Читать книгу Просто жизнь - Фердинанд Фингер - Страница 21

Тот сорок первый не забыть мне никогда,

Тот год ужасный – и опасный, и смертельный,

Тогда в стране всем было не до палача,

Который утопил страну в той бойне предвоенной.

Военкоматы – там огромная и тихая толпа,

С призывом сердца ведь не совладаешь,

А чем окончится то завтра – не вчера,

И чем окончится твой путь, ты этого не знаешь.

Винтовку в руки – образцу уж сорок лет.

С одною пулею там вздергивай затвор – стреляет,

Так, из такой стрелял в французов мой отец,

Там в Первую, как из такой стрелять, не понимаю.

Одна граната в руки – патронташ,

Вчера десятилетка, а сегодня – скатка.

Верхам ведь все равно, ты мертвый иль живой,

И предстоит назавтра новобранцам схватка.

Просчитано так все неправильно, пойми,

У немцев даже ранец из оленьей кожи,

И посмотри, что в ранце там внутри,

Не удивляйся, в «Кащенко» ты попадешь, похоже.

А там внутри от фройляйн письмецо,

Тушенка там и шоколад отменный,

На шее бляха с номером, коньяк и шнапс,

И пулями заполнен патронташ военный,

А автомат!!! Его не надо перезаряжать.

Полроты он уложит без промашки.

И что такое перед ними наш необученный солдат?

Для них он не солдат, ну так себе, букашка.

Начни с Норвегии и дальше при на юг,

До Португалии и Африки все смазано, как надо.

Да плюс еще немецкий «квалитет»,

И отпуск к фройляйн полагается солдату.

Еще плюсуй – немецкий наверху головорез

Лелеял и щадил командных высших офицеров,

А наш головорез их просто истребил,

А заодно солдатских – и отцов и дедов.

Москва – пустыня. Тут и там стоят ежи,

Сварили их из двухтавровых балок,

На окнах камуфляжные везде щиты,

И тысячи мешков с песком, где это надо.

На улицах защитных дирижаблей рой,

Авоськами накинутых сетей – «Феллини»,

Их держат девочки шестерками по сторонам,

Они плывут по площадям в моих глазах доныне.

Военкоматы – девочки в носочках, туфельки на ремешке,

В то никуда мальчишек, провожая, плачут.

Труба и туба утонула там в фальшивом «ре»,

И осеняют их родители крестом – так, на удачу.

Средь добровольцев, ожидающих в толпе.

Лет двадцати семи там женщина стояла,

Намного старше молодых призывников,

И время на комиссию спокойно ожидала.

Красивою и статною та женщина была,

И воевать за Родину была готова,

И дочку чудную четырехлетнюю на свет произвела,

А звали эту женщину Елена Алексеевна Орлова.

Столица вымерла, преследует всех страх,

Из громкоговорителей несется голос Левитана,

Ведь он сейчас зачитывает Молотова речь.

Война. Стране нанесена зияющая рана.

Ну, как и почему случилось вдруг?

«Ведь разве мы такое заслужили?»

Министр иностранных дел такое произнес!

Как будто гордости и нет, ну, нет ее в помине.

Ведь как холИли и лелеяли Германию свою,

Вооружали задарма, огромные составы гнали,

Вооружили, миллионы добровольно сдались в плен,

А тыщу лет в России ведь такого не видали, не слыхали.

Чехословакию и Польшу растерзали на троих,

И планы Молотова-Рибеитропа подписали.

А Франция и Англия довольны были тем.

Что шкуру собственную Гитлеру не проиграли.

А о последствиях не думали, там не было ума,

Париж захвачен был, а Польша вся разорена.

Не знали? Руины Ковентри и Лондона лежат в пыли,

Как так придумать? Миллионы пострадали.

Ну вот, война приблизилась к концу,

И мать моей жены с оружием прошла до Вены,

Контужена, а фотография

с ее друзьями боевыми на моем столе.

Какие лица, как же счастливы, дождались перемены.

Вернулась, доченьку родную, родственников обняла.

Надеялась, ну вот теперь уж будет счастье,

Как бы не так, усатый там в Кремле, там наверху

Уже готовил для героев новое несчастье.

Что видели на Западе – усатому великий грех,

Все побежденные там жили в сто раз лучше.

Мерзавцы все расскажут, вся и всем,

А может, расстрелять, сослать? Так будет лучше.

Нет, больно много тех солдат с извилиной наоборот,

Давай-ка им работы не давать, раз не добили,

Квартир им не предоставлять, во всем подозревать,

И бытом нищенским замучить их, чтоб позабыли.

И для Героя Русского, солдатки молодой

Вдруг начались и поиски работы, и бараки.

Она подумала, что лучше там, где смертный бой,

Чем мучиться в дремучей нищете последнею собакой.

Я помню, как в зрачках миндальных цвета глаз

Необратимый страх с тревогою стояли,

Боялась без работы вдруг остаться, без жилья,

Не знала, бедная, какие же мучения ей предстояли.

Прошли года, и в пятьдесят седьмом году

В двухкомнатной квартире комнаткою оделили.

Пожили б сами в той отравленной среде —

С туберкулезными в открытой форме поселили.

Вот так текли года, и тихая интеллигентная семья

Из мамы-дочки с жизнью разбиралась.

Елена Алексеевна не вышла замуж снова никогда,

Для воспитанья дочки вся работе отдавалась.

Вот так и подарила мне красавицу-жену,

С редчайшей милой скромностью и тактом,

Жена со мною вот уж пятьдесят всегда,

И мамы смерть потерей обернулась безвозвратной.

Ей не было шестидесяти, когда она ушла.

Но понял я, что тайну жгучую о той войне хранила,

И если я расспрашивал ее в те времена,

Она от этой темы деликатно отходила.

С конца войны задавленная постоянно страхом, бытом,

Чтоб быть не забранной за правду в лагеря,

В какой-то тягостный момент она решила,

Что в этой вот стране, как многие другие, не нужна.

Какое горе! Мы с женой с таким столкнулись,

Что не забудем это горе никогда,

По-человечески, без взяток, ты не будешь похоронен.

Хоть распылись, из глаз исчезни навсегда.

На грязном поле копошились сгорбленные люди,

В могилах, вырытых на скорую, вонючая вода.

И я сказал жене, что лучше сам туда я лягу,

Ей не лежать в такой могиле никогда!

Нашли для похорон, при взятках, место еле-еле,

И не успела урна в месте том пробыть,

Когда сказали нам, чтобы ее немедленно убрали,

Чиновника большого в этом месте надо хоронить.

Мне было сорок два. Обидою чудовищной замучен.

Вдруг понял я, что эта Родина – не для меня.

И я решил со всей семьею

От этой злобной мачехи уеду навсегда.

Никто в последний путь нас не сопровождал,

А в стороне стояла мать, тихонечко рыдая.

Догадываюсь я, что думала она

В то никуда и без надежды встретиться, сыночка провожая.

Не провожали нас не потому, что не любили.

Ведь в молодости все тебе и брат и друг.

А потому, что души в страхе утопили

В те времена работы каждый мог лишиться вдруг.

Мы поднялись по лестнице в таможню,

По сторонам солдаты клацали затвором «калашей»,

Здесь нам сказали – чемоданы на стол,

Да пошевеливайтесь с этим поскорей.

Какие чемоданы – только чемодан и сумку

Сумели мы от прежней жизни накопить,

А главное, лежала в чемодане урна,

В которую прах матери жены успели положить.

А мать жены святою женщиной была.

Прошла войну с оружием до Вены.

И наградили, в коммуналке прожила,

И с жизнью счет свела, не дожидаясь перемены.

«А в этой вазе что?»– последовал вопрос.

Ну. и зачем таможеннице ждать ответа,

По урне молотком произведен удар,

И высыпан был прах святой на грязную газету.

«У вас, быть, может бриллианты здесь.

Мы знаем вас, предатели без чести,

Награды и медали тещины на стол!

Мы не позволим вывезти на Запад эти вещи».

И долго в прахе том возился сатана,

А я стоял в оцепененье жутком,

Не мог поверить в то, что вижу я,

Казалось мне, я тронулся рассудком.

Вот так, ограбленные телом и душой.