Читать книгу Личное время - Евгений Кривцов - Страница 10

– Интересно, отец подталкивал вас к выбору какой-то определенной профессии?

– Дело в том, что отец и матушка были традиционалистами. Отец часто цитировал «Дуэль» Чехова, где про Лаевского сказано, что он был университетским человеком. И поэтому я был практически насильно направлен в Ленинградский университет имени А. А. Жданова, где проучился все пять лет, получил специальность германиста, переводчика с английского.

– А режиссером вы хотели стать?

– О режиссуре я не думал, хотя первые свои фильмы начал снимать года в четыре. В те времена окна на зиму, чтобы не дуло, заклеивали длинными полосками дешевой оберточной бумаги, которая скручивалась в длинные ленты. Видимо, они мне напоминали кинопленку. И я, разделив эту ленту на множество кадриков, рисовал карандашами кадры из своего фильма. Фильм у меня получился один, и то не до конца, назывался он «Тайна пистолета «ТТ».

Но тем не менее, когда я закончил школу, особой тяги к кинематографу у меня не было. Видимо, я чего-то побаивался, и не зря. Поэтому в университет я пошел не без удовольствия, меня привлекала перспектива литературного перевода, которым я занимался на последних курсах. Но вскоре моя мечта о литературном переводе разбилась, так сказать, о реальность.

Помню, я получил задание перевести нобелевскую речь Фолкнера, две страницы машинописного текста. Я промучился с этой речью две недели и понял, что нет безнадежнее профессии, чем литературный переводчик, ибо перевести – невозможно. Можно приблизиться, можно передать смысл, можно пересказать что-то параллельным языком, но передать чужой язык, тем более чужую поэзию, невозможно. И на этом мои потуги стать литературным переводчиком закончились. Это был 1974 год.

Я получил свободный диплом, ушел на «Ленфильм» ассистентом, проработал два года, а потом поступил на Высшие режиссерские курсы.

– На режиссерских курсах вы учились в мастерской своего отца. Он помог вам поступить?

– Не исключаю, что имя отца мне помогало, но о блате речи не шло. Отец присутствовал на единственном, финальном, экзамене. Экзамен этот проходил в каком-то огромном зале, который мне казался бескрайним. У одной из стен в три или четыре ряда сидела комиссия, которая мне напомнила почему-то хор имени Пятницкого, только вместо хоровой массовки сидели Герои Соцтруда, народные артисты от Рошаля до Панфилова. В общем, когда я вышел перед этой комиссией, мое волнение было таково, что у меня ссохлись кишки. Я потом узнал у врачей, есть такой медицинский феномен.

После этого экзамена я бросился в туалет, чтобы попить, а у меня вода не проходила в пищевод, пищевод ссохся, от нервов высохла вся слизистая.

– Ничего себе…

– Именно на этом экзамене присутствовал отец. Когда назвали мою фамилию, он демонстративно вышел.

– Скажите, вы спорили с отцом, когда были молодым?

– Я понимаю ваш вопрос. Безусловно, спорил, безусловно, молодая кровь играла. Мы спорили с ним о каких-то конкретных картинах, которые мне нравились, а я в течение своей жизни был под влиянием разных мастеров и разных направлений. Но дело в том, что мы с ним жили в одном отрезке истории, в одном отрезке эстетики, и поэтому наши споры носили, так сказать, местный характер, они не могли быть принципиальными. А мои разногласия с нынешней молодежью заключаются в том, что произошел мощный разрыв внутри цивилизации, внутри культуры и внутри поколений. Это то, о чем Шекспир сказал «распалась связь времен».