Читать книгу Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века - Г. Ю. Любарский, И. Я. Павлинов - Страница 11

Так устроен социальный мир, в нём действуют построенные людьми социальные машины, которые производят социальные ценности: истину, равенство, свободу, знание и т. п. Эти машины изменяются, идеи, согласно которым они функционировали прежде, сменяются другими, машины получают дополнительные функции, которые иногда становятся основными. Люди не знают, как устроены механизмы общества, определяющие их жизнь, и вынуждены вести себя как в диком лесу – опытным путём выяснять пределы возможного поведения в социуме, находить более или менее безопасные маршруты, «грибные места» и опасные расщелины.

Социализация, воспитание людей таким образом, чтобы они были пригодны для существования в данном типе общества, порождает людей с разным устройством. По мере того, как в обществе меняется состав и функции образующих его социальных машин, сменяется и антропология. Люди имеют самый разный социальный облик. Недавно, в конце XX века, произошло очередное значительное изменение в общественном устройстве, и люди изменились. При этом они, как это обычно бывает, не знают, что изменились, имевшиеся у них знания об устройстве общества и обитающих в нём типах людей уже непригодны.

Понять происходящие изменения можно, если немного отодвинуться во времени назад, посмотреть на прошедшие изменения. В XIX в. Россия была сословным обществом, и этому соответствовало значительное количество типов образования. В России существовали разные образовательные учреждения, разные по функциям, по принципиальному устройству, а не только по специализации. Устройство художественного училища, кадетского корпуса, ремесленного училища, университета было очень разным. Этому разнообразию соответствовало разнообразие населения – сословия порождали совсем разные типы людей. Общество содержало огромные массы малограмотного населения – преимущественно крестьян – и резко от них отличных граждан с высшим образованием, образованного класса. Этих образованных были единицы процентов. Численно массы несоразмерны, если говорить «в среднем», можно не обращать внимания на крайне небольшую долю образованных. Но типологически это два совсем разных типа – образованные люди и необразованные. У них разные манеры поведения, ценности, у них разные картины мира, и в одних и тех же обстоятельствах под влиянием одних и тех же воздействий они ведут себя совершенно различно.

После революции произошло упрощение социальной структуры, в частности по отношению к образованию. Государство создало единую образовательную систему, избежать образования было нельзя, и все подвергались однотипному воздействию. Разнообразие образовательных учреждений резко сократилось – как и общее разнообразие общества. Это произошло не сразу, остатки старого общества долгое время вносили разнообразие в эту картину социальной жизни, но потом общество справилось и произвело гомогенный продукт – однотипное население, получающее однотипное образование. Однако некоторое небольшое различие, создаваемое средним и высшим образованием, всё ещё сохранялось. Существовала «советская интеллигенция», очень странный общественный слой, выделенный по большей части именно типом образования. Помимо этого образовательного деления широких масс, существовали лишь различия, диктуемые местом обитания (деревня и город), а также местом в иерархии власти.

В современной ситуации произошло ещё одно упрощение. Под влиянием различных причин (значительное увеличение потока поступающей информации, потери социальной значимости образования и т. п.) образование исчезло. Формально образовательные институты сохраняются и функционируют, но в обществе не является более существенным деление на образованных и необразованных. Сохраняется лишь деление ситуаций. То есть встречаются ситуации, где один из участников что-то по делу знает, а другой – нет. Но это не деление людей, а деление ситуаций, люди же одинаковы – образованных больше не существует.

С потерей этого различения – образованных и необразованных – исчезло и понимание различий в культуре. В сфере права и экономики сохранилось понимание различий, в современном обществе легко понимают «это сильный человек, у власти» и «это богатый человек». А понимание культурных различий лишилось основы. Нет понимания уровня и иерархии. Обычно эту черту понимают неверно: мол, современные дети (и люди в целом) свободны от авторитетов, они свободно высказываются на любую тему, их не заткнуть. Но это не проявление свободы, это неспособность увидеть иерархию, увидеть уровневость. Люди в целом – и дети – в таком обществе не способны видеть разницу уровней, воспринять качество, они мыслят лишь количественный подход. Это «невидение» культурной иерархии и непонимание природы авторитета сказываются и на мышлении. Например, видят количество ошибок, могут сказать, что их много или мало, но не способны оценить их качественные различия. То есть понимание «степени ошибочности» уходит. И так в любом отношении, уход понятия о качестве сказывается как на социальном, так и на интеллектуальном поведении: это следствие цифровой революции.

Внимание к количественному аспекту и невладение качественным в буквальном смысле не позволяет понять смысл «уровней»: для количественного подхода уровней нет, есть только большие и меньшие количества. Это изменение (непонимание уровней в культуре) осталось малозаметным, поскольку формализмы, размечающие общественное пространство, остались прежними. Есть дипломы о высшем образовании, есть должностные требования, иногда включающие наличие тех дипломов, в общем, ничего не изменилось. Но это лишь социальная инерция – люди не осознают перемен и лишние общественные формы, утратившие значимость, привычным образом функционируют, создавая иллюзию неизменности.

Тем самым по мере дигитализации в обществе происходит регресс — в самом точном смысле слова, происходит упрощение и потеря разом всех образованных людей. Дело не только в том, что исчезли образованные – важнее, что и сознание образованности исчезло. Если бы чудом среди современных малограмотных масс оказался образованный человек, то просто не было бы возможности о том узнать. Это до революции распознавали, что есть образованные, был такой социальный тип, а сейчас массы не признают, что такое вообще возможно, и потому не рассматривают возможность встречи с образованным человеком. Если по случайной связи причин некто считает своего знакомого образованным человеком, то это не является социальным фактом – это всего лишь мнение. А рядом другой человек будет этого же «образованного» считать фриком и спекулянтом. То есть исчезли даже не сами люди, носители образованности – исчезло понятие об образовании, люди не знают, что это такое. Как социальный факт образование исчезло.

И тут интересный момент. Вспомним дореволюционную ситуацию. Народные массы, если убрать заботы о хлебе насущном и стремление к достатку, мечтали о социальном равенстве. Это было такое вот состояние – мутное бурление людей по поводу общественного неравенства, и эти тёмные волны тогдашние образованные люди направляли на создание национальных государств, формирование понятия «нации» и на штурм несправедливых социальных порядков. Так что с одной стороны – народ, в основном занятый проблемами выживания и достатка, и ещё – чем-то подспудно недовольный, что находит выражение в поисках социальной справедливости. А что с другой стороны?

С другой стороны – одиночество. Образованные люди страдали от одиночества. Скажем, возьмём мысли Победоносцева. Он смотрит на училище для девиц духовного звания; там готовят добрых жён для сельских священников. Победоносцев говорит – да, надо усилить и умножить, потому что нет ничего важнее этих будущих священнических жён, потому что крестьянство в России учить и образовывать нормальным образом могут лишь сельские священники, потому что лишь они преданы правительству и пользуются доверием народа, и обладают для образования народа возможностями, и если не они будут образовывать народ, случится беда, а сейчас эти сельские священники страшно быстро страшно опускаются от одиночества, присущего их профессии, и не могут исполнять роль народных учителей, и потому им надобны добрые жёны, которые поддержали бы спивающихся батюшек, послужили б светом в оконце и придали священникам сил для несения своей важнейшей работы – должного народного образования.

Это всего один длинный ход мысли, от Победоносцева. Поскольку, как уже говорилось, нельзя считать, что известны самые обычные вещи, можно пояснить: православный священник, разумеется, обязательно должен быть женат, и Победоносцев беспокоился, чтобы воспитывать в училищах именно добрых и хороших священниковых жён.

Таких ходов мыслей было множество, и все знали: от одиночества и связанного с ним пьянства и впадения в ничтожество страдают сельские врачи, учителя… Это просто массовые профессии, а так если говорить – весь образованный класс был подвержен этой болезни. Одиночество было профессиональной болезнью целых профессий и кругов образованных людей. Те единички процентов сказывались – образованные люди были редки, каждый был одинок и страдал от этого своего изолированного состояния. Люди образованные были одиноки и не могли отыскать ценность и смысл жизни. Сами себе они были лишние.

И вот у нас два социальных полюса. Малообразованные люди помимо обычных и естественных забот о выживании заражаются недовольством социальной несправедливостью, образованные люди страдают от одиночества. Это было очень богатое на возможности развития противостояние. Тут тебе и букет движений за равенство – от феминизма с антиколониализмом до социалистических идей и до строения национальных государств. Тут и букет художественных направлений, и социальные движения типа хождения в народ, примерно в одно время проявившиеся что в России, что в Америке. Из напряжения между этими социальными типами очень многое выросло.

Прошло сто лет. Образованных людей больше нет, причём нет не в качестве конкретных личностей – нет такого социального типа. Это вообще ни о чём – «образованный человек». Кто такой? Вот образованный, экскурсии у туристов ведёт. Вот образованный, геолог, занимается мелким мебельным бизнесом, шкафы проектирует и сколачивает; а вот химик, по образованию химик, работает программистом; вот биолог, работает менеджером. И так далее… Вообще нет этого противопоставленного малообразованным и недостаточным интеллектуально людям типа – сейчас все образованные, все достаточные интеллектуально, второй полюс исчез. И при этом в возникших однородных (по образованию) народных массах чудесным образом сплелись душевные черты прежних социальных типов. Мутное, сопящее недоверие к окружающему, полное непонимание происходящего, готовность верить в любую дичь и сомнение в чём угодно – от одного полюса. И серое одиночество – от другого. Одинаково свойственны каждому.

Кажется, эта гомогенная масса, получившаяся после нескольких этапов социальной редукции, упрощения, – должна разойтись по каким-то новым полюсам. Сейчас она расплывается по площади без существенной дифференциации – радужные разводы мод и увлечений не создают различий. Прежнее общество со стороны производства описывалось как индустриальное, а в социальном – это было общество массовое, общество большинства. Сейчас это общество разложилось, возникло общество множества меньшинств, которые ни в каком, кроме численного (для выборов) смысле не составляют большинства.

Это совсем новая социальная реальность – общество, в котором не означено понятие большинства. Это ведь важнейшее социальное качество – то, что большинство в обществе есть. На нём основаны политические выборы. Предполагается, что политические противоречия можно решить мирным путём, путём игрушечной войны. Если б стороны политического конфликта воевали, победила бы та сторона, за которой численное преимущество – «бог на стороне больших батальонов». Поэтому можно не воевать, создавая чудовищную массу страданий, а просто посчитаться – за кого больше. Это мирное решение противоречий основано на том, что численность армии определяет её силу, и потому в обществе чрезвычайно важно существование большинства – оно указывает, куда двигаться, потому что сильнее.

Но если в боевом столкновении численность населения больше не оказывается решающим фактором, а решают совсем другие условия, скажем, технологические, или экономическое преимущество – в чём смысл решения большинства? Большие батальоны уже не решают дела. Если социальная структура разложилась таким образом, что понятие большинства больше не означено, существует множество совсем маленьких групп, которые в очень многом между собой не согласны, так что нет существенного смысла в партиях, призванных объединять несогласных в частностях одиночек – разногласия столь повсеместны, люди настолько различны, что нет никакого смысла в «большинстве», там никого нет, есть только конкретные люди, время от времени объединяющиеся в небольшие группы. А тогда что значат выборы? И референдумы?

Произошло обрушение разом нескольких чрезвычайно важных социальных машин, выстраивающих социальную реальность. Исчезли сословия, создающие фундаментальное неравенство населения – неравенство не в богатстве, а в правах. Исчезло большинство, обладающее некоторой качественной характеристикой, исчезло однотипно образованное и примерно одинаково думающее, примерно одного желающее большинство населения. Исчезло высшее образование, создающее принципиальную разницу в картинах мира образованных и необразованных людей.

Эта вновь возникшая после упрощения гомогенная масса, тем не менее не описываемая понятием «большинство» – новый феномен, общество прежде с таким дела не имело. Существующие социальные машины только приспосабливаются к работе с новым материалом. Эти машины приобретают новые функции (чтобы работать с новым устройством людских единиц), и одновременно вырабатывают новые людские типы – согласно устройству этих социальных машин. Процесс же взаимный, люди меняют социальные машины, машины меняют людей. Интересно, как разойдётся на существенно различные части нынешнее население. Различия по богатству в нынешнем обществе не существенны, в том смысле, что не создают отдельного антропологического типа. Властные расхождения являются культурно-обусловленными, в конечном счёте вопрос не о делении по власти и богатству, а о делении культуры.

Кажется, новое расхождение будет не по поводу образования. Эту карту уже проиграли. Не будет, конечно, и никакой игры в «благородное одиночество». Сейчас все – малообразованные одиночества, причём часто не замечающие ни малости своего образования, ни груза своего одиночества. Каким же плодовитым на потенции дальнейшего развития различением обогатится общество?

Пока трудно понять, что тут может быть. Реальность развивается и ещё не решено… Это скорее вопрос, чем решение. Хотя, как видно по изложенному выше, даже сам вопрос поставить совсем не легко и приходится добираться до многих неожиданных вещей. Насколько можно видеть, сейчас назревает нехватка смысла. Основной проблемой является не голод – как это было в прежние столетия, и не работа, как это было в прошедшем столетии. А как выглядит проблема?

Молодые люди, выпускники школ… Вглядываясь, вроде бы можно различить значительную группу тех, кто устремлен на ускоренное прохождение по социальным рельсам – ну вот всё это, карьера-деньги (таких процентов 10–15). Десятая часть – те, кто нацелен на встраивание в общество. Не у всех получится, не все выиграют, но пока, на уровне 18 лет, только десятая часть «играет в эти игры». А остальные? Остальные, подавляющее большинство – те, кто не хочет вообще ничего. Так ли уж ничего? Чего они хотят? Играть («в компьютер»), замуж выйти, или не выйти, а просто найти обеспечивающего человека. Мальчики в основном хотят «ничего», то есть играть, а девочки – в основном «найти обеспечивающего». Эти ничегонехотяйки антропологического типа не составляют – они всегда есть в обществе, и только их количество сообщает о том, что энергии сейчас у людей мало и они готовы опуститься на дно своей судьбы. Плыть нет сил.

Подавляющее большинство никакого типа не составляет, так что есть полюс из десятка процентов карьерно и денежно озабоченных – и к ним дополнительный второй полюс, который составляют единицы. Их не наберётся и на процент. Это те, кто явно хотели бы отыскать какой-то смысл. Это совершенно не обязательно люди для религии, хотя многие, наверное, уйдут туда. Различение между типами не по признаку наличие/отсутствие образования, а по признаку важности смысла. Хотя бы какого-нибудь.

Тут интересно, какие дороги в море современной информации будут находить эти молодые люди, которым сейчас нет двадцати. Их дороги определяются не богатством и не властью. В самом общем смысле можно сказать, что их движение в жизни определяется культурой, совокупностью ценностей – которые они могут отыскать в обществе. А в обществе разрушено понятие «образованности» и обеднена структура смыслов.

Значит, примерно десятая часть пойдёт проторенными дорогами карьеры и власти, многие из них сорвутся, там сильная конкуренция, но для устройства общества важно, что они будут выбирать именно накатанные пути – их ведут уже готовые ценности и отработанные социальные механизмы. Там можно сожалеть разве что о жёсткости этих механизмов, дорога узкая, шаг вправо – шаг влево считаются… Но дороги власти – это совсем другой разговор. Имеющиеся единицы, не согласные падать вместе с ничего не хотящими и лезть по решёткам стоящего социального лифта – что они будут делать? Они будут жадно искать в окружающем информационном море хоть что-то осмысленное, что бы могло им помочь.

Этот интенсивный поиск происходит в ситуации обеднённой культуры и отсутствующих механизмов реального образования. Это – условия поиска. Что будет происходить с теми, кто в самом деле нечто ищет, и при этом обладает таким вот недостаточным устройством (недостаточным – в смысле отсутствия образования)? У таких людей будут возникать общие черты. Они будут проявляться в том, как они занимаются своим хобби, как ищут свой смысл, проходя через секты и увлечения, из буддизма в протестантизм, из иезуитов в православные.

Общие черты… Оказалось, у этих «новых» людей совершенно нет навыка узнавать новое. Они не умеют это новое искать. Это прямое следствие отсутствия образования: ведь «новым» можно быть только по отношению к чему-то старому, нужно иметь устойчивую структуру знаний, чтобы по отношению к ней выявилось нечто новое. У таких людей знания демонстративно-фрагментарны. Они «понимают» некоторый кусок, не представляя, что этому предшествует и с чем это связано в системе знаний – потому что этой системы у них и нет. Не важно, о чем речь – физика это или психология, не важно, чем они увлечены – это всегда кусок, фрагмент, и нет представления о фундаменте и предпосылках, о следствиях, нет понимания, отчего так получилось, что это стали изучать, что это значит…

Всякий раз этот конкретный предмет удивления и увлечения – как кусок мозаики. Примеры крайне многочисленны и, в общем, все эту черту современного увлекающегося чем-то осмысленным человека знают. Ситуации, в которых проявляется эта фрагментарность знаний, могут быть очень разными. Например, рассказывающие об открытиях физики могут вообще не знать, что есть научные журналы, что там публикуются статьи. Рассказывающие о психологии могут и не слыхивать о фазах сна или условном рефлексе. Причём так обстоит дело и в области постоянных увлечений – человек может 10 лет копать некую тему, и при этом он не знает даже книг, которые были на эту тему на русском опубликованы, где все его находки и открытия двадцать-тридцать лет назад обсуждались, комментировались, сопоставлялись… ничего. Полный ноль, все робинзоны, вопящие при виде впервые увиденного следа Пятницы.

Это такая удивительная смесь непосредственного живого ума, любопытства и феноменального невежества. Причём не на какой-то ранней стадии интереса, не в «детстве», а в любом возрасте. Нахватанные из разных областей интересности, к которым люди вроде бы всерьёз относятся, говорят, что да, этим интересуются, иногда – годами, многими годами… Но вот уровень этого интереса – всё такой же живой и такой же нулевой.

Это не психологическая особенность, а просто следствие разрушения образования. Люди обладают определённым психологическим типом, – можно назвать его «современный увлечённый человек», – при этом характерные его черты являются просто прямым следствием отсутствия в обществе образования, не означенности понятия образованности. Понятно, что это никак не коррелирует с самим фактом наличия диплома или интенсивной специализации. По меркам современного общества такой человек может считаться «обладающим высшим образованием», «сложившимся специалистом». Если человек умён, он сам страдает от такого характера своих знаний – но что можно сделать? Если в обществе не означено образование, не развиты действенные социальные образовательные машины – что тут можно предпринять?

Почему прежде вроде бы удавалось то, что сейчас столь неподъёмно-трудно? Информации было меньше, находить книги было тяжелее, но почему же удавалось получить систему знаний довольно многим? Возможно, именно явный недостаток информации заставлял людей собственными усилиями создавать картину мира, с пониманием, что откуда берётся, создавать системное мировоззрение, устойчивое к ошибкам, исправлять картину мира, искать источники, расширять, выискивать дырки в своей картине мира, выяснять, что там находится, предпринимая глубокий поиск…

С одной стороны, информации не хватало. С другой – существовали механизмы образования, которые всё ещё работали. Они создавали важнейший продукт. Важно даже не то, что был такой социальный эскалатор, вступив на который, можно было по определённой программе напихать в голову разных знаний из учебников. Важнее само существование идеала образованного человека и натурное представление, каким этот человек является. Поскольку люди знали, как выглядит образованный человек, в обществе имелся такой идеал, человеческий тип – можно было стремиться стать таким. Был образец, можно было пробовать уподобиться.

Теперь же – море информации, всего навалом, источники на разных языках, если у тебя интерес, хобби, увлечение – пожалуйста, всего полно. Почему нет результата?

Сейчас растут без такого предъявленного общественного идеала. Нет внятного образца «образованного человека». В обществе имеется идеал «учёного», к нему отношение совсем не простое («британские учёные»), но дело даже не в этом: учёный – это специалист, это один из множества специалистов в нашем мире специалистов, учёным стать можно, как можно стать зубным врачом или юристом. Учёный – это не образованный человек. Идеала «образованности» нет, и отсутствие такого идеала не осознаётся.

И в этой ситуации отсутствия представления об образовании (что это? зачем нужно? как использовать?) картина мира поставляется больше не образовательными институтами. Прежде некая обеднённая, искажённая, но существующая картина мира давалась образованием. Сейчас доминирующий источник картины мира – медиа. И эта картина, как уже говорилось, создаётся не для передачи «достоверных фактов», а для анестезии, для успокоения, для создания доверия по отношению к неустойчивому рискованному миру.

Разумеется, транслируемая медиа картина мира сложена совсем иначе, чем передаваемые образовательными институтами картины. Дело даже не в том, что множество транслируемых фактов – ложные, важнее, что это даётся как месиво новостей, как множество случайных фактов. Системность в сообщениях медиа имеется, но цель системности – вовсе не построение «истинной картины мира», а способ подачи этой системности – через случайность, неожиданность, так, чтобы зритель этой системности не заметил. В результате, разумеется, получатели данной картины мира – медийной – отчётливой и осознаваемой картины мира не имеют, обречены на фрагментарность и с детства приучены считать, что это нормально. Они просто не сталкиваются с нормальным образованием и с упорядоченной осознанной картиной мира, позволяющей целенаправленно искать дырки, ошибки и несвязности, узнавать новое и т. п.

Информационная помойка является системообразующим фактором. Вокруг помойка из несвязанных в основном ложных информационных сигналов (точнее: сигналов, относительно которых не означено понятие истинности), и люди и не пытаются делать картину мира, строить мировоззрение – они просто набирают «себе в сумочку» интересные им факты. Так возникает современное хобби, когда человек может очень много знать, интенсивно искать информацию по интересующей его теме – и катастрофически не знать даже соседних областей, прямо сказывающихся на области его интереса. И это не от личных особенностей, не от глупости: это следствие современного общественного устройства, работающие социальные механизмы настойчиво делают людей такими – ну, кроме тех, кому вообще не важны все эти знания, кто не хочет ничего или хочет карьеру.

«Теория» окончательно стала ругательным словом; о том, что такое картина мира и мировоззрение, даже не подозревают – и нет понятия, зачем эти экзотические вещи нужны. А хобби есть, разумеется, и умные головы никуда не делись, с чего бы. Процент умных и любознательных людей, конечно, ничуть не ниже, чем «вчера».

Из наличия таких психологических типов вытекают особенности общественного устройства. Ведь наличные социальные машины перестраиваются в соответствии с тем, что думают люди. Если мышление людей ведёт к неадекватным изменениям социальных машин – следующие поколения окажутся в социальной среде, наполненной такими вот неадекватными машинами. Например, мы в нашей современности находимся в социальной среде, где множество очень властных и важных неадекватных социальных машин, имеющих отношение к юриспруденции. Это не случайно, это связано с тем, как мыслили себе общество люди прошлых эпох. Они изменяли машины права, пока те не стали вот такими – искажающими экономическую и культурную жизнь, необоримыми, жестокими. И сейчас эти машины поддерживаются общим мышлением: ну а как же иначе? что же тут можно сделать? Это уж так…

Эти машины права мы получили в наследство от Римской империи и в дальнейшей истории увеличили их невменяемость. А сейчас мы создаём новые социальные убеждения, которые становятся социальными машинами. Это связано с отсутствием представления об образовании и общим упрощением общества. Например, есть общее убеждение: управляющему, менеджеру не надо знать специфику того, чем он управляет. Есть такие специальные управляющие умения, в них надо специализироваться и становиться всё более умеющим управляющим, и эти специальные управленческие умения позволяют управлять чем угодно. Напротив, хорошо знающий то, чем управляет, невыгоден в качестве управляющего: он потратил время на понимание специальных предметных процессов, он не успел набрать квалификации именно как менеджер и потому он завалит дело, а надо выбирать человека, ничего в деле не понимающего, но опытного управленца. Это – общее убеждение, и оно сказывается на всей социальной жизни, постепенно овеществляясь в социальный институт.

Это отсутствие представления об образовании и другие болезни культуры, связанные с тем, что социальные институты культуры перестают функционировать, сказывается на общественном устройстве самым прямым образом. Пока речь идёт о хобби и о том, что увлечённый знаток второй мировой войны может не знать, что была первая – это кажется пустяком. Ну разве это проблема – подумаешь, люди чем-то увлекаются, их хобби узкие и они, даже будучи увлечёнными, не умеют знать свой предмет? Это же частное дело! Неприятность в том, что некоторые из этих частных людей становятся членами правительства, миллионерами и людьми, принимающими решения – и они умственно остаются ровно на том же уровне. Чтобы не употреблять неприятных слов, я назову этот уровень «симпатичным». Так вот, совершенно любой человек, посмотрев на экономическую политику своей страны, научную политику и вообще любой другой связный комплекс действий, обнаруживает там именно вот этот симпатичный образ мыслей. И, сталкиваясь с этим не у молодых студентов в кафе, а у начальников управлений и министров, человек говорит разные короткие и симпатичные слова. А что делать? Что тут можно изменить? Мир такой…

Можно не предаваться ностальгии по ушедшим эпохам системного мышления, которое возникало по бедности. Всё, что не могут делать социальные машины и что делать необходимо – делают люди личными своими усилиями. Когда общество перестаёт заботиться о стариках или воспитывать детей, ничего не остаётся, как в меру сил каждому человеку решать вопросы со своими стариками и своими детьми. Было мало информации и был идеал образованности – и люди собственными усилиями добивались построения вменяемой картины мира, тратили на это очень много сил. Появился и распространился мощнейший социальный институт, насильно транслирующий в людские массы картину мира – и личные усилия по построению такой картины чрезвычайно затруднены, люди получают неосознанную, но готовую картину мира, сделанную не их усилиями и потому они не могут её развивать, не способны изменять, не могут заменить на другую.

Дело не в том, чтобы сожалеть об ушедшем. Люди отказались иметь представление о том, что такое образование. Происходит распад социальных образовательных институтов. Идёт переход к специализированному обучению ремесленного типа для всех видов работ. Рождается эта симпатичная новая культура. Медиа работают как образовательный институт, бессознательно транслируя картину мира в головы пользователей. Меняется антропологический тип, вместо творчества возникает креативность, которая определяется как умение создавать новое без творчества. Вместо образования служит специализация, умение делать нечто считается равнозначным образованности в данном вопросе. Умение управлять кажется автономным от работы и от человека, эффективность кажется критерием разумности. Тем самым возникает новая рациональность – вовсе не усилиями программистов создаётся искусственный интеллект. Рождается новое симпатичное мышление.