Читать книгу Крушение надежд. Серия: ВРЕМЯ ТЛЕТЬ И ВРЕМЯ ЦВЕСТИ - Галина Тер-Микаэлян - Страница 2

Весной восемьдесят девятого года во французском городе Гренобле проходила международная конференция этнологов. После доклада советского ученого профессора Арсена Михайловича Илларионова к нему подошел молодой археолог Кристоф Лаверне и, немного смущаясь, спросил, не согласится ли профессор отужинать с ним сегодня вечером и обсудить кое-какие вопросы. Илларионов даже не успел ответить – на него налетела обвешанная камерами журналистка:

– Профессор, каковы ваши прогнозы, сумеет ли Горбачев стабилизировать обстановку в Баку и Средней Азии?

– Откуда же мне знать, мадам? Я у себя дома порой обстановку спрогнозировать не могу, а вы хотите, чтобы я за Горбачева решал.

– Но ведь обстановка в Закавказье и Средней Азии вас тоже касается – вы занимаетесь изучением жизни и быта малого народа Сибири, – девица весело смотрела на него наивными круглыми глазами.

Илларионов начал раздражаться, и у него возникало непреодолимое желание сказать что-нибудь хамское и сказать именно по-русски. Ничего не ответив журналистке, он весьма невежливо от нее отвернулся, пробурчав себе под нос, с явным расчетом на то, что девица не поймет:

– Географию поучи, умница, чтобы знала, где Сибирь, а где Закавказье и Средняя Азия. А то привыкли, что у вас тут в Европе все рядом.

Журналистка похлопала глазами и улыбнулась, явно норовя продолжить свои вопросы, но тут Кристоф рассмеялся, бесцеремонно отстранил ее и, взяв Илларионова под руку, отвел в сторону:

– Я немного понимаю по-русски, – сказал он, – у меня бабушка русская. Говорить не могу, а понимать – понимаю. Она меня в детстве часто ругала – почему-то всегда по-русски. А эту Исабель Лашом гоните подальше – она как… sangsue, – Кристоф забыл английское слово leech – «пиявка».

– Они думают, что все русские должны мыслить глобальными категориями и отвечать за свое правительство, – извиняющимся тоном проговорил Арсен Михайлович, не знавший французского слова sangsue, но точно угадавший его значение.

– Не забудьте – в восемь я подъеду к вашему отелю, – молодой француз весело встряхнул профессору руку и убежал.

Илларионов вздохнул и со стыдом подумал, что главная причина его согласия отужинать с Лаверне – незатухающее за все время пребывания во Франции чувство голода. Он подозревал, что сами французы едят совсем не то, что подают в отеле участникам конференции, и вовсе не в таких мизерных количествах.

Ужин в отеле в этот вечер, как обычно, проходил в мрачном унынии. Соседями Илларионова по столу были старенький профессор из Новосибирска, его аспирант Саша и веселый доктор наук из Тбилиси, обожавший рассказывать политические анекдоты. Если б не он, то при виде ежедневных круассонов и крохотных тарелочек с салатами у достойных представителей советской науки, пожалуй, началась бы тяжелая депрессия. Черт дернул Илларионова – он поддался чувству эгоистической радости и похвастался сотрапезникам:

– Меня сегодня один француз на ужин пригласил.

И тут же поплатился за свою несдержанность – физиономия новосибирского аспиранта немедленно приобрела хищное «акулье» выражение.

– Нет, правда? – спросил он. – Вы его точно поняли?

– Совершенно точно, – кивнул Арсен Михайлович, – он прекрасно говорит по-английски.

Аспирант так выразительно уставился на еще не начатый круассон Илларионова, что тому стало неловко.

«Черт знает что, может, отдать ему этот круассон? Стыдно как-то предлагать, и потом… вдруг француз за мной не приедет – как же тогда я…»

Сомнения его разрешил веселый профессор-тбилисец.

– Знаешь, Арсен, – глубокомысленно произнес он, – по нашему грузинскому обычаю сколько съел в гостях, настолько ты хозяина и уважаешь. Нехорошо, если ты у француза в гостях много съесть не сможешь – обидишь человека, и что тогда о советском ученом скажут? Скажут, что СССР Францию не уважает, а тут и до международного скандала недалеко. Поэтому тебе, друг, я думаю, круассон сегодня ни к чему, только аппетит перебьешь.

Чтобы избежать международного скандала Арсен Михайлович отдал коллегам свой ужин и до восьми часов вновь и вновь возвращался к ужасной мысли: вдруг Лаверне не приедет. Однако тот ждал его на условленном месте в своем красном седане, и вежливо выйдя навстречу профессору, распахнул перед ним дверцу.

– Я хочу извиниться, – сказал он, – хотел пригласить вас в кафе, но моя бабушка, узнав, что я встречаюсь с русским ученым, потребовала, чтобы я непременно привел вас к ней. После того, как ей перевалило за восемьдесят, она усиленно занялась генеалогическими изысканиями, и считает, что вам, как русскому, будет интересно послушать о наших родственниках в России и посмотреть на семейное древо. Тем не менее, вы ничего не потеряете – Клотильда прекрасно готовит.

– Клотильда? Это вы так свою бабушку зовете?

– Она только так разрешает себя называть – горе тому, кто произнесет слово «бабушка». Если она не составляет наше генеалогическое древо или не готовит свой любимый салат, то играет в теннис или гоняет на велосипеде по окрестным дорогам.

Илларионов засмеялся. Он представил себе Клотильду этакой мощной старушенцией под два метра росту, но она оказалась миниатюрной смуглой женщиной с пышными седыми волосами, прекрасно говорившей по-русски, хотя и с акцентом.

– Вы не думайте, что я из эмигрантов, хотя сейчас очень модно быть русскими эмигрантами. Я лично за модой не гонюсь – что есть, то есть. Мою мать родители отправили в Париж учиться еще в девятьсот пятом году. Она была единственной девочкой в семье – остальные пятеро мальчишек. Бабушка с дедушкой вполне разумно решили, что девочке нужно помочь, а мальчишки сами пробьют себе дорогу. Понимаете, в девятьсот пятом году в России было неспокойно – даже в Петербурге, где они жили, – и они хотели защитить единственную девочку в семье. Так вот, мама училась в Сорбонне и там встретила моего отца – он приехал из Киева, чтобы послушать лекции самой Марии Кюри. О, эта женщина была кумиром моей юности! Я мечтала стать физиком, но, к сожалению, у меня не было способностей к математике.

– Как хорошо вы говорите по-русски! – не удержался Илларионов.

– Правда? – она расцвела улыбкой, показав ровный ряд зубов. – Отец и мать в семье говорили только по-русски, а я даже сейчас стараюсь не забыть русский язык – разговариваю сама с собой и читаю русские стихи. Иногда удается встретить русского и поговорить с ним – как сейчас с вами. После перестройки здесь много русских, но они приезжают в основном в Париж.

– А ваши дети знают русский?

– У меня шестеро детей, со всеми я с детства старалась говорить по-русски и заставляла учить математику с физикой, но никто из них великим ученым не стал и русского не знает. Только мой старший сын, отец Кристофа, имел способности к математике, но он предпочел заняться бизнесом. Знаете, я об этом сейчас не жалею – у истинных ученых тяжелая жизнь.

– А с родственниками в Советском Союзе вы имеете связь?

– Когда у вас началась перестройка, я нашла маминых братьев – она до конца жизни мечтала узнать, что с ними стало, но не получала ответа ни на одно из своих писем, начиная с семнадцатого года.

– Как же вам теперь удалось их разыскать? После стольких лет! – Илларионов восхищенно посмотрел на энергичную старушку. – Войны, репрессии, блокада в Ленинграде – вы ведь там их оставили?

– Представить себе не можете, сколько я искала! У мамы было пятеро братьев, но, к сожалению, от такой огромной семьи осталась только одна девочка – моя двоюродная сестра, дочка маминого младшего брата. Мама была на десять лет его старше и рассказывала, что в детстве играла с ним, как… как это? … с куклой – родители безумно ее любили и все позволяли. Так вот, все остальные погибли или умерли от болезней, не оставив потомства, но моя кузина вышла замуж, и у нее двое детей – мальчик и девочка. Два года назад мне это сообщили, и я все собираюсь написать, но никак не соберусь. Думаю, Кристоф, когда поедет в Россию, зайдет к ним и передаст от меня письмо. Лучше лично, как вы считаете?

– Конечно, так приятней, но за два года они могли переехать. Где они живут?

– В Ленинграде, конечно, ведь там все наши… как это? … корни, да. Он обязательно должен съездить в Ленинград. Я и сама потом хочу съездить в Советский Союз, но сейчас очень занята.

– Вы работаете? – изумился Илларионов, и старушка, таинственно поманив пальцем, приблизила губы к самому его уху.

– Я разыскиваю в архивах материалы о родственниках моего покойного мужа – уже почти составила их фамильное дерево, но это пока мой маленький секрет, – она лукаво покачала головой. – Хочу все опубликовать и сделать семье сюрприз!

Арсен Михайлович взглянул на Кристофа, явно не все понимавшего из их разговора и перешел на английский:

– Вы собираетесь в ближайшее время поехать в СССР, Кристоф? Туристом или на конференцию?

– Вот об этом я и хочу поговорить, – очень серьезно ответил молодой человек, – если вы уже закончили ужин, то, может быть, мы пройдем поговорить в библиотеку?

– Конечно, конечно, – Илларионов смутился, увидев, что съел половину того, что находилось на столе, – мадам, – он галантно поднес к губам руку просиявшей старушки, – ваш внук сказал, что вы готовите отлично, но я вижу, вы готовите просто изумительно!

В библиотеке Кристоф усадил Илларионова в кресло и разложил на столе снимки и чертежи.

– Посмотрите, профессор, вот рисунки умудских поделок – рисунки я скопировал из ваших статей, – а вот то, что я нашел во время раскопок вблизи Аякучо в Южной Америке. Сравните: на вашем рисунке в верхней части этой броши проходит широкий барельефный пояс с изображением бога Солнца, который истекает слезами. Посмотрите, эта брошь имеет форму кондора. Разве в Сибири можно увидеть кондора? Но с другой стороны, мотив плачущего божества прослеживается в культуре Уари и некоторых других андских культур. Откуда у них столько общего?

Илларионов задумчиво разглядывал предложенные французом фотографии, а Кристоф положил перед ним еще несколько снимков:

– Сравните фотографию стены в умудской пещере и снимок стены в крепости Саскауаман, выстроенной в более поздний инкский период. Инки возводили здания на обработанных поверхностях скал, пригоняя каменные блоки друг к другу без известкового раствора, так что строение воспринималось как естественный элемент природного окружения. Вот вам и ваши пещеры! В случае отсутствия скальных пород использовались обожженные на солнце кирпичи. Инкские мастера умели резать камни по заданным образцам и работать с огромными каменными блоками.

– Да, мне это известно, – Илларионов с некоторым сомнением покачал головой. – Такая конструкция имела высокую прочность и могла выдержать землетрясение любой силы. Но в Сибири не бывает землетрясений – для чего умудам применять этот метод?

– А вот это? – достав еще несколько снимков, Кристоф разместил их рядом, так что можно было легко сравнить орнамент, и в голосе его прозвучало явное торжество: – Теперь самое главное: сравните орнамент на обоих рисунках! Вот ваша статья – на фотографии многократно увеличен рисунок на стене умудской пещеры. Такое впечатление, что с потолка свешиваются веревочки с узелками. А известно вам, что значили веревочки с узелками у инков? Сохранение информации! Исторические события и предания сохраняли в памяти специально обученные сказители. Инки изобрели мнемоническое средство для хранения информации под названием «кипу» – буквально «узел». Оно представляло собой веревку или палку, с которой свисали цветные шнурки с узелками. Содержавшуюся в кипу информацию устно пояснял специалист по узелковому письму, кипу-камайок, иначе она осталась бы непонятной. Каждый правитель провинции держал при себе множество кипу-камайоков, они вели дотошный учет народонаселения, воинов, податей. Инки пользовались десятичной системой исчисления, у них существовал даже символ нуля – пропуск узелка.

Илларионов задумался, прошелся по кабинету и, остановившись подле стола, вновь устремил взгляд на фотографии.

– Представьте себе, Кристоф, мысль узнать что-либо об истории умудов, обратившись к истории инков, у меня тоже была. Сложность в том, что умуды тщательно скрывают места захоронения усопших. За все десятилетия, что я посвятил изучению умудов, никто никогда не видел их могил, вы можете себе это представить? Я не видел их стариков и не видел их детей. Иногда у меня мелькает безумная мысль: может, они живут вечно? Посмотрите сюда, – он порылся в лежавших на столе снимках и достал фотографию женщины с черными глазами и сильно впалыми щеками. – Вот умудская повитуха Дара – она принимает роды у якутских женщин. Я знаю ее уже почти тридцать лет, и за это время она ни капли не изменилась – не старуха, но и не молодая девушка. А вот изображение женщины, найденное в одной из храмовых построек в Чавин-де-Уантар – посмотрите, какое сходство! Но ведь культура Чавин считается древнейшей из великих андских культур – это двенадцатый век до нашей эры! Культура инков сформировалась уже значительно позже. Ах, если б мне увидеть хоть одну умудскую могилу!

– Да, сходство изумительное! – взволнованно воскликнул Кристоф, – А знаете, с какой целью я собираюсь в СССР? Хочу предложить вашему правительству провести раскопки в Умудии. Все расходы по организации раскопок я беру на себя – не знаю, известно ли вам, что я очень богат.

– Вы шутите? – Илларионов удивлено пожал плечами, – вам известно, что такое проводить раскопки в Сибири? Это вам не Центральные Анды – в Сибири вечная мерзлота, там нет никаких средств для доставки оборудования.

– Но ведь в Сибири есть рудники, железные дороги, гидроэлектростанции.

– На строительство их всегда сгоняли политкаторжан, уголовников и комсомольцев. Где вы найдете людей, которые согласятся поехать в эту глушь работать? Туристы, правда, в тех краях уже появляются и довольно часто – интересуются умудскими поделками. Если вы хотите, то можете съездить в Умудск – там можно увидеть много интересного. К тому же, умуды не любят, когда вмешиваются в их жизнь, и если они будут недовольны тем, что вы затеваете раскопки, то заранее предупреждаю, что вы ничего не найдете.

– Разве не правительство решает, где и когда производить научные раскопки?

– Я вам расскажу один случай. Несколько якутских парней решили проникнуть в пещеры, чтобы узнать тайну изготовления умудской керамики. Вы знаете, умуды берут за нее ровно столько, чтобы купить для себя самое необходимое и никогда не завышают цену, но на черном рынке их изделия ценятся очень дорого. Так вот, эти деятели вооружились охотничьими ружьями и отправились ночью в пещеры. После этого их долго никто не видел, даже милиция искала, но нашли только через два месяца.

– Убитыми? – ахнул Кристоф.

– Вовсе нет, живы и здоровы. Но нашли их в пятистах километрах от Умудска, и как они туда попали – неизвестно, а говорить не желают. Скорей всего, пещеры тянутся под землей далеко на восток, и умуды в них полные хозяева. Лично мне удалось увидеть только то, что они сами захотели мне показать. Возможно, вам лучше самому поговорить с ними и заинтересовать их – если удастся.

– Вы могли бы быть моим переводчиком? Когда вы поедете в Умудию?

– Через месяц, я думаю – вы можете телеграфировать, и я вас там встречу. Хотя переводчик вам вряд ли понадобится – я лично видел, как легко умуды общаются с интуристами на их языках. Складывается впечатление, что они способны изучить чужой язык практически мгновенно – день-два общаются с голландцем или немцем, например, а потом начинают разговаривать так, будто родились и выросли в его стране.

– Это просто удивительно, вы не находите?

– Больше того, даже я, никогда не имевший склонности к изучению языков, после многолетнего общения с умудами вдруг обнаружил у себя лингвистические способности: когда потребовалось, неожиданно быстро освоил английский, говорю с вами сейчас совершенно свободно, сами видите. Начал также довольно сносно разговаривать на немецком.

Покачав головой, Кристоф добродушно усмехнулся:

– Что ж, если с раскопками в Умудии ничего не получится, попробую хотя бы изучить там русский – чтобы беседовать с Клотильдой о нашем генеалогическом древе. Наша старушка будет счастлива такому вниманию со стороны любимого внука.