчас об этом вспомнила? Ах, да! Вчера вечером говорили о встрече выпускников, намеченной на ближайшее время. Вот старые воспоминания и всколыхнулись. Хотя Верочка ничего и никому не обещала, все же задумалась: ехать или нет? Путь был неблизкий: собирались встретиться в Москве, а это значит нужно позаботиться о билетах, взять короткий отпуск на работе, поговорить с Татьяной. Впрочем, уже пора вставать, скоро прозвенит будильник, совершенно бесполезный в последнее время. Она приготовит завтрак, сын будет торопливо пить кофе, на ходу собирать свои документы, разбросанные по комнате. Верочка, первую половину дня совершенно свободная, после пробежки намеревалась заняться домашними делами. В банк идти нужно только к обеду.