Читать книгу Тень белого - Евгения Райнеш - Страница 4

Я проснулась с тяжестью в затылке – той самой, когда проваливаешься в забытье уже перед рассветом, зная, что сна осталось на пару часов. Голова гудела, комната слегка качалась в сером утреннем свете, в окно даже сквозь плотные шторы пробивалось приглушенное солнце. Воспоминания о минувшей ночи хлыстом резанули по измученным бессонницей вискам, и я застонала, зарываясь в подушку. Где-то по дому бродит андроид с лицом моего покойного мужа. Нужно было начинать с этим жить.

Спустилась по лестнице, держась за перила, потому что голова все еще сверлила изнутри тупой болью. Дом встречал меня непривычной тишиной, такой, в которой кажется, что кто-то все время внимательно дышит, не показываясь вам на глаза.

Гостевая была приоткрыта, совсем чуть-чуть, и я не собиралась туда заходить – просто так вышло, взгляд сам зацепился за полоску света на полу. Дан стоял у окна, спиной ко мне, чуть склонив голову, будто слушал что-то далекое. Его неряшливая привычка ерошить волосы на затылке… Настолько до мурашек знакомая, что у меня сердце сжалось в комок.

Черт, я на мгновение даже забыла все последние месяцы, чуть не окликнула его: «Эй, а кто обещал с утра просмотреть все объявления о работе?». Но тут Дан неловко повернулся, пуговица отлетела от рубашки, и во внезапно открывшемся отвороте между тканью и шеей я увидела не кожу, а матовую, безупречно гладкую поверхность. Ни рельефа ключицы, ни пульса в яремной впадине – лишь бесшовный слиток биосинтеза, холодный и законченный, как отшлифованный брусок.

Спасти от жутких мыслей и головной боли могла только вода. Я всегда любила плавать в заливе по утрам, но после вчерашнего шторма он еще два дня будет мутным, непригодным: к берегу прибивает мусор, водоросли, обломки веток и целые ковры размокших бумаг.

Бассейн же лежал в утреннем солнце, как огромное жидкое зеркало, в котором небо отражалось без единой морщины. Его бирюзовая гладь, обрамленная холодным белым бетоном, казалась идеальным островком порядка в мире, который треснул по швам.

Прохлада прошла мурашками по коже, сжимая диафрагму, и это было почти болезненно, но приятно. Я оттолкнулась от бортика и ушла под воду, в гулкую, изоляционную тишину. Белый свет солнца преломлялся в толще, рисуя в глубине колышущиеся блики – такие же беспокойные, как пару дней назад на дне бассейна небоскреба «Ауры». Мы втроем с Корди и Ирен лежали на гидродоках, мне казалось, что все мои неприятности остались позади, и упругая пена бортиков щекотала спины. Где-то далеко внизу, в каньонах небоскребов, проплывал рой курьерских дронов, завершивших программу. Их слепые фары-рыбьи глаза и рубиновая россыпь значков «свободен» мерцали в сумерках последними вспышками.

Над нами повисла стая светящихся фей-биоников. От их полупрозрачных крыльев, вибрировавших с тихим гулом, побежали мурашки, проникая глубоко под кожу, акустическими волнами массируя застоявшиеся узлы.

Ирен водила пальцами по воздуху, пытаясь угадать на ощупь траекторию их полета.

– Смотри, Корди, темно-фиолетовая – твой цвет! – крикнула она, и ее голос прозвучал так ясно, будто мы были не под открытым небом, а в идеально акустическом зале. – Говорят, если увидишь голубую – это к большой удаче. Не к мелкой, вроде выигранного пари, а к чему-то… значительному. К переменам.

Я не пыталась ничего ловить, а просто смотрела, чувствуя, как прохлада воды подо мной и это фантасмагорическое зрелище над головой сливаются в одно целое. В тот миг мир не давил, не требовал, не пугал. Он был бесконечно щедрым и прекрасным.

Но воздух закончился. Я вынырнула, откинула с лица мокрые волосы и сразу пожалела, что вернулась.

Он стоял на противоположной стороне бассейна, у стеклянной ветрозащитной панели, неподвижный и четкий, как манекен, со вкусом выставленный в витрине. Светлый льняной пиджак, футболка с V-образным вырезом, загар ровный, как дорогой фильтр. Волосы уложены, но не старательно, а спонтанно удачно. Слишком правильный для случайного визитера, слишком незнакомый для соседа и слишком живой для мира, в котором мой муж вчера вернулся из мертвых.

– Удивительно, – сказал он с парадоксально бархатной хрипотцой. – Я предполагал: у вас непременно должен быть бассейн, но не думал, что такой.

Захотелось обратно – вниз, туда, где нет людей. Я поднялась по лестнице, чувствуя, как вода стекает по спине. Мужчина не отвел взгляд.

– Страховка уже выплачена, – сказала я. – Ваши представители кружили тут две недели, но ничего для себя интересного не нашли.

– О, вы ошибаетесь. Я не из страховой компании, – он рассмеялся.

У него были чрезвычайно белые зубы. И очень голубые глаза. Тип мужчины, который кажется одновременно стилистом, ресторатором и любовником известной телеведущей. Он не был красивым в прямом смысле, но слишком уверенным в себе, чтобы это имело значение.

Я взяла полотенце:

– Вы кто?

– Простите. Мартин Бейл. Или Март, если так проще. Glamour Home & Life. У нас подборка: «10 белых домов, от которых можно сойти с ума». И ваш – фаворит. Я не мог не заехать.

– Мне ничего не известно.

Я накинула халат. Капли воды с волос падали на нагретую плитку.

– В этом и прелесть, – он сделал шаг ближе. – Живой объект без постановочных декораций. Чистая эстетика, никакой фальши.

Мартин достал телефон и одним движением пальцев развернул в воздухе проекцию – легкий голографический экран завис между нами, мерцая в солнечном свете. На нем мелькали кадры, в которых повторялось одно: белые дома, окруженные зеленью или нависающие над океаном. Строгие фасады в стиле «кибернетического аскетизма» из переплетенных мицелиевых панелей; текучие формы «био-тек-модерна» с самоочищающейся облицовкой; кубистические структуры «нео-футуризма» из тетрапластика с фазовым переходом. И на фоне этой стерильной красоты – живые, пойманные врасплох лица хозяев: кто-то сиял подобно своему жилищу, у кого-то в глазах читалась усталая пустота, а один искаженный яростью мужчина пытался прикрыть объектив рукой.

Мартин не отрывал взгляда от моего лица, пока пальцем скользил по экрану, меняя ракурсы, демонстрируя мне своих «героев».

Я опустилась в шезлонг. Спина еще помнила воду, а в ушах бился голос Дана. Я чувствовала его даже сейчас, где-то в глубине дома, как утечку газа: невидимый, но удушливый.

– Вы часто заходите без приглашения? Кто вас вообще пустил?

Он свернул проекцию, не моргнув. Ни капли вины, ни тени сомнения. Только чуть повел плечами в идеально сидящем пиджаке, будто поправляя невидимые латы.

– Все открыто. Ощущение, что вы меня ждали.

Этот Мартин был нахален. Но это казалось… выверенным. Как будто роль, отрепетированная много раз. Может, он правда из журнала. А может, просто один из тех охотников за свежими вдовами, которые прячут кольца в карман, а биографию – в дымке неопределенности.

Незваный гость уже опять включил телефон.

– Пара кадров – и я исчезаю, как не был. Лишь короткий аккорд славы: «Белый дом на побережье». Можно?

Его палец уже завис над экраном, мое согласие Мартин пытался превратить в пустую формальность.

– Нет, – сказала я.

Он усмехнулся снова, как будто именно этого и ждал.

– Конечно. У вас замечательное чувство ритма, госпожа…?

– Просто Кара.

Бейл все-таки демонстративно убрал телефон.

– Вид потрясающий, – сказал он. – Вы всегда одна?

– А вы всегда так навязчивы?

– Простите, – он театрально поднял ладони. – Профессиональное искажение. Я просто умею чувствовать людей.

– Мне казалось, именно так говорят те, кто их не чувствует вообще.

Ему понравился ответ. Видно было, он не из тех, кто теряется, когда с ним говорят на грани хамства. Кажется, наоборот, с удовольствием вступает в игру.

– Вы остроумны. И довольно холодны. Это хорошо. Интерьер без мягких подушек. Мне нравится. Красиво, но для одной слишком просторно.

– Настоящий провансальский нео-лофт, – соврала я.

Он шагнул ближе к стеклу и, слегка наклонив голову, произнес с выражением восторга:

– Боже. Нео-лофт! Свет, арки, текстура стены – вы не представляете, насколько это сейчас в моде. Просто мечта редактора. Такие проекты обычно делают архитекторы с европейским бэкграундом. Позвольте угадать: Бельгия? Или студия в Берлине?

Провансальский нео-лофт я придумала только что. Во всяком случае, в этом доме его нет. Здесь – строгий минимализм с индустриальным уклоном: бетон, металл, стекло, несколько акцентов цвета, и только. Гламурный журналист не мог этого не знать.

Я встала. Тело все еще чуть вибрировало от воды. Рука машинально скользнула к любимому муранскому бокалу – пустой. Захотелось кофе. Или водки. Даже хлорки, если честно – лишь бы все оставили меня в покое.

– Послушайте, Март или Мартин, я не даю интервью. И мой дом – не декорация.

Его уверенность не дрогнула ни на мгновение, а в легкой насмешке сквозила привычка держать игру под контролем.

– Справедливо. Я… бываю настойчив. Иногда это работает.

В доме что-то щелкнуло. Система климат-контроля или, возможно, Дан передвинулся на втором этаже. Бейл не подал виду, что слышал.

– Иногда вас выгоняют через черный ход.

– У вас нет ни черного хода, ни задней двери.

Я молча смотрела на него. Он медленно отвел взгляд, и впервые за все это время его глаза стали чуть-чуть… другими. Менее рекламными или, может, более уставшими.

– Я знаю, что не вовремя. Правда, простите.

И все равно не уходил. Я заметила, как он смотрит на двери, на панорамные стекла, на точку крепления камеры у угла веранды.

– Насколько я успела понять, вы всегда не вовремя. Откуда вы знали, что я дома?

– Мы следим за локациями – дрон делает облеты. Технически это часть процесса отбора. Поверьте, ничего личного.

– Все личное.

Из дома донесся звук падающей посуды.

– В доме кто-то есть?

– Домработница, – соврала я. Дан должен был сидеть в гостевой комнате, а не шариться по кухне. – Так какое право у вашего журнальчика вторгаться в личную жизнь и шпионить за людьми с дронов?

Уголки его губ дрогнули, будто он оценил мой вопрос как удачный ход в игре, правила которой знал только он.

– Право, прописанное в пользовательском соглашении, которое вы принимаете, регистрируя дом в кадастре. Общедоступные данные – удивительная штука. – Он произнес это с легкой насмешкой, но его глаза продолжали анализировать мою реакцию. – Налоговые декларации, записи аэрофотосъемки, даже спутниковые снимки для сервисов картографии. Мы просто… соединяем точки. А дроны – всего лишь способ убедиться, что объект не утратил своей фотогеничности. Технически это легально.

Мартин сделал паузу, давая мне осознать, насколько хрупки границы частной жизни.

– Ваш дом слишком совершенен, чтобы оставаться приватным владением. Сожалею, но вам придется разделить эту красоту с миром. В этом минусы произведений искусства, они не могут принадлежать кому-то одному в полной мере. Как и… красивые женщины.

В его голосе снова появились бархатные нотки, но теперь в них слышалась личная заинтересованность.

– А вот теперь вы точно перегнули…

– Ладно, – он с притворной покорностью поднял руки, но во взгляде зажглись веселые искры. – Капитулирую. Признаю, ваш холодный прием остудил мой профессиональный пыл. Почти.

Он достал из внутреннего кармана пиджака тонкую визитку и, не подходя ближе, положил ее на край столика для напитков.

– Но я оставлю это здесь. На случай, если вы решите, что одинокая жизнь в стеклянном шедевре – все-таки переоцененная роскошь. Или если просто захотите обсудить… архитектуру. За кофе. В конце концов, даже у самых прекрасных картин иногда меняют раму. Подумайте над этим, Кара.

Мартин развернулся и ушел той же неспешной, уверенной походкой, оставив в воздухе витать двусмысленность и легкий шлейф дорогого парфюма.

Я проводила взглядом исчезающую за изгибом дорожки фигуру и только тогда позволила телу обмякнуть, впитать в себя прохладу ткани и устойчивость каркаса. Где-то далеко галдели встревоженные вчерашним штормом чайки, ветер колыхал полы халата, а свет солнца переливался на белых панелях дома. Хоть несколько минут подумать о пустяках: о цветах в вазе, об опустевшем муранском бокале, о том, что, наконец, можно просто быть.

Плавно, почти беззвучно, спинка шезлонга откинулась под моим мягким давлением. И в этот миг, в промежутке между вдохом и выдохом, когда тело полностью расслабилось, что-то щелкнуло – коротко, словно повернулся ключ в замке.

Спинка не опустилась до конца, а сорвалась. Я среагировала машинально: руки вцепились в поручни, проскочила мысль – «поменять положение», – и вместо привычного мягкого усилия тело ощутило холодную стальную хватку. Плечи прижало к подлокотникам. Ноги вдруг уткнулись в какие‑то направляющие, которых я раньше не замечала. Дыхание стало тяжелым, как будто кто‑то положил кирпич мне на грудь.

Паника пришла не сразу – сначала включился автоматический расчет: «Это механизм, не драматизируй, техника иногда глючит». Я пыталась сказать себе это вслух. Но когда каждое движение вызывало новое, более сильное давление, и грудь словно запиралась в тиски, слов стало не хватать. Я закашлялась – и кашель обрывался, потому что воздух заканчивался. Руки инстинктивно сжали подлокотники, пальцы вонзились в ткань.

«Баг», – прозвучало в голове чужим эхом. «Он не мог…». Во мне что‑то содрогнулось. Кого я имела в виду? Он… Кто? Кто мог настроить ловушку в удобном кресле? И зачем?

Мысль металась, как муха между рамами, не находя выхода. «Это баг», – снова сказал внутренний голос, и я схватилась за него, как за спасательный круг. Дернулась вперед, чтобы дотянуться до рычажка отключения, который, как я помнила, всегда был на правом подлокотнике. Пальцы скользнули по гладкому пластику, едва коснувшись его, и в тот же миг стальные объятия шезлонга сомкнулись еще туже. Воздух вырвался из легких уже со свистом, перед глазами поплыли темные пятна. Это было как последняя проверка: попробуй, чтобы убедиться, пути для побега больше нет.

Я не помню, как именно выбралась. Кажется, что-то вроде: толчок, короткий щелчок, запах паленой электроники и странное, неизбежное облегчение, когда корпус шезлонга откинулся назад и я вывалилась из кресла. Лежала на гладких, нагретых солнцем плитках, дышала судорожно, чувствовала на шее давящие круги, будто следы ремня.

Утреннее солнце играло на безупречной поверхности каркаса шезлонга, отлитого из матового биополимера с памятью формы – материала, который должен был гнуться, но не ломаться, подстраиваясь под владельца. Обивка, ткань с плетением из наноуглеродных нитей, мерцала перламутровыми переливами, скрывая в себе сенсоры давления и температуры. Идиллическая картинка умного дома, обещавшая комфорт и безопасность.

И секунду назад эта самая «безопасность» сжимала меня в стальных тисках. В памяти всплыли не листочки рекламного буклета, а сухие строчки из юридического приложения к договору на «Умную экосистему «Оазис»: «В случае возникновения нештатной ситуации, угрожающей целостности устройства, активируется алгоритм принудительной стабилизации. Автоматическая предохранительная функция».

– Кара?

Я медленно, с трудом повернула голову. Дан стоял в дверном проеме, залитый солнцем.

– Ты упала? – Он сделал шаг вперед, и его взгляд скользнул по моему растрепанному виду, по шезлонгу, а затем вернулся ко мне. – Я услышал стук.

Дан опустился на корточки передо мной.

– Должно быть, нога подвернулась, – произнес он, и в голосе прозвучала легкая, почти невесомая улыбка. – Со мной такое часто бывает на ровном месте. Помнишь тот ужасный скользкий коврик в нашей старой ванной? Давай я помогу.

Меньше всего мне бы хотелось, чтобы андроид дотрагивался до меня. Впрочем, прикосновения покойного мужа я бы тоже предпочитала не испытывать. Но это не был Дан, несмотря на «скользкий коврик в старой ванной», из-за которого мой покойный муж один раз вывихнул руку, а второй – получил огромную гематому на бедре.

Я отшатнулась, возможно, слишком резко, на секунду стало неловко, а затем сразу – разве не плевать на чувства андроида? Этот фальшивый суперДан не мог обижаться, так ведь?

Но он как бы обиделся: замер, его рука осталась в том же положении – протянутой в пустоту. И в этой застывшей позе, во внезапной неподвижности показалось что-то укоризненное и… ранимое.

Но лишь на секунду я пожалела о том, что была резка с ним. Так как в следующее мгновение локоть Дана задел край столика. Стоявший там бокал – мой последний муранский бокал – едва качнулся, словно все еще выбирая, падать или нет.

Я успела только вдохнуть.

Тонкая ножка скользнула по стеклянной столешнице, пустой бокал перевернулся набок и покатился легко, почти грациозно, как будто его кто-то подтолкнул. На миг солнце поймало граненый рисунок, и дымчатый топаз вспыхнул теплым золотом – таким живым, что сердце у меня дернулось, будто я смотрела на что-то одушевленное.

Потом раздался звон, удивительно мягкий и парадоксально оглушительный.

Стекло хлынуло по полу россыпью искрящихся осколков, и тихий звук катящихся граней был почти музыкален… если бы не тот факт, что я знала: другого такого бокала у меня уже не будет. Черт с ним, со взбунтовавшемся креслом! Но вот это…

Муранское стекло. Последняя нить, связывающая меня с миром до проклятого Дана.