Читать книгу Просто жизнь - Фердинанд Фингер - Страница 10

Ну вот, пересекли за девять часиков мы океан,

И Статуя свободы вдруг отбросила свой факел,

Свободными руками обняла нас вдруг,

От страха неизвестности, потерянности я заплакал.

И вот попали мы в ужаснейший отель.

Самоубийством здесь покончить легче!

Здесь тараканов больше, чем в Клондайк струилася толпа.

Зачем Италию покинул я – о, провалиться мне на месте!

Узчайший стрит, заваленный помойкой весь,

Какие-то двойные стекла в плесени и грязи.

За стойкой бара – по стаканам смесь.

Я понял – никогда не выбиться отсюда в князи.

С Лимоновым во всем согласен я,

Здесь абсолютно чувствовалось все чужое.

Поверь, здесь никому не нужен ты,

И никому не интересно все твое былое.

«Ирчи» в Нью-Йорке не был итальянское «Ирчи»,

Здесь не возились и минуточки с тобою.

Сказали, у испанцев ты жилье ищи,

Получку получи, а дальше обходи нас стороною.

Ну, пожалей же нас, читатель мой любезный,

Пронзящий ветер с холодом, дождем напополам.

Грязь, тараканы, немота, сто долларов в кармане —

Нет выхода, куда ни ткни: и тут, и там.

Вот приоделись и стоим мы на Бродвее.

Кругом какая-то обношенная кутерьма,

Там каждый пятый выглядел, как сумасшедший,

А каждый первый вроде бы нормальный был тогда.

А боа, смокингов и шляп там не было в помине,

И длинных мундштуков во рту курящих дам,

Китай везде, Китай дешевый, джинсы, куртки.

Зато у нас был вид, как с Марса марсиан.

Нет ни жилья, надежды, языка.

Возможностей полно, а бабок не нарыли,

Мы маленькие рыбы посреди акул,

Сожрут, съедят, о нас все позабыли.

И мы должны прорваться через этот бастион,

Но нет пока для нас опорного кронштейна,

А способов добычи денег миллион,

Но это относительно, как и в теории Эйнштейна.

«Эй! Где ты там, Эйнштейн? Чего молчишь?

Ну, помоги здесь выжить бедному еврею!

Ты что, напрасно там на небесах торчишь?

Пришли, пожалуйста, реальную идею!»

И он услышал нас, замшелый теоретик,

Он Ирочку Боровскую внезапно ниспослал.

Она знакомая была нам по транзиту,

Эйнштейн нас быстренько поднял на пьедестал.

Боровская сказала: «В километрах от Нью-Йорка тридцати

Кусок России посреди «Юнайтед Нейшен»,

Коровам можно покрутить немножечко хвосты

На ферме той «толстой фондейшн».

Ну что, помчались. Вдруг природа – красота,

На ней среди лесов стоят строенья,

И пахнет Русью здесь – здесь русская земля!

Ну, как из Пушкина-Есенина стихотворенье.

Там встретил нас сам князь Голицын,

Из сумрачных веков он настоящий князь

И сообщил название вакансий грубо – «жопомои»,

И я пообещал: «Лицом мы не ударим в грязь».

Затем повел знакомить нас с хозяйкой старческого дома.

Здесь я, признаюсь, просто обалдел вконец,

Встречала нас, аж в девяносто лет, Толстая Александра Львовна,

Об этом, думаю, наверно, «попросил ееТолстой-отец».

Работка предстояла – ты нам не завидуй.

Кати, вали, подмой, переверни, толкай.

России гордость этих старичков, старушек.

До той поры, когда Господь возьмет их в рай.

Попробую я описать людей, с которыми работал,

Светился в них честнейший жизненный подход,

Культура, воспитанье, вера в Бога, обращенье.

Господь с любовью им готовил к смерти переход.

Ведь это были офицеры белые, которые в двадцатых

Стреляли в лоб плывущих вслед за ними лошадей.

Стреляли, чтобы лошади не утонули.

Стреляли, плача, в лоб испытанных друзей.

Бескомпромиссные вели бои с большевиками,

Одессу, Севастополь покидая навсегда.

И лошади, плывя в воде, в Константинополь провожали,

Не понимая, что хозяев не увидят никогда.

Благодаренье Богу – мы столкнулись,

С ушедшим миром – тем, что не вернется вспять,

Здесь голубая кровь России умирала,

И никогда ей не вернуться к нам опять.

Фамилии Волконские, Лопухины, Голицын,

Оболенский и другие

Звучали чаще здесь, чем Сидоров, Петров.

Большевики, как сорную траву, их начисто скосили,

А из дворянских гнезд наколотили дров.

Спесивцева воздушною летящей Терпсихорой,

Балета русского краса, любовь и честь,

Тихонечко у нас, тихонько угасала,

Других больших имен не перечесть.

Весь русский генофонд собрался вместе.

Последние из могикан все были здесь:

Родан Багратион и Тихон Гербов —

России честь и совесть, всех не перечесть.

Вот фрейлины царя и Смольного лицея институтки

Здесь доживали век и часто наш язык,

Новейший русский сленг, не понимали,

Воспитаннейший мозг к абракадабре не привык.

А вера в Бога их была неколебима,

И на моих руках пока не умерли,

Ни жалобы, ни стона я не слышал,

За что я низко кланяюсь им до земли.

Напротив нашего жилья – убогой сараюшки,

Стояли церковка – воздушною красавицей была,

Служил в ней Викторин, духовный окормитель,

На исповедь, причастие он поспевал всегда.

Однажды прибежал святой отец к нам в домик:

«Эй, сони! Просыпайтесь поскорей!

Там за углом нашел для вас я что-то,

Что надо посмотреть, да побыстрей!»

И побежали, но глазам своим не верим:

Там за углом стоит огромный «Кадиллак»,

А денег мы немножко накопили,

И полторы большой ценой назвать никак.

Невероятный тот авто стоял почти что новый,

Ведь это целый самолет, вот это да,

Там двигается все простым нажатьем кнопки,

И что внутри – не описать мне никогда.

Забыл сказать, на данный на момент,

Ни паспортов, ни документов не было в помине,

Имели тоненькую белую бумажку на руках,

Которую на память я храню поныне.

И в этой бумаженции, величиною с носовой платок,

Моих защита прав американских «биль»:

Права на пенсию, плюс медицинская страховка,

Работу, социальную защиту и автомобиль.

Родился в бедности, в том сталинском остроге,

И прожил, как и все, я сорок два в СССР.

А здесь отец духовный одолжил мне тыщу,

И через месяц я имел, о чем мечтать не смел.

Скажу я откровенно, на права я сдал не сразу,

С инструктором проехался всего лишь раз,

А что случилось, до сих пор не понимаю,

И что за приключенье, расскажу сейчас.

Наш «Кадиллак» был полным автоматом,

Как у троллейбуса, от тормоза педаль и газ,

Ну, я и газанул и повернул, а что он выпал из машины,

Мне кажется, он помнит и сейчас.

Бежал он долго вслед за кадиллаком,

Какой-то палкой без конца вослед ему махал,

Я почему-то думаю – кричал вслед комплименты,

По крайней мере, русского я мата не слыхал.

А вскоре перед нашим домиком-сараем,

В котором жили мы, стояли сразу три —

Красавец – «Кадиллак», красавец-«Ягуар» для сына,

И новенькая «Мазда» для моей жены.

Мой сын в десятый класс «Хай Скул»

Пошел учиться, и как-то сразу в школе преуспел,

И приглашенье в Принстон получил продолжить обученье,

Мы удивлялись, как «пострел на все поспел».

Прошло три года – неожиданно беда пришла.

Наш сын с плохой компанией мог подружиться,

Немножечко вначале алкоголь, потом трава,

Мы поняли, что можем скоро с сыном распроститься.

Собрались радикально все вопросы разрешить.

У немцев не без основанья паспорта оформить,

Билеты на Германию купить – все позабыть,

Все нажитое за три года бросить.

Признаюсь, растерялся я, душа упала.

А перегрузка в пятьдесят превысила все «джи» «G»,

Опять мне в сорок пять все начинать сначала,

Не многовато это для одной души?

В Америке все, что купил, уж не продать,

Но ты ведь не богач, все бросить можно,

Я снова тягловая лошадь в сорок пять,

Ни бросить, ни продать меня уж невозможно.

А Бог велик – звонок нас разбудил,

Звонок был из Германии, из города Ганновер,

И Херман Хайнеманн, которого на Искии лечил,

Вдруг захотел лечение продлить – вот это номер.

Как говорят, «господние пути неисповедимы»,

Земля ведь держится на трех китах,

Синьор Зампери, Альдо Брокиери не проплыли мимо,

А третьего представить мы могли, но только лишь в мечтах.

Не надо ныть, не говорить нам «Ах!»,

С нуля немецкий немцу изучать потрясно,

К тому же, собираясь, зеркало разбили в пух и прах,

И оказалось, что разбили мы напрасно.

Хотя на этот раз мы были поумней.

Тряпье не покупали – позабыли,

И самолет на этот раз летел потяжелей,

Пятнадцать тысяч долларов, три языка мы увозили.

Мы прилетели в Лондон, ждал другой нас самолет.

Такая маленькая старенькая кроха,

И вот когда он разбежался и пошел на взлет,

Все поняли, сейчас нам будет плохо.

Он еле-еле оторвал свой нос от полосы,

На сотню метров, как колун, взлетел едва ли.

Две стюардессы к пассажирам тихо подошли,

Багаж немедленно тащить на «нос» нам приказали.

Он стал вдруг оседать на старенький свой хвост,

Турбины с визгом страшным скрежетали,

Вибрация пронзила всех и вся насквозь,

И пассажиры к Господу губами зашептали.

И вытянул он все же, «сукин сын», оставил жить,

Благодаря полтыще с лишком килограммов,

Которые успели к «носу» подтащить,

Но всех спасла, конечно, «наша пара чемоданов».