Читать книгу Тень белого - Евгения Райнеш - Страница 5

– Дан?! – мой голос прозвучал резко, сорвавшись, прежде чем мозг успел нажать на тормоза.

Имя вырвалось само собой, не избавленное еще от старой жизни – ссорами из-за разбитых чашек, спонтанными объятиями после, всем тем иррациональным и живым, что когда-то было между нами.

– Черт, Кара, прости… – его голос звучал сдавленно, с искренним, хорошо сымитированным сожалением. Даже провел рукой по затылку – коронный жест, когда он нервничал.

– Мы же договаривались, – прошипела я. – Ты живешь в гостевой. Не высовываешься. Не показываешься никому на глаза, пока я… не решу, что с этим всем делать.

Его лицо на секунду стало гладким, как отполированное стекло. Затем черты ожили с подобранной эмоцией – легкой обидой.

– Я просто… – он сделал крошечную паузу, будто перебирая варианты ответа. – Услышал голоса, потом шум… Кто-то чужой, ты упала… Разве нельзя волноваться?

Фраза была почти правильной. Но в интонации не хватало той спонтанной уязвимости, с которой настоящий Дан оправдывался бы. Звучало как хорошо отрепетированная строчка из диалога.

– Ты разбил… – голос мой дрогнул, – …память. Единственное, что у меня осталось от Венеции.

Его выражение сменилось на заботливое слишком быстро:

– Кара, милая, мы купим новый. Мы поедем снова, я обещаю.

От этого «милая» у меня по спине пробежали мурашки. Настоящий Дан никогда бы так не сказал. Он бы злился, оправдывался, может, даже кричал, а потом, сжав зубы, молча собирал бы осколки, и его спина выражала бы такое раскаяние, что любое «прости» оказалось бы лишним.

– Тебе не понять, – почти прошептала я. – Это не про стекло. Это про все, что было до… этого. Ты не можешь это купить. Ты не можешь это вернуть. И мы не можем снова поехать в Венецию, потому что мы никогда вместе там не были!

– Ты права, – произнес он с той же мягкой, убийственной логикой. – Моя база данных не содержит совместную поездку в Венецию. Следовательно, это воспоминание является исключительно твоим.

Он смотрел на меня чуть дольше, чем нужно, как будто пытался вычислить – сколько паузы положено после слова «никогда».

– Прости, – повторил. – Ты расстроена. Я не хотел тебя злить.

– Ты не можешь меня злить, – вдруг поняла я. – Для этого нужно быть живым. Нужно хотеть причинить боль.

Он кивнул без раздражения и попытки возразить. Просто принял как факт.

А потом опустился на колени и стал собирать осколки. Каждый раз, когда пальцы приближались к стеклу, я ждала – вот порежется, вздрогнет. Но он двигался точно, как манипулятор. Ни одного неловкого движения, ни одной ошибки. Как он с такой координацией умудрился опрокинуть бокал, неужели нарочно?

– Осторожнее, – сказала я.

– Мне не больно, – ответил он спокойно. – Но тебе – да.

Дан посмотрел на горку мелких осколков, собранных в ладонь.

– Это, кажется, нельзя восстановить.

– Оставь пока, потом разберемся, – вздохнула я. На меня упала какая-то странная апатия. – Можно тебя попросить выкинуть этот шезлонг?

– Почему?

– Да какая разница! Я не хочу его видеть.

– Он выглядит еще очень новым и функциональным.

– Просто вынеси его на помойку! – Я подумала мгновение. – Впрочем, не нужно. Больше не трогай, ради Бога, здесь ничего и не показывайся никому на глаза.

– А если…

– Никаких если! – Я опять начала раздражаться. – Я должна сегодня выехать в город. Почитай книжку, посмотри сериал, только не выходи из гостевой комнаты. Я не могу пропустить сеанс доктора Сомса, это обязательная процедура.

– Ты больна? – Он вскинул на меня глаза.

– Нет, обычная трехмесячная реабилитация после… – Я запнулась на секунду. – После смерти близких.

Тот, после смерти которого меня принудили к этой процедуре, просто коротко кивнул.

Мимо призрачной синевы бассейна, где уже улеглось отражение неба, я прошла к дому и отодвинула тяжелую раздвижную стеклянную стену. Стерильный холод воздуха обнял меня, как саван. Контраст был шоком – из яркого, насыщенного солью и ветром мира я шагнула в гулкую, безжизненную тишину белого куба. Воздух, пахнущий озоном кондиционера и сладковатым ароматизатором «Белый ирис», показался удушающим после свежей пряности залива.

Я поднялась в спальню, приложила ладонь к матовой панели. С легким шепотом она отъехала, открывая мой личный алтарь – гардеробную.

Внутри царила безмолвная симфония белого. На вешалках из черненого дерева замерли строгие силуэты: платья-футляры, струящиеся как жидкий перламутр; блузы с воротниками-стоечками, острыми как ледяные кристаллы, и кружевными пенными жабо; брюки с идеальными стрелками, ниспадающими прямыми линиями.

Веяло нежнейшей пудрой и легкой горчинкой кедра, но каждая вещь здесь была щитом. Кашемир приглушал звуки, гладкий сатин отражал чужие взгляды, лен, прохладный и жестковатый, напоминал о дистанции.

Я провела рукой по шеренге плечиков, и ткань ответила мне едва слышным шепотом.

Любимый свитер из двойной кашемировой петли – пористый, как первый снег, – сегодня явно был не по погоде. Я отмела также платье из тяжелого креп-сатина, цвета устричной раковины, который не бликовал, а лился складками, как густые сливки.

Выбор сегодня пал на тончайшие шерстяные брюки и водолазку из того же кашемира. Одеваясь, я чувствовала, как прохладная ткань скользит по мне, словно вторая кожа, и мягкая броня слой за слоем обволакивает тело, отсекая воспоминания о прикосновении Дана, о давящем взгляде Мартина Бейла. Это был тактильный ритуал очищения. Превращение в безупречную, неуязвимую статую.

Пока собиралась, вызвала такси. Не летающий глазник-дрон, где андроид-водитель сканирует твою мимику на предмет девиаций, а старомодный наземный электрокар. С тонировкой «асфальт после дождя».

Стены зажглись мягким золотом, сканируя мое тело, дыхание, пульс. На экране появилось: «Уровень тревожности – 72 процента. Рекомендуется визит к куратору или психотерапевту. Назначить?»

– Уже назначен, – успокоила я машину. – Туда и едем. Трогай.

Город начинался сразу за последним поворотом побережья, как экран, проявившийся из тумана. Белые блоки домов стояли ровно, будто их выдавили из одной формы, пока город притворялся тем раем, что сулят в проспектах Glamour Home & Life. Виллы, утопающие в стерильной зелени, искусственные озера, дорожки для бега, пустынные, как лунный грунт. Но чем ближе к Деловому Квадрату, тем наглее город сбрасывал маску.

Безупречность сменилась каменным стриптизом. Башни из черного стекла и хромированной стали впивались в небо, словно шприцы. Солнце сюда не добиралось – его заменял холодный трупный свет голограмм. Они плыли в воздухе, прилипая к стеклам машины. Люди на тротуарах были похожи на муравьев, обработанных инсектицидом. Ровный, безжизненный поток в серых и бежевых пальто. Взгляды приклеены к экранам комуников, чтобы избежать случайного контакта с себе подобными.

Лифт в клинике «Психо-Хаб» был обит мягким, звукопоглощающим материалом. Он поднялся на двадцать восьмой этаж так бесшумно, что я почувствовала лишь легкий приступ клаустрофобии – верный признак прибытия на место.

Дверь в кабинет была без номера. Только гладкая табличка: «Д-р Элиас Сомс». Я прикоснулась к сенсору, и панель отъехала в сторону с тем же бесшумным шепотом, что и все предыдущие разы. Я переступала порог кабинета доктора Сомса вот уже некоторое время регулярно. Сначала по предписанию службы психологической поддержки после «внезапной утраты», а теперь просто опасалась, что отказ вызовет больше вопросов, чем мои визиты.

Кабинет был выдержан в той же эстетике, что и мой дом: белые стены, минимализм, панорамное окно в ад Делового Квадрата. Доктор Сомс сидел, как всегда, за внушительным столом, и почему-то впервые я задумалась, человек ли он? Лицо казалось моложавым и гладким, как у куклы, но глаза… В них стояла такая древняя, алгоритмическая усталость, что мне стало не по себе.

– Миссис Залесская, – произнес он, не глядя на меня. Его пальцы уже скользили по голографическому экрану, листая мой файл. – Рад вас видеть. Прошла неделя с момента нашей последней встречи. Присаживайтесь. Система зафиксировала ваш запрос: «Тревожность, нарушения сна». И добавлю от себя – повышенный уровень кортизола. Как вам новый препарат? «Нормотимазин-5», кажется.

Он прекрасно знал, какой это был препарат. Незамысловатая проверка на бдительность.

– Вы человек? – выпалила я. Голос прозвучал хрипло.

Уголки его губ дрогнули в симуляции улыбки.

– Юридически – да. Но мой разум усилен когнитивным имплантом. Это позволяет проводить диагностику с эффективностью в 99,8 процентов. Я – золотой стандарт терапии. – Он склонил голову, его взгляд уперся в голографический экран, где пульсировали графики моего стресса. – Теперь вернемся к вам. Система отмечает гиперактивность в зонах, ответственных за обонятельную память и чувство вины.

Я опустилась в знакомое кресло-ловушку. Оно мягко обняло меня, сразу начиная свой безмолвный допрос.

– Давайте проведем небольшой тест на ассоциации. Это поможет… калибровать терапию. Опишите запах вашего мужа. Первое, что приходит в голову.

В горле встал тошнотворный ком. Пахло… пахло потом, чужим телом в моей постели. Но это было не описание, а физиологическая реакция, яркая и болезненная.

– Я… не помню, – наконец выдохнула я. – Запах был. Противный. Но сам он… расплывается.

– Понятно, – сказал Сомс, будто констатировал температуру. – А теперь попробуем иначе. Вспомните один конкретный, радостный день с ним. Не содержание, а… палитру. Какие цвета были вокруг? Что вы чувствовали кожей? Тепло? Прохладу?

Я зажмурилась, пытаясь насильно выцарапать из памяти хоть что-то. Радостной в моих воспоминаниях была только мечта о белом доме.

– Солнце, – сказала я, хватая первую попавшуюся абстракцию. – Было солнце.

– Солнце, – повторил он без интонации. – Каково это – быть счастливой в тот момент? Опишите физически.

Я не могла. Счастье ощущалось концепцией, а не тем, что касается меня лично. Как будто я читала книгу.

– Это было… правильно, – нашла я самое пустое и бесцветное слово.

Сомс кивнул, и в его взгляде мелькнуло нечто похожее на удовлетворение.

– Кара, давайте вернемся к моменту смерти Дана, – голос стал тише, но не мягче. – Только честно, это важно. Что вы почувствовали, когда поняли, что он мертв? Не подумали, а почувствовали. Первый, самый острый импульс.

Из глубин памяти всплывало лишь одно отчетливое ощущение.

– Тишину, – честно сообщила я. – Как будто наконец-то выключили назойливый, громкий прибор.

Сомс замер. Его зрачки резко сузились, фокусируясь на мне с новой силой.

– «…наконец-то…» – он медленно повторил мое слово, будто взвешивая его. – Интересный выбор лексики. Отражающий облегчение, а не утрату. Это ключевой маркер для… корректировки терапевтического курса.

Он откинулся в кресле, сменив тактику. Голос стал обволакивающим, почти ласковым.

– Ваши сны не проходят?

– Нет, – сказала я, глядя в его бесстрастное лицо. – Мне все еще снится каждую ночь, что я вывозилась в грязи. И не могу отмыться. Никак.

– Никак… – многозначительно протянул доктор Сомс. – Что именно вы чувствуете, когда не можете отмыться?

– Раздражение. – Я посмотрела на него прямо. – И страх, что кто-то заметит.

– Кто именно?

– Что?!

– Кто, по-вашему, может заметить? – Он чуть склонил голову. – Ведь вы живете одна. Верно, Кара?

На мгновение в его голосе промелькнул оттенок любопытства – слишком живой, чтобы быть случайным. Интересно, в системе появилась информация, что вчера вернулась реплика Дана? Если нет, то я вовсе не собираюсь ему упрощать работу.

– А нечто, связанное с биотехникой, считается? – осторожно поинтересовалась я.

Он поднял взгляд – медленно, будто обдумывая не ответ, а сам факт вопроса.

– Биотехника – широкое понятие, – произнес ровно. – Вы о терапевтических протезах? Или о чем-то… более личном?

Я почувствовала, как сжимаются пальцы на подлокотниках.

– Например?

– Некоторые люди после утраты пытаются восполнить пустоту. Заводят питомцев, устанавливают программы симуляции общения или… что-то вроде того. Переносят эмоциональную привязанность на интерфейсы, которые не предназначены для этого. Вы недавно стали вдовой, и ощущение присутствия ушедшего человека не может уйти так быстро. Голос, жесты, привычки…

Я замерла.

– Вы имеете в виду галлюцинации?

– Не только, – он приподнял взгляд. – Иногда психика создает цифровые фантомы. Запечатленные паттерны близких. Нечто вроде эмоциональной эхо-записи, оставшейся после утраты. Вам не кажется, – произнес доктор все так же ровно, – что иногда смерть – лишь изменение статуса доступа? А статус можно оспорить. Изменить. Или… отложить. Потеря тела не всегда означает потерю сознания. Бывает, данные продолжают жить… если кто‑то не отключил их полностью.

Он сделал пометку на прозрачном планшете. Каждое движение его пальцев было выверено до миллисекунды.

– Вы ведь знаете, – продолжил он, не поднимая глаз, – что официально протокол утилизации сознания не всегда выполняется мгновенно. Иногда цифровые следы остаются в облаке. Иногда – в устройстве, к которому был привязан пользователь. Итак, наблюдали ли вы что-то подобное?

Сомс чуть склонил голову.

– Нет, – ответила я, утвердившись в решении пока ничего не говорить про «воскресшего» Дана. У нас с Сомсом и так все запутывалось все больше и больше. – У меня нет привычки разговаривать с тенями.

Я почувствовала, как воздух в комнате стал суше. Пахло озоном и чем-то металлическим. Мне не нравилось то, что происходило в кабинете.

Где-то в стене щелкнуло. Включили запись.

– А если бы ваш муж… вернулся, – его голос стал тише, но от этого лишь острее, – вы бы посчитали это чудом или ошибкой системы?

– Вы странно формулируете, – сказала я. – Это стандартный вопрос для диагностики?

Сомс уже снова глядел в свои данные, будто ничего не случилось.

– Все зависит от пациента, – мягко ответил он. – Иногда нам нужно определить границы восприятия реальности.

Губы онемели. Воздух стал как желе.

– Это не имеет смысла. Мертвые должны оставаться мертвыми.

Сомс кивнул.

– Конечно. И все же… Иногда система не спрашивает нашего согласия. Думаю, на сегодня достаточно, – сказал он, поднимаясь. – Я продлеваю вам рецепт на седативных наноботов. И настоятельно рекомендую курс «Алгоритм скорби». Он научит вашу психику… архивировать непродуктивные переживания.

– Алгоритм скорби, – повторила я. – Прекрасное название. Наверное, помогает людям научиться страдать по графику.

Он закрыл голограмму. Сеанс был окончен.

– Когда вы разрешите мне вернуться на работу?

– Работа? – Он произнес это слово так, будто оно было архаичным термином. – Возвращение в среду с таким уровнем био- и кибернетической безопасности требует безупречного психоэмоционального фона. А ваши реакции, Карина… – он кивнул в сторону погасшего графика, – …все еще содержат признаки десинхронизации. Система интерпретирует это как рисковый фактор.

– Дома я точно сойду с ума, – взмолилась я.

– Прекрасная возможность заняться тем, что вам доставляет удовольствие.

– И что же мне доставляет удовольствие? – поинтересовалась я довольно ехидно.

– Думаю, вы не сильно отличаетесь от большинства людей. Приятные беседы, интересные фильмы и книги, неторопливые прогулки, вкусная еда. Можно провести вечер за бокалом вина, только не увлекайтесь.

Я встала, и голова закружилась от резкого движения.

– Вы правы. Мне нужно отвлечься. Я прямо сейчас займусь… неторопливой прогулкой. В одиночестве.

Он не стал меня останавливать, лишь наблюдал, как я иду к двери.

– Прогулка – это прекрасная идея, Карина, – его голос догнал меня, мягкий и неумолимый. – Свежий воздух прочищает мысли. Помогает увидеть вещи… в правильной перспективе.

Коридор был пуст, лампы мерцали в ровном ритме, и на миг мне показалось, что они мигают синхронно с моим сердцем. У выхода стояла женщина – или манекен, я не сразу поняла. Слишком гладкое лицо, будто забыли добавить черты. Когда я прошла мимо, она – оно – чуть повернула голову.

– Хорошего вечера, Кара, – сказала она голосом без интонации.

Я кивнула, не глядя. Только за дверью поняла, что не представляю, кто она такая.

На улице воздух был плотный, прохладный. Над городом висело ровное, молочное небо, без цвета и глубины. Машины скользили бесшумно, как рыбы в аквариуме. Все будто существовало отдельно от меня – дома, люди, ветер. Даже мои шаги не отзывались эхом.

Когда я достала телефон, экран не откликнулся. Только спустя секунду появился курсор – будто кто-то долго думал, стоит ли мне вообще разрешить пользоваться связью.

Сообщение от Дана пришло без звука.

«Ты задержалась. Я подогрею ужин?».