Читать книгу Обручник. Книга третья. Изгой - Евгений Кулькин - Страница 7

Сталин ловил себя на ощущении, которое относилось к разряду постыдных.

Он почему-то слишком легко смирялся с потерями.

Не охал и не причитал, ибо как-то разом – без всяких скидок на пресловутое «если бы» понимал, что факт грубо и неотвратно случился и надо воспринимать реальность так, как она есть.

Не впал в тоску и горесть он, узнав о гибели Есенина.

Правда, когда кто-то сказал, что одним скандалистом стало меньше, строго его оборвал:

– Им не заменишь и миллион тихонь.

Но осудительно было другое: ушел из жизни сам.

Без посторонней помощи.

Хотя ходят разные слухи.

Но сейчас не до них.

Страна резко кренует в ту сторону, за которой – крах.

И еще – Сталин не видел места поэта в революции.

Ну что близкое к ощущению нужности прорезалось в «Двенадцати» Александра Блока.

Иногда, правда, чем-то удивлял Маяковский.

Но не в поэтичном смысле, а в горлопанском.

Однажды, под Царицыном, ему встретился поэт полка.

Он так себя и звал – Поэт Полка.

Когда шли в атаку, то пели его стихи:

Со стороны вроде смешно это выглядело.

Но когда начальство было хотело вместо подобной глупости, чтобы запели что-то революционное, все в один голос воскликнули:

Странным он был – тот представитель не очень богатырского сложения словес.

Однажды застали его в лесу за рытьем какой-то ямы.

– Зачем ты это делаешь? – спросили.

– Самогнездотвахту себе готовлю.

Это была землянка, куда после суда совести, который он учинил себе сам, заточал себя на определенное время.

Где и находился без пищи и воды.

Однако погиб Поэт Полка не от жажды и голода, а, наверно, из-за своих стихов.

Так тогда показалось ему, Сталину.

Ибо накануне он отличился слишком вызывающим, хотя и греющим душу:

Это были последние строки Поэта Полка – «ПП», как звали его.

Буквально на второй день, как он спел это, его нашли убитым.

Пуля прошила бедняге голову.

А рядом почему-то валялась растерзанная «Библия».

И полк – онемел. Молча стал ходить в атаки. И однажды потерпел первое поражение. Потом – второе. И его сняли с передовой.

И тогда туда приехал Троцкий.

– Куда исчезла ваша сила? – вопросил он, своей извилистой речью пытаясь загипнотизировать полк.

Но кто-то ему ответил:

– Сила у нас осталась, души не стало.

– А ну пять шагов вперед! – скомандовал Троцкий тому, кто говорил.

Но тот не пошевелился.

К говорившему подскочил кто-то из командиров.

– Не слышал, что тебе сказано?

Красноармеец вышел к Троцкому.

– Повтори свои слова, – приказал реввоенком.

– Ш-ш-ш-то по-по-по-вторить? – переспросил боец.

– Да он заика! – выкрикнуло сразу несколько голосов.

И взводный это подтвердил.

– Так кто-то же говорил?

Троцкий уставился, кажется, в самую гущу серого строя, больше напоминавшего толпу.

И вдруг впереди расступились и вышел молоденький красноармеец, почти мальчик.

– Повтори, что ты сказал, – обратился к нему реввоенком.

– Я не говорил, а кричал, – ответил мальчик.

– Что именно?

– Ну как велели: «Да здравствует товарищ Троцкий».

Лев Давидович платком промокнул испарину на лбу.

Не вытер, а именно промокнул.

А через два дня полк был расформирован.

Сам Сталин не видел. Но ему донесли, что Троцкий самолично изломал в щепки древко знамени полка.

А полотнище легко изорвал на ленты, да еще и сжег в огне.

Вот сколько бед натворил безвестный Поэт Полка.

Когда же Сталин приказал обнародовать его имя, то мало того что никто не мог вспомнить, как его звали-величали, о нем не осталось даже никаких документов.

А на второй день после похорон, на его могиле появился невзрачный, но крест. На котором было начертано:

«Здесь сторожит родную землю безымянная русская душа».

Говорят, это строки из его стихов.

Ни Есенин, ни Маяковский не ходили в атаки.

И их стихи люди не пели перед смертью.

Но если при чтении есенинских строк возникала в душе некая созвучность, то Маяковский явно отвращал.

Хотя на смерть Есенина он нашел что-то вполне приличное. Кроме, конечно, мешка костей, качающегося в предполагаемом аду. Но в одном по отношению к Есенину Сталин распорядился безусловно:

– Похороните его в Москве.

– На каком кладбище? – последовал вопрос.

– На том, какое больше соответствует его славе и почести.

– Тогда на Ваганьковском.

Сталин не возражал.

Так поселилась там тайна поэта, ушедшего из мира с загадкой под мышкой.