Читать книгу Обручник. Книга вторая. Иззверец - Евгений Кулькин - Страница 52

Блок капризно изучал Тихоню, словно его представили ему на экспертизу, оторвав от других более приятных дел.

– И что вам от меня надо? – спросил он.

– Решительно ничего, – ответил тот.

Давайте разделим эти понятия, – Блок чуть подоживился: «Решительно» и «Ничего».

Его сбила с нравоучения громадная, какой-то особой породы, муха.

Вблизи она была серой, а как чуть отдаляясь, казалась черной.

Блок свернул в трубочку газету и – с нею наперевес принялся гоняться за мухой.

Преимущественно с нулевым успехом.

И уже через минуту его стала донимать одышка.

– Ну все равно никуда ты не уйдешь! – пригрозил он мухе. – В смысле не улетишь.

И в это время муха легкомысленно села вблизи Тихони, который, сделав совком ладонь, и изловил ее.

– Подождите! – вскричал Блок, поняв, что муха оказалась у Громогласа в кулаке. – Дайте я послушаю, как она жалобится.

Но муха не издавала ни звука.

– Да ее там просто нет! – вскричал он!

– Нет, есть, – зачем-то заспорил Тихоня.

– Если бы была, она бы зычела.

Есть такое слово «зычить».

Громоглас не ответил.

Он в самом деле не чувствовал, чтобы муха щекотала ладонь.

И потому разнял кулак.

Муха полоумно кинулась к потолку и там стала нарезать обезумелые круги. Потом она, почти вертикально спикировав, села на стол Блока и он, коротко замахнувшись, убил ее без хлопот.

Он положил ее на чистый лист бумаги, взял лупу и стал поученому рассматривать.

– Знаете, – сказал, – у нее мохнатое брюшко.

Вот взгляните.

Тихоня глянул.

Брюшко у мухи было отполированно гладким. Даже блестело.

И тут он вдруг понял, что великие все видят совсем по-другому, чем все прочие нормально-смертные.

– Так на чем мы остановились? – спросил Блок и вдруг предложил: – А давайте чай пить.

И достал бутылку водки.

После первой он сказал:

– Когда я выпью, то меня совершенно не тянет на чтение стихов.

Он отложил свой сборник, видимо считая, что гость захочет услышать его авторскую заунывность, свойственную почти всем поэтам, при чтении собственных стихов.

– А слушать вас в подпитии любите? – спросил Громоглас.

– Как прелестно сказано! – воскликнул Блок. – «В подпитии!».

И он пододвинул рюмку Тихоне:

– Не делайте из меня смертника-одиночку.

Громоглас пригубил.

– А вы тоже пишете стихи? – спросил Блок Громогласа.

– К сожалению, нет. Но я…

– А чем же вы занимаетесь?

Это было сказано так, словно кроме поэзии в мире не существовало никаких увлечений и вообще дел.

– Но я читаю стихи других.

– Оч интересно! – воскликнул Блок. – И подпадаю ли я под Ваш, надеюсь, изысканный вкус?

– Не знаю, – простовато ответил Тихоня.

– Я бьюсь, как муха в паутине! Вы читаете стихи авторов, которых не хотите знать?

– Хватит! – мрачно остановил его Блок.

Тихоня повиновался, хотя и сказал:

– Вечно один куплет остается.

– Не куплет, а строфа, – поправил его Блок. И вдруг, уставившись на него, спросил:

– И зачем это вы мне все читаете?

Громоглас сник.

Ему и самому увиделась никчемность его этого посещения, где самым значительным было убийство мухи.

Вернее, не сам ее факт, а процесс, который этому предшествовал.

И еще. Тихоня никак не мог ухватиться за то величие, которым, по всеобщему мнению, обладал Блок.

Зашел, видимо, кто-то из поэтов. Они желчно глянули друг на друга.

– Чем озабочена пишущая половина человечества? – обратился пришлец к Александру Александровичу.

– Ожиданием, когда подобные вопросы иссякнут, – ответил Блок.

– А вы… – обратившись к Громогласу, говоривший чуть подзаикнулся… – насколько я понял, сугубо читающая часть общества?

– Внемлющая, – не очень охотно ответил Тихоня.

Тогда я готов вас не огорчить.

И пришлец начал:

Блок слушал собрата с той же капризинкой, с которой встретил и Тихоню.

Но, когда тот окончил читать, ничего не сказал.

Зато тот, увидев неожиданно ожившую муху, пытающуюся, но не имеющую возможность взлететь, сказал:

– А говорят, он мухи не обидит.

И, смахнув ее со стола, раздавил сапогом.

Из книги, которой нет

«За любовь к мерзавцам проведение готово простить любую сумму грехов, которую сумела наметать личность за свою жизнь».

Это – лозунг.

И – призыв дерзать.

Люди останавливаются у плаката и настраивают свои «мерзометры» на нужную волну и перед их мысленным взором возникает тот, на кого в другое время они никогда бы не стали уповать, а теперь говорят:

– Будь вечен, как вот этот камень, который я брошу в огород другому. Я люблю тебя до потери чести и совести и всего прочего, что люди прошлого боялись или не хотели терять. В моих руках вечность преображения и только ты достоин быть главным среди великих. И пусть всегда у тебя все будет лучше, чем ты хочешь.

Если бы земля умела гореть, она бы горела у них под ногами.

Но все было честно, ибо любой человек в России не знал, что такое вражда и даже злоба.

Просто, он понятия не имел, что подобное существует.

И когда ему говорили, что кого-то можно не любить. Или – того хуже – ненавидеть. Человек просто терялся, не зная, как все это можно понять и, тем паче, принять.

Слышал он о том, что где-то живет вражда.

Но это было так далеко, что даже не хотелось думать, что оно есть. Сейчас много говорят об «Обществе альтернативных чувств».

Толком никто не знает, что это такое.

Но слухи ходят, что, вступивший в это общество, теряет чувство реальности и начинает творить такое, что ни у кого из ныне живущих не укладывается в сознании.

Еще говорят, что ставшие членом этого общества как-то особо продуманно изменяют своим супругам.

Как это, наверное, унизительно.

У тебя есть жена или муж, а ты…

Есть еще и «Копилка многоточих».

Говорят, раньше, когда ее не было, люди говорили такие слова, от которых штукатурка падала и карнизы обваливались.

Да что там карнизы – балконы падали.

И еще в копилке находится энергия недосказанного.

Ну а, вообщем, народ созидает как может и может так, как созидает.

И все – с радостью.

И даже с песенкой.