Читать книгу По дорогам жизни и смерти - Эмма Устинович - Страница 18

Веду это я трактор и ясно слышу: «Тык, тык, тык…посторонний шум!» Что такое? Трактор, вроде, легко идёт, вчера выпил в меру, а шум посторонний имеется: тык, тык, тык, даже в пот бросило и в голове шумит. Остановил трактор, отошёл в сторону – всё равно слышу шум посторонний. Эге! Дело плохо – в ушах шумит. Вчера ветер был – надуло. Опять сел за руль, а в ушах – тык, тык, тык… голова трещит, то в жар, то в холод бросает, еле до конца рабочего дня дотянул.

Прихожу домой… «Жинка, – кричу, – ставь бутылку, уши пухнут, лечиться буду». А она в ответ ещё громче: «Ах ты, негодяй, сколько можно!» И пошла и поехала… одолела чёртова баба, потому как в голове шумит, в ушах – тык, тык, тык… Разделся и лёг. Жинка замолкла, подошла тихонько и ласково так: «Вань, а Вань, чтой-то с тобой?» Не то ей странно, что без ужина лёг, а то, что лёг. Я, как горючее приму, ни в жисть спать не буду. Мне тогда компанию подавай, народ и трибуну, могу и театр сделать. Так и выступаю, пока к утру жар начнёт выходить… А тут лёг, потому как в ушах – тык, тык, тык… Жинка руку на лоб: «Вань, горячий ты больно, захворал, милый, скорую помощь вызову». А мне уж всё равно. Вызвала. Через два часа приезжают. «Что, – спрашивает доктор, – болит?»

– Да вот, посторонний в ушах шум имеется: тык, тык, тык…

Поставил градусник: «Открой рот. Водку пьёшь?»

– Пью. – говорю.

– Это видно. Давай градусник. Сорок градусов. Сестра, сделай жоропонижающее. Утром к врачу пойдёшь. Всё.

От внимания такого сразу легче стало, только в ушах шум посторонний по-прежнему, утра дождался, пришёл к врачу – опять градусник.

– Симулянт, – говорит.

– Да, что Вы, доктор, в ушах у меня шум посторонний: тык, тык, тык…

Посмотрел в ушах: «Странно, – говорит, – в больницу поедешь, там разберутся».

Взял я направление, зашёл домой, так-мол и так, в город в больницу еду. Тут жинка запричитала: «Такой-сякой, допился, в больницу кладут, может, теперь пить перестанешь», – и слёзы в три ручья, будто я помирать собираюсь.

Приезжаю это я в больницу, вижу дверь: «Приёмный покой». Стучу. Ответа нет. Ну, думаю, подожду, может, человеку – надо. Жду я это, жду Через каждые десять минут в дверь постукиваю, время для надо – уж больше чем надо. Час прошёл, забеспокоился я, давай стучать кулаком. Открылось окошечко: «Что стучишь? Ошалел. Не к жене в квартиру ломишься!»

– По направлению я.

– С утра принимаем. Завтра придёшь.

– Из района я. Где ночевать буду? Никуда я не пойду. В ушах у меня шум посторонний…

– Давай направление, пойду у дежурного врача спрошу. Жди, – и захлопнулось окошечко.

Жду я это, жду, час проходит, дугой начался, открывается дверь: женщина, в три раза шире моей жинки, в белом халате, сурового виду…

– Входи. Садись. Дежурный врач тебя осмотрит. Жди.

И тут я сразу заробел и как-то сник, да и в ушах посторонний шум усилился. Сижу на кушетке, жду, в ушах – тык, тык, тык… Мимо меня эта женщина в белом халате: пройдёт, уйдёт, придёт, пишет; а потом снова: пойдёт, уйдёт, придёт, пишет… вроде, меня и нет, а в ушах всё – тык, тык, тык… Дальше, как в тумане, вроде, другая женщина, видно, врач: градусник ставит, давление измеряет, что-то спрашивает, а я отвечаю. Потом позвала:

«Семёновна, определи больного. 7-ой этаж, 6-ая палата».

Смотрю: бабуся передо мной в белом халате, маленькая, лицо в морщинках и взгляд ласковый, взяла меня за руку и повела: «Раздевайся, сынок, мыться будешь». Тут у меня в глазах малость прояснилось, вижу: над ванной кран открывает, вода горячая, аж пар идёт.

– Ты, смотри, сынок, не обожгись, крепко вода горячая, а холодной нету; крант испортился. Я тебе с другого крыла в ведре холодной принесу. Взяла ведро и пошла. Жду я это, жду, нету бабуси, в ушах шум посторонний и в холод бросает. Поглядел я на краны, туда-сюда покрутил, дело привычное, смежные профессии у меня не зря имеются; исправил – вода горячая, вода холодная… Залез в ванну, лежу, греюсь. Бабуся приходит, ведро воды еле тащит.

– Ай, сынок, не обжёгся?

– Нет, – говорю, – кран исправил, вода твоя без надобности.

– Ай, спасибо, сынок, вылезай, бери бельё, пижаму.

Оделся я: штаны в обтяжку, до колен, ну, как иностранец, шорты это у них называется; из куртки руки до локтя торчат.

– Бабуся, другую дай!

– Другой, сынок, нету. Стандарт. На лифте сам поднимешься? 6-ая твоя палата, 7–ой этаж. Только ты, сынок, запоминай: кнопку нажимай на одиннадцатый этаж, а оттуда по лестнице спускайся на седьмой этаж. Если на семь нажмёшь, беды не миновать – застрянешь между этажами.

Добрался я до седьмого этажа. Больница новая, на целый квартал, коридоры, как проспекты, переходы, холлы, мебель мягкая, зелёные насаждения – заплутать можно. Ну, всё ж нашёл я шестую палату; как говорят: «Язык до Киева доведёт». Кровать, тумбочка, бельё чистое – всё как надо; люди хорошие попались: один шофёр, кореш мой из соседнего села, с ушами, а другой интеллигент, то ли кандидат, то ли член-корр… запамятовал, – с гландами, и пацан-шестиклассник, шустрый такой, – с гландами и с ушами. Шофёр, тот всё папироску в зубы и курить куда-то через каждые полчаса бегает, а интеллигент газетку всё читает и из литровой банки по глотку какое-то лекарство пьёт, а запах, чую, коньячный и цвет такой же.

Лежу это я, лекарства жду, потому как в ушах – тык, тык, тык… Ужин принесли, а лекарства нет, назначение, говорят, ещё врач не сделал, а мне и не до ужина.

После ужина вся палата отправилась в холл, телевизор смотреть. Остался я один, в ушах трещит – спасения нет; решил тоже пойти – может, какое отвлечение будет. Прихожу: фильм показывают, названия не знаю – опоздал. Хотя в голове шум посторонний, но однако понял: про любовь. Она, значит, белая, а он – негр, Ателой зовут. Она такая нежная, а он хотя и негр, а мужик, что надо. Ну, и подонок там один оказался, Ядом прозывается. Он у жинки Атела украл платок и другому подбросил, чтоб, значит, опозорить женщину. Ну, а Атела рассверипел… понятно, всякому мужику обидно… И вот, значит, когда Атела начинает отношения выяснять, приходит дежурный врач, очень серьёзная такая женщина, и командует: «Быстро по палатам, не нарушать режима». Больные просят, а она – ни в какую, подошла, штепсель выдернула, и все разошлись. Чем там дело закончилось, развелись они или нет – не знаю, так как отвлечение моё кончилось.

Пришли опять в палату. Известно, не наработавшись, какой тут сон, да и в ушах всё это: тык, тык, тык… ну, спать никто и не хочет. И тут интеллигент решение находит: «Давайте, я вас обучу в английский бридж играть». А мы не против… Вы думаете, это шары жентельмены по полю гоняют? Нет! Я тоже так думал. Это оказывается обыкновенная игра в карты на деньги, но очень умственная. Стал нам интеллигент объяснять, но сразу трудно понять. К тому ж у меня в ушах шум посторонний. Я так сразу и говорю интеллигенту: «Эта игра умственная, я в ней – баран». И напарник мой тоже согласный. А интеллигент отвечает: «Чепуха! Я и не таких баранов высшей математике обучаю». Мужик он серьёзный: враз и обучил – захватывающая игра, я вам скажу, интеллигентная. Ну, однако, я без интереса играл, для отвлечения, потому как шум посторонний крепко мешал.

А Сашок, пацан-шестиклассник, талантливый шельмец оказался! У нас всю мелочь забрал и у самого интеллигента 2 рубля на третий день выиграл. После этого интеллигент игру эту прекратил.

На второй день смотрю: рано утром знакомая бабуся полы в коридоре шваброй драит.

– Здравствуй, бабуся! Ты что ж все этажи убираешь?

– Нет, сынок. Первый этаж – за себя, а седьмой этаж – за внучку.

Не починишь ли, сынок, крантики в туалете? Инструмент имеется.

– Могу.

Позвал я своего кореша-шофёра, и мы с ним все краны исправили.

– Ну, – спрашиваем, – бабуся, может, ещё что починить?

– Нет, сынки, спасибо, на моём участке – полный порядок!

Вот так, значит. Лежу я в этой больнице с пятницы… суббота, воскресенье прошли – лечения никакого, а в ушах шум посторонний усиливается… Ну, думаю: может, в понедельник лечить начнут. А в понедельник – операционный день, врачам не до меня. И вот в этот день, к вечеру, правду говорят: понедельник – тяжёлый день, меня крепко схватило; в жар, в холод кидает, в голове будто кусками мозги вырывают, и вся палата – в тумане. Интеллигент не выдержал, начал за меня с сестрой ругаться: «Почему не даёте человеку лекарства, у него температура до сорока поднялась». А она ему: «Назначения нет, я за него ответственности нести не собираюсь». Схватился он так с сестрой, в палату пришёл белый, как снег, выругался по-русски и говорит: «Выпей моего лекарства, может, легче станет, – открыл крышечку с литровой банки, налил в мой стакан, – пей!»

Я выпил, сразу тепло знакомое по жилам пошло, озноб перестал и, кажись, заснул. Интеллигент – мужик оказался мировой, лекарство отличное – коньяк, пять звёздочек.

Во вторник, наконец, врач осмотрел, прописал анализы, а в среду лечение началось: уши мазью намазали и повязку сделали, четыре раза в день процедурная сестра уколы делает. Ну, я вам скажу: «Сестра – высший класс! Не сестра, а настоящая фея смерти. Глаза – чёрные, большущие, ресницы длинные, а вокруг глаз тени синие положены, на руках – ноготки синим лаком намазаны, на голове такой убор, белый, высокий, как у этой, ну, которую на медальонах и чеканках изображают, Нифинтити, кажется. Фигурка, как выточенная, белым коротким халатиком обтянута, ножки стройные… Как каблучки по коридору: тык, тык, тык… нас сразу в дрожь кидает. Появляется: в правой руке – два шприца между пальцами зажаты.

Ну, Петухов, ложись на живот, освобождай место для уколов, – и сразу двумя шприцами в это место попадает. Я сначала терпел, а потом говорю: «Я тебе не мешок с соломой, можно и помягче».

– Ничего, жив будешь, – и по этому месту – хлоп: всё; следующий…

Перед этой процедурой интеллигент обязательно глоток из литровой банки делал, а после – три. А шофёр, мой кореш, целый час в туалете курил.

Ну, так вот: из-за этой феи смерти и начался мой позор. В четверг, как услышали мы по коридору стук каблучков: тык, тык, тык… так сразу в дрожь бросило. Входит фея со шприцами в руках, потянула носом, повела глазами – и тут они у неё круглыми стали, как стеклянные: «Вы что здесь конюшню развели? Здоровые жеребцы, а кругом – пыль, пол грязный, вонища! Кто за вами убирать будет? Почему не убираете? И дальше… в таком роде.

Смотрю: интеллигент белый стал, но молчит, кореш мой красный, как индеец, на лбу пот выступил, но на интеллигента глянет – и тоже молчит. Сашок молчит и я, понятно, молчу. Однако гордость во мне враз взговорила, даже боли от уколов не почувствовал. Шутка ли, чтоб так на меня посторонний человек кричал. Хоть и фея смерти, однако ж, баба. В нашем селе женщины ко мне с почтением относятся, от людей я завсегда уважение имею, так как человек я – трудолюбивый, аккуратный и жалостливый. Всякая ко мне с просьбой: «Вань, Ванюша, сенца там подбрось на тракторе, лес привези, дровишек, картошки к дому доставь». Даже бабы первые кланяются. А как доброе дело сделаешь, тут тебе и бутылка, и закуска, и каждый завсегда в гости, в кумовья зовёт, и на свадьбы, и на поминки. С этого малость перебор по пьяному делу получается и крепко на здоровье отражается. Разлюбезной своей куме-вдове в осень дровишек привёз, она меня на радость так попотчевала, что я ничего после не помнил, а дорогу домой инстинктом нашёл. Наделал дома таки переполоху. Жена и тёща говорили, что на четвереньках приполз. Они меня на кровать уложили, а у меня этого в памяти нет. А вот помню, чудно; лежу на кровати и вижу: под диваном река течёт, песочек жёлтенький, солнышко светит, а на песочке – Чебурашка, зелёненький такой, с хвостиком, симпатичный, весёленький, улыбается мне и зовёт меня к себе. Я с кровати – и к нему. Жинка и тёща рассказывали: всё наровил голову под шкаф засунуть, они меня держали за ноги и за руки, боялись, что удушусь, я всё равно рвался… До утра мучились, а всё ж удержали. С той поры я осторожней в пьяном деле стал, но по-прежнему от людей уважение имею за свой аккуратный труд и доброту.

Акромя как, Ваня, Ванюша, другого обращения от баб не имею, ну, жинка – не в счёт. А тут, видишь, в больнице – такие слова… Полное оскорбление, вся так кровь во мне и кипит. К тому ж и, вправду, за всё время, что мы в палате жили – никто у нас не убирал, а мы тоже про это не думали.

– Что, говорю, – мужики, значит, убирать надо? А почему они не сказали нам раньше, тряпки не дали, швабру тоже. Раз я здоровый, сбрасываю свою повязку и прямо мимо феи – в туалет, намочил водой, давай подоконники и тумбочки драить, а тут слышу: каблучки к палате приближаются: тык, тык, тык… открывается дверь: она, фея смерти, глаза круглые и стеклянные.

– Ну, Петухов, грубиян, смотри, твои хулиганские выходки тебе дорого обойдутся.

Дверью хлопнула и только каблучки: тык, тык, тык…

Полное расстройство наступило в нашей палате. Тут интеллигент говорит: «Давайте от расстройства лекарство моё выпьем на троих». Разлил в три стакана – выпили. Я ему говорю: «Ты хотя и интеллигент, но человек с большой буквы. Не могу перед тобой в долгу оставаться. И кореш тоже со мной согласный. Пошли мы с ним в магазин, у больницы рядом. Взяли две бутылки, возвращаемся в палату и тут, значит, навстречу – фея смерти, каблучками – тык, тык, тык: «Зайдите оба к главврачу.»

Пошли мы, а он нам говорит: «Обоих выписываю за нарушение режима».

Так и остались мы с корешем в долгу перед интеллигентом, крепко он расстроился, в гости приглашал.

Тут жинка моя как раз проведать меня приехала, как узнала – к главврачу: «Как же Вы его недолеченного выписываете, ведь это ж голова, помрёт человек». Тут слышу каблучки: тык, тык, тык… и меня в жар, и в холод бросило, в голове – шум посторонний…

– Не помрёт, – отвечает главврач, – наука ему будет, хулиган.

И тут ручка, с синими ноготками подаёт мне вместо больничного листка, справку о нарушении больничного режима. Повернулась фея смерти – и пошла: тык, тык, тык… Вслушиваюсь: шума постороннего в ушах нет, в голове светло и так мне легко стало:

– Идём, – говорю, – жена, я – здоровый.

На работу утром прихожу, а мне бригадир: «Ты где столько гулял, куме веранду делал? Все отгулы использовал, теперь, давай, браток, за работу, выходные не скоро будут, у твоего напарника – белая горячка, в больницу попал. После работы кум на славу угостил, и он с пьяных глаз в контору явился и со второго этажа в окно выпрыгнул. За дерево штанами зацепился, висит, как мать родила, только голова рубашкой прикрыта, и всё говорит: «Дай я тебя за хвостик подержу». Оттуда его сняли и в больницу доставили.

– Так что, Петухов, работы много».

1978 год.