Читать книгу Ургол - Евгения Монастырская - Страница 3

Дорога, окруженная с двух сторон лесом, была почти пустынна. Зарядил мелкий противный дождь. Изредка попадались нагруженные домашним скарбом телеги, с клетками набитыми притихшими, жавшимися друг к другу курами. За некоторым повозками нехотя волочились привязанные коровы и козы. А собаки бежали, низко пригнув голову, вздыбив шерсть и скаля клыки.

Люди приветствовали Мариголь едва заметным кивком. Они ехали молча, опустив глаза в мокрую, размытую землю. Угрюмые, потемневшие лица. Казалось последние следы надежды, были стерты, смыты с их лиц непрекращающимся мелким дождем. Мариголь заметила – скотина и птица были также безмолвны, как люди. Будто всем им выдрали языки. Животные лишь дрожали, испуганно озирались, косились на лес и непрестанно поводили ноздрями, нюхая воздух. У некоторых кур вместо глаз зияли запекшиеся раны – выклеваны. Куры зачем-то медленно широко открывали и закрывали клювы, показывая дрожащие крохотные узкие язычки, будто в безмолвном долгом крике. В одной корзине она заметила горку черных яиц.

Она ощутила, как по спине пополз холодок, с силой пришпорила Ласточку, хотелось скорее миновать вереницу груженых телег.

Проведя в седле целый день, Мариголь выбилась из сил. Она искала место для привала, высматривая уютные лужайки. Дорога до Ромерунга была ей хорошо знакома, но теперь она едва узнавала ее. Лес, в котором она любила бродить, слушая пение птиц, потемнел и затих. И источал, уже не просто запах плесени и сырости, а невыносимое зловоние выгребной ямы. Лужайки, на которых Мариголь привыкла отдыхать и устраивать пикники, теперь больше походили на болота, трава пожухла и полегла, а на поверхности пенились лужицы зеленоватой жижи.

«Зараза, болезнь» – вспомнила Мариголь слова Валды. Действительно, будто менялась сама структура мира, рушились его основы. Мир мутировал, болел.

Мариголь пустила Ласточку шагом, думая, где же заночевать. Сумерки сгущались. И где будут ночевать все эти люди, встреченные в пути? Теперь она уже жалела, что отбилась от них. Проехала несколько деревушек, но все они были темные и пустые. До города предстояла еще ночь и день пути.

Она слегка ослабила подпруги.

– Потерпи, милая, – и огладила лошадь, – придется нам оставаться на дороге.

Ласточка медленно брела, изредка вздрагивая, фыркая и косясь в сторону темнеющего леса. Луна проглядывала сквозь рваные облака, слегка освещая дорогу. Мариголь покачивалась в седле между сном и явью, намотав на запястья поводья. Ей привиделся Валентин, широко улыбающийся, со спадающей на глаза светлой челкой. Она так любила ворошить его соломенную шевелюру. Скоро… совсем скоро они будут вместе… и кончиться этот кошмар.

Мощный толчок сотряс ее тело. Ласточка взбрыкнула, и девушка мгновенно проснувшись, едва удержалась в седле, обхватив шею кобылы. Солнце только начало подниматься над горизонтом. Она продремала в седле всю ночь.

Впереди Мариголь различила несколько пустых повозок. Некоторые были развернуты поперек дороги. Вокруг валялся разбросанный скарб, но ни скота, ни людей не было поблизости. Казалось, здесь происходила борьба, но следов крови видно не было. Понукая лошадь и подъехав ближе, она с содроганием заметила лужицы зеленой зловонной жижи.

Она не хотела думать, что случилось здесь ночью, куда делись люди и животные. Подтянула подпруги, и с силой послала лошадь галопом. Лес начал редеть, сквозь деревья проглядывали поля. Переведя Ласточку на рысь и проехав еще немного, наконец, остановилась, увидев впереди деревянный мостик и небольшую речушку под ним.

Надо было напоить лошадь. Снимая тяжелое седло и попону, Мариголь заметила, как вспотела спина кобылы. Досуха протерла спину пучком травы и с опаской подвела лошадь к реке. Если с водой что-то не так, Ласточка не будет пить. Но та надолго погрузила морду в прозрачную воду, с удовольствием пофыркивала и качала головой.

Лес закончился, и до горизонта виднелись лишь бескрайние зеленые поля. Мариголь облегченно вздохнула и улыбнулась. Распаковала баул и только сейчас поняла, что ничего не ела и не пила с тех пор, как покинула замок. Воздух был чистым, свежим и маленькие птички с зелеными хохолками весело щебетали в кустах у дороги. Как давно она не видела, не слышала птиц!

Она кидала пичугам крошки хлеба, сама с удовольствием съела два кругляша сыра. Ласточка спокойно пощипывала сочную зелень.

Блаженно вытянувшись на мягкой траве и глупо улыбаясь, посасывая вино из бурдюка, Мариголь принялась наблюдать неспешно плывущие облака. Казалось мир, вновь принял свои привычные очертания. Ушла муть, исчезло наваждение. Она сделала большой глоток. Ургол еще не проник сюда. Да и так ли страшны эти твари? И существуют ли они вообще? Ведь она не видела ни одного! Просто померещилось что-то в ночи из окна замка. Виноваты во всем крысы… крысы! А ургол… всего лишь байки!

Зажав в пальцах бурдюк, незаметно для себя она крепко заснула.

Почувствовав мягкие, ласковые прикосновения к своему лицу, Мариголь разомкнула веки. На нее глядели красивые, обрамленные длинными ресницами глаза Ласточки.

– Ну и проспала же я!

Солнце клонилось к горизонту. Теперь не добраться до города к вечеру. Зато настроение ее поднялось, она почувствовала прилив сил и звонко чмокнула Ласточку в пушистую морду.

Отдохнувшая лошадь шла легким галопом. Уже глубокой ночью Мариголь увидела на холме с трудом различимые, темные стены Ромерунга. Городские ворота оказались открыты, и она удивилась, не обнаружив привычных стражников с факелами.

«И здесь крысы. Люди прячутся» – девушка нахмурилась. Но как только копыта Ласточки зацокали по мощенной булыжником мостовой, сердце ее наполнилось восторгом.

Она, наконец, здесь! С силой сдавила ногами бока Ласточки, и та, отзываясь, торопливо заскользила по камням узких улочек.

«Валентин!» – Мариголь хотелось завопить во весь голос, чтобы проснулся, вздрогнул этот понурый, сонный город.

Его дом. Его мир. Наш, наш мир! Теперь они не расстанутся. Его сердце – ее родина. В его объятьях найдет она приют, спасение. Кошмар растает, морок отпустит. Уйдет боль.

Его дом! Сколько ночей в этом доме они переплетались телами, пальцами, мыслями и пили, пили друг друга, не в силах насытиться.

Шорох грубых льняных простыней, бой часов на главной городской башне, отмеряющий каждый новый час их любви, час открытия, час откровения.

Сердце Мариголь колотилось, на мгновенье ей показалось, она задохнется. Спрыгнула с седла, наспех привязала Ласточку к кованым поручням крыльца.

Дверь оказалась открытой. Она стремительно взлетела по лестнице на второй этаж.

– Валентин! – хрипло крикнула, и каблуки ее сапог дробили тишину старого дома.

Через пару секунд, она увидит его глаза, улыбку. Восторг! Она окунется в него, зажмурившись, броситься!

Дверь его комнаты.

– Валентин… – из пересохшего от волненья горла доносился лишь хриплый шепот, пальцы дрожали, а сердце колотилось где-то в горле.

Схватила горячей рукой холодную медь дверной ручки. Рывком распахнула. В нос ударил привычный запах масляной краски и загрунтованных холстов.

Он спал, забравшись с головой под одеяло. Будто маленький мальчик, решивший спрятаться от дрожащих теней предрассветного утра. Лунный свет заливал знакомую до мелочей комнату.

Мариголь бросилась на кровать, ощутив знакомую мягкость перины.

– Рыцарь мой, ты остался таким же неженкой! – шепнула, зарывшись лицом в одеяло. И вдруг расхохоталась от счастья, от облегчения.

– Валентин… – обняла укутанное в одеяло тело. Накрыла его собой. Прижалась, дрожа и почувствовала, что плачет.

Он зашевелился. Мариголь рывком откинула одеяло с его головы…

И закричала. Она кричала, но не слышала своего крика. На нее уставились узкие глаза – щели, мелко затряслась безволосая голова, открылся вялый безгубый рот… и запах… запах… запах плесени!

– Ургол, ургол… – родилось клокотание в глубине горла зеленолицего существа.

Позже она могла вспомнить только ступени, мелькавшие перед глазами. Сбегая вниз, оступилась, упала, больно ударилась подбородком о нижнюю ступень, прикусила язык, и рот заполнил солено – сладкий вкус крови. На четвереньках вывалилась на улицу, слепо боднув головой тяжелую кованую дверь.

Ласточка странно посмотрела сверху вниз на свою хозяйку, тихонько заржала и натянула поводья. А Мариголь, сидя на коленях, не в силах подняться, обхватила голову руками, и тихонько завыла, раскачиваясь взад вперед, кусая до крови дрожащие губы.

Город оживал перед рассветом. Шевелился. Осветились узкие окна мерцающим пламенем свечей. И она видела, – из глубин комнат смотрят глаза – щели, кивают зеленоватые лица, поблескивают безволосые черепа.

– Ургол, ургол – шептал источающий смрад город. Город, который когда-то был городом людей.

Руки и ноги стали ватными, чужими и почти не слушались, когда она с трудом залезала в седло. И Ласточка, почуяв недоброе, сама пустилась с места в галоп, проскочила несколько кривых улочек, поскользнулась и чуть не упала на повороте.

Прочь отсюда, из этого Королевства, из этого мира! Прочь! – билось в голове у Мариголь.

Она долго скакала навстречу рассвету, то рыдая, то принимаясь истерично хохотать. И лишь почувствовав освежающий бриз океана, придержала кобылу, огляделась. Въехала на холм.

Солнце поднималось над океаном, окрашивая золотом ультрамарин волн. Девушка вдохнула полной грудью этот любимый с детства, дурманящий запах. Успокоившись, она, наконец, поняла, что делать дальше.

К западу от материка находился остров Миланг. В ранней юности она часто бывала там, навещая дальних родственников. На острове не было лесов, но на плодородной почве росли чудесные виноградники и а по склонам пологих гор спускались бесконечные оливковые рощи. Миланглкое вино и масло считались лучшими в Королевстве. Обласканный солнцем, благодатный Миланг, увитый серпантином уходящих ввысь дорог, наполненный неумолкающим стрекотом цикад. Вряд ли зеленолицая нечисть способна добраться туда. Там, там ее спасение.

Вдалеке на берегу она заметила деревушку, и одинокое небольшое суденышко, пришвартованное к пристани.

Мариголь остановила лошадь перед деревней, состоящей из десятка небольших рыбачьих хижин. Кое-где во дворах на веревках сушилась рыба. По главной улице с отрешенным видом брели две коровы, позвякивая колокольчиками.

Она спешилась, осторожно двинулась вдоль домов, заглядывая во дворы и окна, готовая в любой момент спастись бегством. Людей видно не было. Но и зеленолицых тоже.

Осмелев Мариголь крикнула:

– Эй! Есть кто-нибудь!

Коровы меланхолично посмотрели на нее, не прекращая жевать траву.

– Эй! Люди!

– Здесь! – услышала Мариголь хриплый мужской голос.

Домик, из которого донесся голос, стоял на краю деревушки. Обмазанный глиной и покрытый уже местами облупившейся изумрудной краской, он был похож на увядший старый гриб.

Привязав Ласточку к забору, Мариголь тронула калитку и вошла в палисадник.

– Здесь, – вновь прохрипели из домика.

Толкнув дверь, она оказалась в полумраке небольшой комнаты. В нос ударил кислый запах мочи и давно немытого тела.

– Милости просим, – на кровати, прикрытый обтрепанным желтым одеялом лежал старик.

– Думал, уж не придет никто, – и поднял руку в приветственном жесте.

– Где же все? – с ходу спросила Мариголь.

– Уже неделю, как отплыли на Миланг. Когда узнали, что твориться в Ромерунге… Все… все уплыли.

Старик пригладил морщинистой рукой остатки седых волос. Глянул исподлобья:

– Ты… видела их?

– Да… – шепнула Мариголь, – да…

И почувствовала, что сейчас расплачется, к горлу подступил тошнотворный ком. Глаза – щели, зеленый череп, запах плесени…

С трудом отогнала видение, резко встряхнула головой.

– И что же… – голос ее все-таки дрогнул, – что же вы остались?

Старик вдруг зло визгливо захихикал, тело его мелко затряслось, а сухие длинные пальцы засучили по одеялу, пощипывая ворс, выдирая ветхие нити из ткани.

Мариголь передернуло. Сумасшедший? Она покосилась на дверь, отступила на шаг, рукой нащупав, спрятанный под одеждой кинжал.

– Бабы – шлюхи! – прошипел старик и замолк, уронив поросший седой щетиной подбородок на грудь.

Мариголь озадаченно молчала.

– Шлюхи, шлюхи, – заверил старик тоном, не терпящим возражений. И зачем-то прицокнул языком.

Глаза его увлажнились:

– Моя жена оставила меня здесь. Здесь! – с силой ударил кулаком по одеялу, подняв облако пыли, – уже пять лет, как не могу ходить. С кровати не встаю. Упал с мачты, повредил хребет.

И продолжил, катая в пальцах выдранную шерстяную нить:

– Она моложе меня на двадцать лет. Обузой я ей стал! Сука! – он зло сплюнул на пол, – Когда все начали бежать… Взяла свое шмотье. Молча так ходила по комнате, паковалась. И уплыла со своей родней.

Старик покосился на прикроватный столик, на котором стояло большое глиняное блюдо, с подсохшими круглыми хлебами, обломанными по краям и вяленой рыбой. Рядом высилась корзина с яблоками. И большой кувшин с водой.

– Выставила мне все это, только и сказала «прощай»… добрая… добрая женушка… – и он опять залился визгливым смехом.

А Мариголь заметила под кроватью ведро, источавшее зловоние, куда старик, очевидно, справлял нужду.

– Совгор я. – вдруг пробормотал старик.

– Мариголь, – она наклонила голову, – баронесса фон Лимистонг.

– Баронесса – буркнул старик, то ли с издевкой, то ли с презрением.

Наступило молчание, только слышно было, как на улице тихонько ржала Ласточка.

– Я тоже хочу на Миланг! – Мариголь решительно приблизилась к старику, – я видела, осталось одна небольшая шхуна. Мы могли бы вместе… если ты знаешь, как доплыть…

– Конечно, знаю. Сколько раз ходил на остров. Он недалеко, при попутном ветре за двое суток управимся.

По морщинистому лицу старика скользнула тень улыбки.

– Я буду давать указания, ты справишься. Надо лишь поставить парус и правильно держать руль. Что, говоришь, там за судно?

– Рыжее, одномачтовое, с низкой посадкой.

Совгор на минуту прикрыл глаза. Кивнул.

– Это судно Ритаров. Не знаю, почему оставили. Но если оно стоит на воде, значит, нет течи. Или она незначительна. Поди, проверь его. Если все в порядке, перенеси еду из амбара, какую найдешь. И наполни бочки на судне питьевой водой. Выйдем вечером. Пойду по звездам – они моя карта. Будем держать курс на Залькерию.

Старик замолк, улыбнулся, прикрыл глаза.

Мариголь спустилась к небольшой деревянной пристани. Прыгнула на корму узкого выкрашенного рыжей краской судна. Длиною около семи метров оно имело небольшую каюту с двумя низкими лежаками. Воняло тухлой рыбой, по углам валялись рыболовные сети. Парус был свернут и связан.

Она нашла в амбаре старика один мешок сухофруктами, другой – со слегка подгнившими, но еще вполне съедобными яблоками. Захватила вязанку вяленой рыбы и короб с сухарями. И взвалив провизию на обнаруженную в углу тележку, перетащила снедь на судно.

Наконец, наполнив бочки колодезной водой, вспотевшая, измученная вернулась к старику.

Совгор полулежал, опираясь на подушки. Лицо его было спокойно, взгляд сосредоточен.

Старик откинул одеяло, и Мориголь на мгновенье задохнулась от удушливого запаха его давно немытого тела. Одет он был в льняные серые штаны и полосатую рубаху. Девушке пришлось подтащить его длинное тело к двери, и усадить старика в тележку. Ноги его волочились и бились о землю, старый моряк кряхтел и чертыхался.

Наконец она перетащила его непослушное долговязое тело на палубу.

Потирая ушибленный зад, Совгор оглядел судно опытным взглядом, дал пару указаний и облегченно вздохнул:

– Теперь можно отдать швартовый.

– Это еще не все. Ласточка, моя лошадь…

– Сдурела, дочка! Не место кобыле на этом крошечном судне. Здесь не перевозят лошадей.

– Нет, – голос Мариголь дрогнул, она торопливо заговорила, – я все просчитала, ее можно привязать к мачте. Или отправить на корму.

– Бабы – дуры, – проворчал старик, – посмотри какая низкая посадка у судна. Вот-вот воды хлебнет. При первой же небольшой качке… если кобыла не будет стоять как вкопанная… а ведь она не будет! Судно перевернется!

Он приблизил желтое морщинистое лицо к Мариголь:

– На таких судах не перевозят лошадей!

Губы ее задрожали. Она отвернулась от старика. Шепнула:

– Сейчас вернусь.

Размазывая по щекам слезы, шатаясь, подошла к радостно заржавшей Ласточке, привязанной к забору.

Уткнулась лицом в пушистую мягкую морду. Нежные волоски ласково щекотали ее кожу. Ласточка нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

Мариголь на мгновенье посмотрела в ее чудесные глаза и снова быстро спрятала лицо в гриву.

– Здесь есть замечательные луга с зеленой сочной травой. А недалеко от деревни я видела небольшое озерцо, – шептала она, уткнувшись в гриву, – тебе будет хорошо здесь… хорошо.

Сняла седло. Освободила голову лошади от уздечки.

– Я найму большое судно на Миланге и вернусь за тобой!

И медленно ласково провела рукой по бархатной мягкой шкуре – от головы до крупа.

– Ты самая лучшая. Лучшая! Гуляй! – резко отвернулась и почти побежала к пристани.

Ласточка, игриво взбрыкивая, радуясь свободе, пританцовывая, затрусила следом. Пару раз она шаловливо боднула хозяйку мордой в спину.

Дойдя до пристани Мариголь обернулась, заложила два пальца в рот и оглушительно свистнула, звонко шлепнув ладонью по крупу лошади.

– Гуля-я -й!!!

Отбежав на пару метров, Ласточка резко развернулась и застыла, вытянув шею, прядя ушами, недоуменно глядя на хозяйку.

И когда Мариголь, уже отвязывала шхуну, лошадь, осторожно пробуя копытами шаткие бревна, ступила на пристань, пошла к судну.

Девушка оттолкнула судно веслом, и легкое течение понесло его прочь.

Она долго смотрела на лошадь; немигающие, недоуменные, вопрошающие глаза, с большими пушистыми ресницами; они удалялись, пока не стали просто черными точками. И когда Мариголь отвернулась, и судно плавно вышло из гавани с берега донеслось протяжное призывное ржание. Она зажала большими пальцами уши.

Под руководством старика, Мариголь удалось поставить парус. Под напором ветра грязноватое полотнище расправилось, и лодка легко заскользила по волнам.

На бледном небе взошла первая яркая зеленовато-желтая звезда. Она казалась огромной и живой. Будто чей-то мерцающий глаз следил за ветхим суденышком, скользнувшим в объятья бескрайнего океана.

– Залькерия, – с неожиданной нежностью пробормотал моряк, – на нее будем держать курс.

Он устроился на корме, уверенно держа жилистыми руками деревянный брус, который он называл рулем.

Океан был тих и спокоен. Волны бережно покачивали судно, а мягкий ветер гнал их вперед. Мариголь лежала на спине, любуясь россыпью звезд и слушая успокаивающий плеск воды.

– Смени меня, – раздался голос Совгора.

Мариголь приблизилась к старику.

– Держи руль так, что бы нос судна всегда смотрел на звезду Залькирию… видишь, сейчас она стала маленькой, теряется в созвездии Великого Омла. Не упускай ее из виду. Разбуди меня перед рассветом, когда звезды Омла начнут исчезать за горизонтом.

Минут пять он наблюдал, как Мариголь старательно держит руль, устремив взгляд на звезду.

Потом подтягиваясь на руках моряк, кряхтя и чертыхаясь, пополз к каюте. Спустя пару минут послышался густой храп.

Изучив расположение звезд, через какое-то время Мариголь уже не боялась отвести взгляд от Залькерии, безошибочно узнавая ее вновь.

Судно мерно покачивалось во тьме, теплый ветер играл ее рыжими волосами. И лишь огромное звездное небо, пугающее и прекрасное одновременно, казалось, заглядывает в самую глубь ее существа и тихо звенит в сердце, наполняя грустью, нежностью, надеждой.

Она прислонилась спиной к жесткому борту, крепко зажав в руках руль. Иногда начинала тихонько беззвучно плакать; перед глазами возникало улыбающееся лицо Валентина, его светлые волосы непослушными прядями падали на высокий чистый лоб, лицо дрожало, сменяясь отвратительной зеленой маской. Вспыхивали недоуменно-вопрошающие глаза Ласточки, сияющие как две звезды, две огромных Залькерии, и растворялись во тьме. Появилось лицо Валды – «Тебе предстоит жить в новом мире. Привыкай к этому» – шептала старуха беззубым ртом. И вдруг больно вцепилась жесткими пальцами в плечи Мариголь и принялась немилосердно трясти.

– Очнись же! Очнись! – открыв глаза, Мариголь увидела перекошенное лицо Совгора.

На предрассветном небе догорали последние звезды. Она с ужасом обнаружила – созвездие Великого Омла исчезло.

– Ты проспала! – слова старика прозвучали как приговор.

Он не сводил с нее острых злых глаз. И, казалось, готов был ударить.

Мариголь потерла плечи, хватка у Совгора была крепкая. И тут же поняла, что лодка ведет себя по-другому. Старая посудина не плавно скользила по волнам, а стремительно летела, как пущенная из лука стрела! Качка усилилась, в ушах свистел ветер.

– Мы попали в течение – прохрипел Совгор.

– Как… как-кое течение? – Мариголь начала заикаться.

– Когда ты выпустила руль, судно бесцельно болталось, и, подавшись к северу, попало в это проклятое течение! Моряки называют его «путь в бездну»!

– Путь в бездну… – эхом повторила Мариголь, вздрогнула, мурашки поползли по спине, – и что это?.. и как теперь?..

– Убери парус. Поднимается сильный ветер.

На ватных непослушных ногах, опираясь рукой о борт, Мариголь пошла к мачте. Кое- как свернула, бешено рвущееся из рук полотнище.

Совгор молчал, глаза его сузились, тяжелым взглядом исподлобья он изучал горизонт. Волны становились выше. По небу, неслись рваные сизые тучи.

Мариголь вернулась к старику. Ее трясло.

– Объясни же, наконец! – голос сорвался на визг, – не молчи!

Не оборачиваясь, старик начал изменившимся голосом:

– Это течение несет корабли к гибели. Сам никогда не попадал в него. А те, кто попадали, не возвращались. Теперь тебе ясно?

Помедлив, Совгор продолжил:

– Это страшное место в океане, помеченное на всех судоходных картах черным крестом. Говорят, течение уносит суда на край океана, где вода низвергается в бездну, увлекая с собой корабли. Один колдун, живший в наших краях, говаривал, эта пропасть – ворота в другой мир.

И понизив голос, добавил:

– В мир, населенный чудовищами.

Закрыв лицо руками, Мариголь опустилась на палубу. Ей казалось, она сходит с ума. Слишком много всего за последние дни. Куда они несутся? Прямиком в мир Ургол? Она уже жалела, что сбежала из замка.

Вдруг лодку сильно тряхануло. Большая волна ударилась о борт судна, обдав брызгами лицо, одежду. И тут же еще одна, накрыла уже с головой.

– К рулю – закричал Совгор, вцепившись двумя руками в борт, – держи эту чертову палку прямо!

Удержать равновесие в танцующей лодке было невероятно трудно. Мариголь вскочила и тут же рухнула, всем телом ударившись о дощатую палубу. Превозмогая боль, она быстро поползла к корме.

Метровый руль мотало из стороны в сторону. Девушка схватила его, но он вырвался из рук, ударив ее в челюсть. Она услышала хруст, почувствовала вкус крови, нащупала языком осколок зуба, зло сплюнула. Снова вцепилась в руль, навалилась всем телом.

Руль вибрировал под ней, от порывов ветра стонала и содрогалась мачта, и Мариголь казалось, она вот-вот подломится и рухнет.

Совгору удалось ухватиться за обрывок каната. Его покалеченное тело мотало по палубе, как тряпичную куклу. Он то чертыхался, то затягивал дикую пиратскую песню, и волны, накрывающие его с головой, заглушали его бормотание и стоны.

Только сейчас Мариголь заметила, как стемнело. Небо превратилось в сплошную свинцовую, низкую, давящую тучу, – казалось, она дышит, дрожит, и пухнет на глазах, грозя, обрушится на голову.

И вдруг сквозь свист ветра, чертыханье Совгора и рев волн, Мариголь уловила новый странный посторонний звук. Он напоминал стрекотание стрекоз, усиленное в тысячу раз. Звук вселял ужас, она завертела головой пытаясь понять, увидеть его источник. И тут в борт судна вцепилась когтистая лапа. Бледно – серая, чуть больше человеческой руки, с тонкими прозрачными перепонками между пальцев, она цепко держалась длинными загнутыми когтями.

Мариголь почему-то глупо улыбнулась и зажмурилась.

– Я открою глаза, и кошмар исчезнет, – шепнула девушка непослушными дергающимися губами.

В детстве не раз успокаивала себя подобным образом, когда оставалась одна в своей темной спаленке, и ей мерещились шевелящиеся по углам тени.

Набравшись мужества, Мариголь разомкнула веки. На нее не мигая уставились круглые янтарные глаза с черными точками зрачков. Существо почти полностью вползло на судно. Отдаленно напоминая огромного двухметрового тритона, оно подрагивало серой кожей с размытыми желтоватыми пятнами. По бокам удлиненной головы слегка трепетали тонкие нежно-розовые жабры. Тритон раздул крошечные ноздри, тихонько фыркнул и открыл пасть, усеянную мелкими острыми зубами. В глотке чудовища бешено метался ярко-красный узкий язык. Раздалось стрекотание.

– Миларапы! – раздался вопль Совгора.

Она узнала этого тритона. В библиотеке замка висела пара гравюр с изображением миларап, пугающих и одновременно притягивающих. В детстве она могла часами простаивать перед ними, с каким-то странным любопытством разглядывая леденящие кровь сцены. Большие чудища с когтистыми лапами облепившие судно, пожирали носившихся в панике моряков с искаженными от ужаса лицами. Надпись под гравюрами гласила. «Миларапы, атакующие судно».

«Насмотрелась – пронеслась в голове, – не стоит в нежном возрасте упиваться кошмарами. Однажды они могут прийти к тебе наяву».

Отрешенно, будто во сне, она наблюдала, как миларапа неторопливо повернул голову к бьющемуся, как рыба на крючке, воющему Совгору. Тритон шумно втянул воздух маленькими ноздрями и медленно, будто ленясь, направился к старику, заскрежетав когтями по палубе. Совгор пытался отползти, но руки не слушались его. Он бестолково елозил ими по палубе, распластавшись на досках, извиваясь, будто огромная издыхающая, агонизирующую лягушку, с перебитым хребтом.

Из оцепенения Мариголь вывел удар руля, пришедшийся по ребрам.

Миларапа уже ухватил старика за башмак. Мариголь дрожащими руками вынула из ножен спрятанный под одеждой кинжал. Вскочила на ноги, ей показалось, качка уменьшилась и она, нелепо приплясывая, стараясь сохранить равновесие, приблизилась к серой гадине. Ступня Совгора наполовину скрылась в пасти тритона, послышался хруст, старик завизжал, а глаза его налились кровью и вылезли из орбит.

Девушка занесла руки с кинжалом над головой, целясь в череп чудовища. Из-за качки удар пришелся в шею. Миларапа взвыл, из раны в лицо Мариголь брызнул фонтан желтоватой зловонной жижи. Он выпустил изжеванную окровавленную ногу старика. Мариголь замутила, но она вновь сделала отчаянный выпад в сторону тритона. Кинжал вспорол бледную серую шкуру, в разрезе показалась блестящая кость черепа. Миларапа лязгнул зубами и ухватил ее за полы кафтана, тряхнул, оторвал большой лоскут. Она рухнула на палубу. Чудовище выло и надвигалось на нее, мотая из стороны в сторону окровавленной головой.

– Ну что дрянь, – трясущимися руками девушка наставила острие кинжала на серую морду. И вдруг отчетливо осознала, она может победить гадину. Убить его! Искрошить! Измельчить на сотни серых окровавленных кусочков.

Уже собираясь броситься на тритона, Мариголь увидела страшные глаза старика, его распахнутый в беззвучном крике рот и дергающийся палец, указывающий на что-то за ее спиной. Она уже знала, что находится у нее за спиной. Конечно, ведь эти твари никогда не нападают в одиночку! И на гравюрах всегда изображалось несколько миларап! Услышала стрекотание. Успела обернуться и отскочить, когда первое чудовище сделало выпад. Еще одно карабкалось на судно.

На мгновенье мелькнула мысль броситься за борт. Но вдруг краем глаза она увидела дверной проем каюты. Ей казалось, она бежит к своему убежищу слишком медленно, как в кошмарном сне с трудом передвигая свинцовые ноги, в ставшем вдруг вязком, плотном пространстве.

Она едва успела захлопнуть дверь перед оскалившейся мордой, мельком увидев страшные молящие глаза Совгора и простертую к ней руку. И последним судорожным усилием задвинула засов.

Крик старика перекрыл стрекотание миларап. Он звал ее, звал по имени. Из последних сил она подперла спиной дверь, боясь, что та не выдержит ударов когтистых лап.

– Прости… прости… не могу больше, – повторяла Мариголь, раскачиваясь как заведенная безумная кукла, – не могу, не могу, не могу…

В дверь еще немного поскреблись, а потом она услышала удаляющиеся шарканье.

Через мгновенье раздался вопль старика, переходящий в булькающий захлебывающийся визг. Мариголь с размаху ударилась затылком о дверь, прокусила нижнюю губу и потеряла сознание.

Когда она открыла глаза, сквозь дверные щели проглядывали лучи солнца. Голова трещала, а на затылке вздулась огромная шишка. Мариголь застонала; в ушах еще звенел предсмертный крик старого моряка.

Она долго прислушивалась, приложив ухо к двери. Но снаружи раздавался лишь тихий плеск волн. Наконец, сдвинув засов, осторожно высунула голову. Светило яркое солнце. Палуба была пустынна.

Выбравшись из каюты, девушка увидела окровавленную, изодранную в клочья одежду старика и подсыхающую лужу крови. На корме лежала скрюченная человеческая кисть.

Океан был тих и спокоен, а течение все-также несло корабль в неведомое.

Девушка опустилась на палубу и разрыдалась.