Читать книгу Ургол - Евгения Монастырская - Страница 2

Мариголь стояла на площадке, венчающей главную башню ее замка, наблюдая, как догорающий закат усердно покрывает позолотой верхушки деревьев. От каменных стен до самого горизонта тянулся безбрежный лесной массив, в центре которого предки Мариголь много веков назад заложили первый камень фамильной твердыни.

Уже неделю тревога не покидала ее. Она вдохнула вечерний воздух и поморщилась. От соседних болот шел неведомый дух – ветер доносил едва уловимый запах сладковатой гнили. Кто-то говорил, – так выходят болотные газы. Иные, бормотали – болота ожили.

В деревне стало нехорошо. Люди ходили хмурые, опустив затравленный взгляд в потемневшую почву. Сетовали на скот, птицу – молоко скисало прямо в коровьем вымени, а куры будто взбесились, жестоко дрались, выклевывая друг у друга глаза.

Утром кухарка дрожащими руками протянула белый узелок.

– Крестьяне принесли яйца, – сказала глухо, и отвела глаза.

Осторожно положила узелок на стол, брезгливо развела концы ткани. Дюжина яиц. Черных как смоль.

Мариголь охнула, отшатнулась.

– Теперь… они все такие, – прошамкала старуха, – Куры несутся только черными… будь они не ладны!

А птицы… чудесные птицы Витайского леса, стаями покидали родные края, и уже не было слышно их пения. Лес опустел. Стал безмолвен и дик. Казалось, он почернел, будто обуглился. Стволы деревьев меняли цвет, а листья желтели и падали на землю сморщенными трупиками.

И еще… крысы. Крысы! Застывали столбиком у своего зловонного лаза, и долго смотрели прямо в лицо, будто изучая, осмысливая, прикидывая что-то…

Небольшой замок, возвышался на горе. У подножья ютилась деревенька с двадцатью домами. С тех пор, как родители Мариголь бесследно пропали при переходе через Туварские горы, хозяйство пришло в упадок. Обслугу и стражу пришлось распустить. Замок постепенно ветшал. Ветер гулял по узким коридорам, плесень въелась в камни стен, и кое-где зазмеились трещины.

Мариголь жила уединенно. Приходящая кухарка готовила незатейливую стряпню. Изредка наезжали дальние родственники; возмущались, призывая Мариголь образумиться, просить место при дворе и найти выгодную партию. Она лишь отмахивалась от назойливых советов озабоченных тетушек. Слишком ценила независимую жизнь. Днем седлала лошадь и отправлялась скакать по окрестностям. Подолгу бродила в лесу, наблюдая жизнь его обитателей. Шепталась с травами и цветами, ласкала ладонью шершавые стволы старых деревьев и часами плавала в прозрачных озерах, растворяясь, забывая обо всем на свете.

А вечерами поднималась в библиотеку отца, просиживая до рассвета за чтением древних толстых томов. Иногда брала в руки старую лютню матери, и, устроившись у окна, наигрывала грустные певучие мелодии; звуки неслись, таяли в вечерних сумерках. И в эти моменты ей казалось, судьба готовит ее к чему-то большому и важному. Нужно лишь подождать, прислушаться, уловить.

Однажды у стен замка остановился путник и попросился на ночлег. На нем был длинный синий плащ, а на голове красовался щегольски заломленный бархатный зеленый берет.

– Валентин, – представился незнакомец, и поправил за спиной котомку, с торчащим треножником и краешком выглядывающей палитры.

Молодой художник направлялся в Ромерунг. Друзья давно звали его в этот благодатный город, подыскав выгодные заказы – делать вывески и писать портреты вельмож.

Вместо одной ночи, живописец провел в замке три дня. С первых же слов Мариголь и Валентина потянуло друг к другу. Они начали говорить обо всем на свете, перебивая, споря, хохоча и прерываясь лишь на недолгий сон. С удовольствием пили вина из старых погребов, без устали гуляли по лесу, листали пыльные книги, а вечерами она играла ему на лютне, а он сделал эскиз ее портрета.

Прощаясь у ворот замка, она закрыла глаза, не в силах выносить его тревожный, робкий, вопрошающий взгляд. И ощутила на своих губах его губы – горячие, ненасытные.

Так начался их роман, но виделись они не часто. Иногда художник гостил в замке, или девушка отправлялась на пару дней в Ромерунг.

Мариголь решила обучиться живописи, твердо уверовав – в этом ее призвание. И в перерывах между страстными ласками, Валентин учил делать ее первые наброски.

Она улыбнулась, вспоминая светлые волосы Валентина, трогательную худобу его тела, глубокие серые глаза. Проводила взглядом догорающий закат. Запах доносившийся с болот усилился. В спальне Мариголь плотно закрыла окна. Забралась в огромную кровать, натянула тяжелое одеяло. Заснуть удалось лишь под утро. Сон ее был тревожен; привиделись странные зеленолицые существа, слышался крысиный писк.

На следующий день в замок пришел незнакомец. Долговязое тело было облачено в яркую, но покрытую серым слоем пыли одежду. Глаза обращены внутрь, прикрыты ресницами, будто он не хотел выпускать притаившуюся внутри тревогу, тоску. Мозолистые руки сжимали шест, конец которого венчал потрепанный красный флаг с изображением оскалившейся черной крысы.

Мужчина отвесил глубокий поклон и представился:

– Дигар. Странствующий крысолов.

– Баронесса фон Лимистонг, – Мариголь слегка наклонила голову.

Крысолов нерешительно мялся на месте, время от времени вскидывая затравленный взгляд глубоко посаженных глаз.

– Издалека? – она попыталась продолжить разговор.

– Да… – голос был глухим, хриплым.

Мариголь окинула взглядом его сутулую фигуру, изрезанное глубокими морщинами лицо. На правой щеке, сквозь щетину проглядывал пунцовый недавно затянувшийся шрам.

Они сидели за длинным столом, в просторном зале трапезной. Когда-то здесь гремели веселые рыцарские пиры, на жаровнях вращались кабаньи туши. Звенели серебряные бокалы, неслось нетрезвое пение. Маленькой девочкой она любила носиться по залу, среди всей этой кутерьмы, ее обдавали брызги вина, и каждый мужчина норовил потрепать огромной ручищей ее непослушную рыжею шевелюру.

Теперь в трапезной было холодно и сыро. Огромный камин, украшенный лепниной с изображением скачущих рыцарей, потемнел и облупился. Его давно не топили – забился дымоход. И лишь развешанные по стенам пыльные гобелены с изображением батальных сцен, да тускло поблескивающие по углам щиты, украшенные вставшими на дыбы оскалившимися львами и дубовыми листьями, напоминали о былой жизни.

Крысолов сидел, сгорбившись, нависнув над столом, терзая желтыми щербатыми зубами перепелиное крылышко. Уткнувшись в тарелку, не поднимал укрытых ресницами глаз. Пожилой, уставший мужчина, чем-то крепко напуганный, сломленный и поникший.

Не нарушая молчание, Мариголь медленно цедила бардовое вино, согревая серебряный бокал тонкими пальцами. Ждала. Не торопила.

С чем пришел Крысолов? В Королевстве война? Мор? Голод?

Наконец, Дигар поднял глаза, толстой пятерней неловко ухватил бокал, мгновенно осушил и, утерев потрескавшиеся губы грязным обтрепавшимся рукавом, откинулся на спинку стула.

Выдохнул. И казалось, с губ его сорвался еле слышный стон. Долго мял свои загрубевшие руки, разглядывал кое-где обкусанные ногти, беззвучно шевелил губами.

Наконец, тихо начал:

– Баронесса, в Королевство пришла беда, – на мгновенье зажмурился, – полчища расплодившихся крыс кочуют по стране.

Рассказ его был долог и странен. Под Галибором случилось землетрясение небывалой мощи. И потревоженные крысы в панике бежали из тех мест. Покатились серой прожорливой волной на запад, плодились, множились, и по дороге к ним примыкали все новые и новые стаи обезумевших грызунов. Полчища ненасытных тварей шли сквозь деревни и города, уничтожая поля, амбары, продовольственные запасы, обрекая людей на голодную смерть. Множество людей и животных были загрызены насмерть. Из городов в панике бежали кошки. Крысы прыгали в люльки к младенцам. Стаями бродили по ночным улицам, атакуя одиноких прохожих. И каждое утро находили обезображенные, обгрызенные трупы на мощеных мостовых.

Даже воды самой широкой в Королевстве реки Верлисы, не смогли остановить их. Тысячами грызуны тонули, захлебывались, успевая вцепится зубами в морды барахтающихся рядом сородичей, увлекая их на дно. И долго еще мутные воды Верлисы выносили на берег вспухшие крысиные тела, а шакалы и лисы пировали на берегу, оглашая окрестности радостным хохотом, визгом. Но большинство крыс переправилось через реку, продолжив свое устрашающее шествие.

Крысолов плотно сжал губы, потер виски пальцами.

– И еще, – он понизил голос, отчего то оглянулся, и прошептал, – вслед за крысами идет странный народ. Называют их – Ургол. Никто не знает, откуда он появился. Говорят, – зелены они лицом, безволосы и тощи. Глаза их – узкие щели. И пахнут они – плесенью.

Мариголь вцепилась пальцами в ножку бокала.

– Ты видел?

– Нет… говорят…

– Сказки все! – в горле пересохло, она быстро допила остатки вина.

Порывисто встала из-за стола.

– Тебе постелют в гостевой.

И вышла из залы стремительно, будто спасаясь. Не хотела больше видеть этого мрачного человека с желтой морщинистой кожей и ужасом, змеей свернувшимся в глубине глаз. Она не может, не хочет верить в эту чушь. Сколько раз ей доводилось слышать нелепые россказни про оживших чудовищ, которые вымерли уже тысячи лет назад или не существовали вовсе.

Она гнала эти мысли. Но тревога не отпускала. Мариголь спустилась в погреб, выбрала бутылку старого доброго вина. Поднялась в свою спальню на втором этаже и, плюхнувшись в кровать, жадно глотнула прямо из горлышка.

Что за странный зеленолицый народ? Отчего крысы кочуют по стране? И веет в воздухе сыростью, плесенью, а куры несутся черными яйцами? Что-то сместилось, сдвинулось в мире? Мир меняется? Куда? Зачем?

Забиралась под одеяло. Свернулась калачиком.

Услышала шум в дальнем углу спальни. Черные изучающие бусины глаз уставились прямо на нее, влажный, подвижный нос ловил запах ее сжавшегося от страха тела. По спине поползли холодные капли пота. Мариголь схватила медный таз, – первое, что подвернулось под руку, – и размахнувшись, – прямо в наглую морду.

Звон… Крыса убежала.

Она еще долго пыталась унять дрожь, кутаясь в тяжелое одеяло, допивая остатки вина, прислушиваясь к назойливому крысиному писку, доносившемуся из-под полы.

Вдруг с снаружи закрытого окна раздался стук. Мелькнула черная тень. Мариголь вскочила с кровати, распахнула ставни. На подоконник, встряхивая крыльями, вразвалку важно ступила сова. Это был Черл, ее любимец.

Испокон веков совы селились в старой башне замка. Ночами они отправлялись в свой бесшумный полет, охотясь за чужими сновидениями. И приносили добычу семейству баронов фон Лимистонг. Это были самые разнообразные сны – стремительные сны лесных животных, убегающих от погони, или наоборот, преследующих жертву. Эротические сны юных пастухов, заночевавших под открытым небом. Безусым юнцам грезилось, как они резвятся с опытными, полногрудыми женщинами с бесстыдными глазами и ярко накрашенными губами. Кувыркаются с ними в самых немыслимых позах, на продавленных ложах, в полутемных сырых притонах, наполненных удушливым смрадом прокисшего вина, дешевых духов, пота и порока. Мариголь просыпалась, щеки ее пылали, она содрогалась от возбуждения, хохотала и вновь зарывалась в подушку.

Были мучительные грезы беглых заключенных, скрывающихся в непролазных чащах и веселые видения странствующих циркачей, разбивших свой лагерь на лесной поляне. Временами Черл приносил жуткие кровавые кошмары вампиров, еще попадавшихся на лесных дорогах Королевства и поджидающих своих жертв. В такие ночи она просыпалась в холодном поту, облизывала пересохшие губы, и ей казалось, она ощущает вкус крови на языке. Она дрожала, одновременно испытывая восторг и ужас.

Несколько веков назад, сова принесла барону Зауну прапрадеду Мариголь сон его врага герцога Домирига. Герцогу снилось, как он атакует замок Зауна. Наутро Барон собрал войско, приказал укрепить стены замка и приготовиться к отражению атаки.

Через неделю герцог напал на замок. Но войско его было разгромлено, а сам он взят в плен и стоя на коленях, униженно просил о пощаде. Заун отпустил его, и тот так и не понял, откуда барон узнал о его планах.

Никто теперь не мог сказать, когда и почему между родом Лимистон и семейством сов установилась эта магическая связь. Но на фамильном гербе баронов бессменно красовалась огромная устрашающая голова совы.

– Черл, – Мариголь улыбнулась, – ты опять ничего не принес?

Уже неделю совы не приносили снов. Последним она помнила, был сон зайца, убегающего от лисы. Она видела происходящее его глазами, испытывала страх, неслась и петляла, ускользая от зубастой лязгающей пасти, и трава хлестала ее по морде. Ей удалось скрыться в норе, где ее ждало семейство новорожденных зайчат. Они пищали, как слепые котята, тыкались в ее теплый живот, и она вылизывала их крошечные тельца горячим языком.

Черл встряхнул большой коричневой головой, с вкраплениями белых перышек, глухо ухнул и уставился немигающими желтыми глазищами.

Она почесала его голову, он вертел ею из стороны в сторону с удовольствием подставляя оперение ласковым пальцам.

– Животные перестали видеть сны? Или вместе с птицами уже покинули наши леса? – Мариголь дотронулась до его острого гладкого клюва, – что происходит, Черл?

Сова слегка ухватила клювом Мариголь за палец, играючи сжала.

– Ладно, лети, – она вздохнула.

Черл расправил огромные крылья и бесшумно исчез в черном проеме окна.

Мариголь проснулась в середине ночи. Резко села в кровати. Сердце бешено колотилось, голова раскалывалась. Она должна вспомнить. Что-то очень важное. Сделала глубокий вдох. Наконец, поняла, – очень давно, будучи маленькой девочкой, рано научившись читать, она сутками просиживала в библиотеке отца, листая старинные фолианты. И там, в одной книге однажды попалось ей это странное слово – ургол.

Она открыла скрипучую дверь библиотеки. Пахнуло истлевшей бумагой, мышами, свечными огарками. Поднесла свечу к запыленным корешкам книг. Вот тот тяжелый том, который искала: «О народах древних и призрачных». Глянула оглавление: гномы, эльфы, фейри… Все не то, не то… Кротовары… Гм… Это еще, что за нечисть? А вот… Неужели?.. Да! Ургол – 897 – я страница.

Руки дрожали, когда она с трудом разбирала истертые строки:

«В том мире, где лун – три. Где солнце никогда не стоит в зените, а крошечным сморщенным, не греющим рыжим карликом, крадется вдоль горизонта, лежит, окутанная вечной дымкой, дремлющая сине – зеленая страна Ургол. Чахлые деревья вырастают там лишь на метр, и нет ни рек, ни озер, – а только застывшие гниющие болота, покрытые сизым туманом. Там не возможна мысль и не звучит слово. Нет там ни слез, ни смеха, ни стенаний, ни радости. Ни дуновения ветра. Там, живут ургол. И это все, что известно».

– Все, что известно!? Однако, не густо. Древний летописец издевается! – Мариголь с досадой захлопнула книгу, подняв облако пыли.

Остаток ночи промучилась в тревожном полусне. И виделись ей бескрайние, поросшие мхом просторы туманной страны… и идущие нескончаемой вереницей зеленые вялые существа… Куда они держат путь?

Утром она встала разбитой и, глянув в маленькое мутное зеркальце, недовольно фыркнула.

Крысолов уже сидел в трапезной, уплетая приготовленный кухаркой завтрак.

Мариголь почувствовала неловкость, слишком резко обошлась вчера с ним. Улыбнулась, подлила ему в кружку душистого чая, наполнила свою чашку.

Он молчал, шумно прихлебывая.

– Как вам спалось?

– Первый раз отоспался на славу, – его лицо просветлело.

– А что в главном замке? В городе Марунге? – попыталась продолжить она вчерашний разговор, – они должны были что-то предпринять? Против этой… напасти.

Дигар поморщился.

– Да… Король призвал всех крысоловов королевства, пообещав щедрое вознаграждение. Мы трудились день и ночь, расставляли ловушки, рассыпали яд, ловили сетями, давили их вилами, лопатами, душили руками…

Он замолчал, плотно сжав челюсти и Мариголь услышала, как скрипнули его зубы. Встряхнул головой.

– Адская была работка. Ребята возвращались со смены в крови… в своей и крысиной. Вот, – крысолов указал на алеющий шрам, обезобразивший его щеку, – в подвале одного дома, крыса внезапно выскочила из-за угла. Я не успел увернуться… здоровенная такая, жирная тварь… стремглав вскарабкалась по штанине и прыгнула на лицо, вцепившись зубами в щеку. Я сжал ее мохнатое тело, давил и выкручивал изо всех сил. Удалось оторвать ее от себя… вместе с куском щеки…

Он зло усмехнулся:

– Задушил ее… но даже извиваясь в предсмертных конвульсиях, она не выпустила свою добычу – мой ошметок щеки… ее глаза вылезли из орбит, смотрели прямо на меня и застыли… но мне показалось, в последний момент перед смертью, в них мелькнула… насмешка… и… какое-то знание.

– Знание? – Мариголь передернуло.

– Да… не знаю… наверное. Но крысы, – казалось Дигару сложно продолжать, – они стали другими. Мне кажется… это уже не совсем крысы.

Он отломил ломоть хлеба, неторопливо задумчиво сжевал.

– Нам ничего не удалось сделать в городе. Все впустую. Грызунов оказалось слишком много, они стали умнее, научились избегать ловушки, не трогали яд. Мы работали около месяца, нам помогала армия. И когда, – крысолов замолк, нахмурился, – когда крысы стали открыто нападать стаями… многие мои товарищи были загрызены насмерть… началась паника.

Дигар недобро усмехнулся:

– Мы бежали из города. Крысы остались.

Наступило молчание. Мариголь была потрясена. И в тоже время пыталась что-то мучительно вспомнить. Дигар… Его имя Дигар. Ну конечно! Он долгое время был придворным крысоловом, жил в почете и уважении. Про него слагали легенды. Бесстрашный Дигар, гроза крыс. Неужели это и есть тот Дигар? Сейчас она видела только сгорбленного мужчину с потухшим взглядом, с припухшей физиономией запойного пьяницы, неряшливого, напуганного, сломленного.

– Дигар, – осторожно начала Мариголь, – я знаю, ты был придворным крысоловом. И… – она покрутила в руках чашку, подыскивая слова, – поговаривали, что у тебя есть необычная флейта, с помощью которой ты не раз уводил полчища крыс из города. Или… все это домыслы?

Дигар хмыкнул. Оскалился. Запустил руку в огромный карман пестрой рубахи.

– Эта, что ли? – и извлек маленькую короткую флейту из темного дерева. Когда-то она была покрыта лаком, но теперь лак почти полностью сошел.

Маленькая флейта лежала в его огромной ручище, хрупкая, невзрачная, совсем не похожая на магический инструмент. Да и сложно было представить, что этот человек с толстыми негнущимися пальцами способен извлекать звуки из такого миниатюрного инструмента.

– Да, я из потомственной семьи крысоловов, – продолжил Дигар и выпрямил спину, вскинул подбородок – Ремесло наше передавалось по наследству, от отца к сыну. Это флейта моего прадеда. Говорили, он умел колдовать и создал магический инструмент. Никто до сих пор не знает, из какой породы дерева она изготовлена.

– Так что же… – Мариголь нетерпеливо подалась вперед.

Дигар остановил ее жестом и продолжил:

– Флейта служила долго, исправно. Но теперь оказалась бессильна. Что-то изменилось в мире. Слишком изменилось. Теперь это всего лишь никчемная деревяшка. Крысы не реагируют на нее.

Он потянулся за бутылкой вина, зубами выдернул пробку и, запрокинув голову, выхлебал почти половину. Рыгнул. Смущенно взглянул на Мариголь.

– Эта штука, – Дигар так сильно сжал флейту в руке, что казалось, она переломится пополам, – сыграла со мной злую шутку.

Мариголь ждала.

– В нашей семье говорили, флейта способно выманивать не только крыс.

– А кого… еще? – Мариголь с испугом взглянула на инструмент.

– Она может выманивать… – Дигар сделал паузу, – человеческие мысли. Выуживать воспоминания. И уничтожать их.

«Ну, это слишком, – подумала Мариголь, – уничтожать воспоминания… такое подвластно лишь великим магам». Но промолчала.

– Никто в нашей семье никогда не пытался проверить это. Но мне пришлось.

Дигар откинулся на жесткую спинку высокого стула, прикрыл глаза.

– В то время, когда я служил придворным крысоловом, дочь нашего славного короля – Верлена без памяти влюбилась в заезжего циркача. Звали юношу Зауза. Тот ходил по канату, и умудрялся жонглировать острыми клинками на высоте пяти метров. Его способности потрясли воображение юной принцессы. И начались их тайные встречи. Как-то их застукали целующимися в саду. Заузу изгнали из города, а Верлену посадили под замок. Однако девушка не смогла забыть циркача. А ведь у короля на дочь были совсем иные планы. В скором времени в Королевство должен был прибыть герцог Динасийский, которого король прочил Верлене в мужья. Однако девушка не хотела слышать ни о ком другом, кроме циркача. Она отказывалась от еды, ходила из угла в угол, как дикое животное в клетке и лишь твердила одно единственное имя – «Заузу!»

И тогда я решил попробовать. Рассказал королю о возможностях моего инструмента. Предложил выманить из лабиринтов сознания несчастной принцессы воспоминания о циркаче, как я выманивал из тайных ходов разжиревших крыс звуками магической флейты. Король согласился. Однажды вечером Верлене подмешали снотворное зелье, и она забылась крепким сном. Отец говорил мне, чтобы извлечь нужные воспоминания, не задев другие, надо произнести заветное слово, с которым связанны мысли человека.

Я остался один в спальне юной принцессы. Сон ее был неспокоен. Она хмурилась и шевелила губами. «Заузу!» – произнес я имя и начал играть на флейте. Принцесса дернулась, на мгновенье мне показалось, она проснется, но нет, лишь веки ее трепетали, и глазные яблоки быстро двигались под тонкой голубоватой кожей. Она выгибала спину, металась по кровати, испарина покрыла ее лицо. «Заузу!» – повторял я и продолжал играть на флейте. Казалось, она сопротивляется, не желая расставаться с воспоминаниями о первой любви, ее руки сжимались и разжимались, комкая тонкие простыни. Один раз она вскрикнула, и мне показалось, я различил слова «не уходи». Ее руки раскинулись, а потом сомкнулись, будто она обнимала кого-то, не желая отпускать. «Заузу» – повторял я и продолжал наигрывать мелодию.

Я играл на флейте около трех часов, мои веки смыкал сон, и вдруг заметил краем глаза – по комнате проплыл прозрачный, еле видимый образ юного циркача. Образ корчился, будто агонизировал, и наконец, рассыпался на сотни маленьких кусочков, истаял, растворился в воздухе. Я понял – работа сделана. Это конец. Заузу изгнан. Без сил опустился на пол. Взглянул на девушку. Она была бледна, прерывистое дыхание постепенно успокаивалось, но простыни под ней были мокрыми от пота. Она сопротивлялась. И еще как! Не желала отпускать. «Ничего крошка, – пробормотал я, – больше ты не будешь страдать». Я чувствовал себя как после тяжелой физической работы. Растянулся прямо на полу и мгновенно провалился в сон.

На следующий день девушка выглядела ослабленной, но спокойной, умиротворенной. А я возомнил себя великим магом и получил внушительный мешочек монет. Мной восхищались, на меня смотрели с уважением и опаской. А придворные дамы трепетали при моем приближении. И клянусь честью – каждая норовила затащить меня на свое ложе! Принцесса больше не вспоминала о циркаче и жизнь, казалось, потекла как прежде. Но через неделю девушка впала в беспокойство. Бродила из залы в залу с отсутствующим взглядом и непрестанно бормотала: «Забыла… я что-то забыла». Иногда она прикладывала руки к груди и стенала: «Пустота». Лицо ее искажалось судорогой, она мучительно силилась вспомнить. А через пару дней чуть не случилась трагедия. Ночью Верлена прокралась на крепостную стену и страж по счастливой случайности оказавшейся рядом, успех подхватить ее, когда несчастная уже собиралась броситься вниз. С губ ее сорвался пронзительный крик: «Пустота!»

Крысолов надолго замолчал, прикрыв глаза.

– Если бы она погибла, меня бы казнили. Я был изгнан из дворца. А принцесса до сих пор не в себе. Говорят, истаяла вся. Бродит тенью по замку, глаза безумны. И все силится вспомнить.

Они долго сидели в молчании. Дигар допивал бутылку вина, Мариголь цедила давно остывший чай.

– Погости у меня, – наконец нарушила молчание, – опять же есть работа… крысы.

Дигар резко мотнул головой.

– Нет, больше не занимаюсь этим! – глаза его сузились, он пытался унять дрожь, голос изменил ему, став почти визгливым – Я знаю! Крысы охотятся за мной! Хотят отомстить. Исчадие ада! Это они, они прогрызли дыры в иные миры. И лезет из дыр всякая нечисть!

Он стал раскачиваться на стуле. Сжал дрожащие руки.

– Хочу найти место, где нет крыс. И вам… тоже надо бежать отсюда… придут скоро зеленолицые…

Крысолов покинул замок после обеда. Хмурый, хмельной, он неловко простился на пороге. Крепко вцепился пальцами в бурдюк с вином. Глянул на Мариголь, но будто не видел ее.

Прошипел:

– Лезет, лезет… всякая дрянь…

Так и ушел. Покачиваясь, взметнув над головой флаг с оскалившейся крысой.

Следующей ночью Мариголь почти не спала. Сидела у окна, вглядываясь в лес, в деревеньку у подножия замка. Было странно тихо.

Над замком, раскинув огромные крылья, бесшумно кружило семейство сов. Обычно они вылетали по одному и отправлялись патрулировать окрестные леса. И вдруг птицы принялись ухать. В хриплых криках слышались тоскливые жалобные нотки.

С замиранием сердца Мариголь поняла – совы прощаются с замком. На окно опустился Черл. Сложил крылья, щелкнул черным клювом, взъерошил перышки на голове.

Мариголь обняла пушистую мягкую голову. Вдохнула его запах – он пах ветром, хвоей, смолой. Черл замер, и Мариголь ощутила биение его сердца.

«Не улетай» – хотелось шепнуть ей.

Черл повернул голову, и она почувствовала, как он осторожно перебирает клювом ее волосы, теребит мочку уха. Последняя ласка.

С детства она знала эту сову. Он был личным поставщиком ее восхитительных снов. Когда Мариголь была маленькой девочкой, Черл был совенком, и только начинал учиться летать. Не раз он смешно шмякался на ее подоконник и обиженно ухал, расправляя помятые перышки. Она кормила совенка сладким миндалем и сушеными яблоками. И радовалась, наблюдая, как он превращается в могучую красивую птицу.

Совы над замком заухали громче. Черл осторожно высвободил голову из рук Мариголь, мигнул желтыми глазами и, развернувшись, неслышно слетел с подоконника.

Еще с минуту совы кружили и ухали, а потом повернули на запад и скрылись во тьме.

– Это невозможно, невозможно! – Мариголь мерила шагами спальню, нервно выкручивая пальцы.

Никогда семейство сов не покидало замок.

Полвека назад в Королевство пришла чума, и замок Лимистонгов обступили десятки зачумленных из окрестных деревень. Они стенали, простирая вверх руки, моля о помощи. Глаза их лихорадочно блестели, тела покрывали темно-красные пятна. Несчастные скреблись в закрытые ворота замка, выли, корчились и погибали в страшных мучениях. Совы печально ухали, выглядывая из бойниц башни.

А когда с севера нахлынула раса бешеных племен шарингов-каннибалов, спустившихся со скалистых Медвежьих гор, деду Мариголь пришлось месяц держать оборону.

Шаринги называли себя сыновьями Большой Медведицы. Их узкие вытянутые лица покрывал коричневый мех, а черные, глубоко посаженные глаза вселяли ужас. Пленных они раздевали догола, прикручивали к огромным вертелам и живьем медленно поджаривали на кострах. Осажденные в замке, закаленные в боях рыцари зажимали уши, а женщины падали без чувств, когда разносились вопли и стоны несчастных, а в окна просачивался удушливый запах горелого человеческого мяса. Шаринги закидывали замок огромными каменьями, пуская их из камнеметов. В стенах образовались трещины. А башне снесло несколько зубцов. Но даже тогда совы не покинули своего жилища.

И вот теперь…

Утром Мариголь кликнула кухарку. Приказала позвать Валду, – старую знахарку, живущую в деревне.

Валда вошла в залу согнувшись, непрестанно жуя впалые губы. Ее ноги подгибались от старческой немощи, волосы колтуном выбивались из-под косынки.

– Ну… рассказывай бабушка, – Мариголь пригласила ее к столу, осторожно поставила перед ней кувшин вина, ломоть свежеиспеченного, еще теплого хлеба, кругляшку козьего пахучего сыра, – давно хотела поговорить с тобой. Ты ведь что-то знаешь…

Старуха отломила тонкими, будто истлевшими пальцами крошечный кусочек хлеба, зачем-то долго нюхала его, мяла, наконец, отправила в беззубый рот. Ее глазки мутно смотрели из-под набрякших желтых век. Сделала глоток вина, улыбнулась, зажмурилась:

– Вку – усно…

Мариголь попыталась улыбнуться в ответ. Но губы не слушались. Может быть, зря она пригласила эту выжившую из ума старуху? Но еще ее родители обращались к ней за советом. Да и из других деревень приходили к ней люди.

Мариголь перегнулась через стол, приблизила лицо к Валде. Вгляделась в мутные слезящиеся щелочки ее глаз. Дремавший страх вдруг поднялся, подступил к горлу; паника душила, туманила голову. И уже не в силах сдерживаться Мариголь прохрипела:

– Говори же! Кто… кто такие ургол!?

Катая мякиш хлеба желтыми пальцами, старуха капризно фыркнула:

– Что ж… сама напросилась.

И шепнула:

– Немного я знаю, слышала только древнюю легенду. У каждого человека есть свой ургол. Появляясь на свет, мы порождаем двойника в мире теней. До поры до времени он живет в своей сумеречной влажной стране. Но если доведется ему проникнуть в наш мир, он будет искать свое отражение, свою жертву. Такова их природа. Он пойдет за тобой, пока не овладеет целиком твоим разумом, душой, телом. Всю, всю тебя высосет. Даже не заметишь, как переродишься в зеленое нечто. Говорят, Ургол – теневая сторона нашей души.

Хлебнув вина, Валда моргнула, шумно втянула носом воздух.

– Они лакомятся твоим страхом, – продолжила знахарка – он деликатес для их влажных губ. Смакуют твою панику, пьют твои сомнения, лакают ледяным языком твою тоску…

У Мариголь вдруг закоченели пальцы. Она поднесла их ко рту, подышала, пытаясь согреть.

– Но… Можно как-то убить его? – спросила шепотом.

Валда пожала костлявыми плечами.

– Убив своего ургол, ты убьешь себя. Ибо он – часть тебя, воплощенная в холодном зеленом теле. Тень не может без света, но тень порождение света. Убить невозможно. Бежать, надо, спасаться. Это как чума, зараза, болезнь.

– Но как же наши придворные маги… допустили…

– Те фокусники, что развлекают толпу дешевыми трюками? Они бессильны против этой напасти. Даже крыс не смогли усмирить. Давно утрачена в нашем мире преемственность подлинных магов.

Валда с сомнением посмотрела на Мариголь. Прошамкала с издевкой:

– Ты вроде тоже происходишь из династии древних магов. И чему научили тебя твои родители?

Мариголь потупилась, покраснела. Действительно род ее был древним, некогда почитаемым родом магов. Но с каждым поколением магическая сила слабела. Люди перестали верить в свои способности, и каждое новое поколение подшучивало над своей избранностью, приписывая ее легендам.

– Помню, в детстве моя бабушка говорила… – Мариголь нахмурилась, – что при желании я могла бы оборачиваться животным. И… еще что-то… уже забыла. Но я никогда не пробовала делать это. Не знала как. Да и родители… утратили навыки своих предков.

Мариголь умолчала о том, что не верила в свои магические силы, считая, что бабушка развлекала ее сказками.

Они замолчали. Девушка вспомнила бесследно пропавших родителей. За ней взялся присматривать ее дядя. Но в замке он появлялся не часто, подолгу пропадая в военных походах. Они так и остались чужими людьми. Единственно близким человеком был для нее сейчас Валентин.

Мариголь взяла в свои ладони сморщенные руки Валды, – сейчас ей так нужно было почувствовать человеческое тепло. Посмотрела в глаза старухи:

– И что же… теперь делать?

– Отправляйся туда, где живет твоя любовь. Отправляйся к тому, с кем твое сердце. Вместе легче выжить.

Валда будто ответила на ее мысли.

Выходя из залы, старуха обернулась:

– И вот еще что… Не медли. Уходи скорее. Посмотри, деревня уже на половину пуста. Люди объяты паникой, люди бегут. Болота ожили. И я уже видела, как на опушке леса бродило зеленое существо. Совсем скоро они осмелеют, подойдут вплотную к замку. Теперь тебе предстоит жить в новом мире. Привыкай к этому. И будь осторожна.

Дверь за Валдой закрылась.

Действительно, деревня пустела. Каждый день Мариголь наблюдала, как очередная семья, взвалив на телегу свой скарб, и, понукая нервно подрагивающих лошадей, отправляется по мокрой от дождя дороге, куда-то вдаль, в надежде обрести иные земли – светлые, чистые, свободные от зеленолицых.

Ночью Мариголь подошла к окну. Временами смрад, доносившийся с болот, становился невыносимым. В конюшне тревожно и тихо ржала ее лошадь – Ласточка. Всмотрелась в притихшую деревушку. И в темноте ей почудилось – по улочкам медленно бродят тени, осторожно заглядывают в окна домов, прилипают к стеклу, принюхиваются. Ищут жертву.

К горлу подступила тошнота. Мой ургол может поджидать меня, свернувшись влажной мокрицей вон под тем раскидистым темным кустом. Глазами моргает, сопит, поводит зелеными ноздрями. Вынюхивает. Ему сладок мой запах, мой страх…

Мариголь обхватила руками закружившуюся голову. Неужели наш мир обречен? И мы пойдем на корм этим тварям? Она пустилась без сил на холодный пол, разрыдалась.

Ночью почти не спала, готовилась к отъезду. Путь до города Ромерунга, стоявшего недалеко от океана занимал двое суток. Она туго набила кожаный баул: на дно положила большой кругляш черного хлеба, несколько козьих сыров, пакетик изюма, бурдюк с красным вином и шерстяной огромный свитер грубой вязки, доставшийся от отца.

Сняла со стены небольшой узкий кинжал, на серебряной цепочке – подарок дяди.

Медленно обошла свой замок, проводя рукой по холодным, местами поросшим мхом стенам. Поднялась по винтовой лесенке на башенку, где жило семейство сов. Пол покрывал толстый слой подсохшего птичьего помета и по углам громоздились скелетики мелких зверьков – добыча ночных охотников. Подняла блестящее коричневое перышко в белых прожилках, залюбовалась, улыбнулась, положила в карман – на память. Навестив погреб, с грустью окинула взглядом огромные бочки с вином многолетней выдержки. Это вино так любил ее отец.

Наконец поднялась в библиотеку. Стеллажи с книгами до самого потолка занимали три стены небольшой комнаты. Тяжело прощаться с молчаливыми друзьями в истертых кожаных переплетах. Сколько вечеров она проводила в их обществе, уносясь в волшебный мир книг. Кончиками пальцев она ласкала пыльные переплеты, перешептывалась с ними, бормотала слова благодарности, прикасалась лбом, пытаясь впитать, запомнить, унести с собой сокровенное знание.

Что будет с ее замком? Поселятся здесь зеленолицые? Вернется ли она? Слезы душили ее.

Быстро сбежала в спальню. Скинув длинную тунику, натянула коричневые облегающие брюки и просторную льняную рубаху. Сверху надела свой любимый, шитый золотом зеленый кафтан, а на ноги высокие черные сапоги для верховой езды. На мгновенье застыла перед зеркалом, пару раз провела гребнем по густым рыжим волосам. И показав язык своему отражению, щелкнула каблуком.

Взвалив на плечи баул, вышла на улицу. Было раннее утро. Казалось, воздух застыл, будто умер, – ни малейшего дуновения ветерка, только отвратный запах плесени и гнили.

«Мой мир гниет» – зло подумала Мариголь, направляясь к конюшне. Деревня стояла тихая, не жилая. Неужели все ушли? Вдали заметила Валду, и срывающимся голосом окликнула старуху.

Та подошла, ковыляя, опираясь на палку, тяжело дыша, будто смрад, разлитый в воздухе, душил ее.

– Все уехали?

– Осталось несколько стариков. Некуда нам идти, – Валда моргнула слезящимися глазами.

– Послушай, – Мариголь достала связку ключей, – это от замка. Вы можете жить там. Провизии хватит надолго. Все лучше, чем в ваших хижинах. А я в Ромерунг… к Валентину.

Валда взяла тяжелую связку, поклонилась.

В порыве безотчетной нежности девушка вдруг кинулась к старухе, прижала ее хрупкое тельце к себе, отстранилась, и посмотрела ей в глаза.

– Ничего, авось обойдется… – прошамкала Валда, – не забывай, ургол можно противостоять. Не бойся их. Твой страх делает тебя слабой.

И зашаркала прочь.

Ласточка дрожала, когда Мариголь седлала ее и прикручивала к седлу баул.

И когда лошадь пустилась рысью, а потом перешла на галоп, Мариголь, приподнимаясь в седле, на мгновенье обернулась на свой замок. Казалось, он тает в зеленовато-сизой дымке. Больше она не оглядывалась.